Дом малых теней

— Откуда он их брал?

— У соседей. Фермерские псы ловили крыс не хуже дядиных мышеловок. А еще когда-то были времена, когда в живых оставляли лишь одного котенка из помета. Остальных наши дорогие соседи сносили дяде. Белки попадались в силки. Лис, барсуков и горностаев дядя стрелял, ставил на них капканы.

Кэтрин отвернулась от Эдит, дабы та не видела осуждения на ее лице. Сама мысль об уйме маленьких милых животных, которых убивали буквально-таки в производственных масштабах, была ей противна. Похоже, скоро ей тут станет дурно. Значит, с фотографиями надо побыстрее закончить.

Эфир, формальдегид, глицерин. Пытаясь сосредоточиться на склянках и ярлыках, Кэтрин никак не могла отстраниться от жизнерадостного голоса старухи. Когда она навела фокус на емкость с серной кислотой, Эдит произнесла с гордостью:

— Одна из составляющих его успеха — здесь. Он часто разрешал мне заходить сюда и смотреть за работой, но всегда предупреждал остерегаться этой склянки. «Никогда не трогай ее, Эди, иначе сильно-сильно обожжешься!»,— так он мне говорил. А вон в той банке, что рядом, — пакля. Для набивки. Все крысы в диорамах набиты паклей. Их шеи и хвосты очень тоненькие, очень непросто с ними работать. А их лапки! Всегда самая трудная часть. Дядя…

Может, виной всему было самовнушение, но Кэтрин стало казаться, что она чует не то гниль, не то мочевину. Возможно, она уже успела надышаться чем-то гадким, опасным для ее здоровья. И снова Эдит продемонстрировала отталкивающую способность потакать самым нежеланным ее мыслям:

— Только представьте себе былые времена, Кэтрин! Как здесь пахло! Ведь некоторые туши попадали в руки дяде далеко не свежими. Он был привычен к запахам смерти. И я в итоге привыкла к ним.

Кэтрин кашлянула. Во рту стало кисло.

— Где его инструменты?

— О, другой такой коллекции вы во всей стране не сыщите.

«Да что там в стране, в мире»,— подумалось Кэтрин, когда старуха подвела ее к столу. Надо думать, такая оговорка даже не требовалась, достаточно было взгляда. Рукоятки из розового дерева, начищенная до блеска сталь, ни единого пятнышка ржавчины. Подняв нетвердой рукой камеру и сфотографировав это изобилие, напоминавшее арсенал маньяка, помешанного на пытках, Кэтрин уже поняла, что выяснить их назначение у нее не хватит духу.

— Мой дядя сначала все измерял и делал гипсовые слепки — до того, как животных свежевали. Крумциркули использовались для снятия микроскопических мерок для слепков. Расстояние между глазницами было очень важно для создания желаемого выражения.

Завтрак, который Кэтрин была вынуждена утром съесть, встал дыбом в желудке.

— О, как интересно.

— И не говорите! — Эдит выглядела по-настоящему взбудораженной.— Посмотрите наверх. Там, прямо над вами. Справа. Это резаки, дорогуша! Сначала он делал головы из бальзы и гипсовых форм. Но настоящие черепа гораздо лучше. Он счищал с них плоть, вываривал. Вон там вот — ложки для выскабливания мозговых тканей. Не там, дорогуша — чуть в стороне, видите? Мышечный каркас головы он заменял паклей и хлопком. Не всякий гений-скульптор смог бы вложить так много в передачу экспрессии и мимики, сколько мог мой дядюшка!

Комната, казалось, потемнела — ужасный запах заполнил сначала носоглотку, а затем и всю голову Кэтрин сверху донизу. Она с тоской бросила взгляд за окно. Вот бы оно было открытым. Вот бы глотнуть нормального свежего воздуха. Кэтрин приметила мух — толстые черные тушки бились о стекла. Их была как минимум дюжина. Две приземлились на раме и стали ползать по ней взад-вперед — видимо, в поисках щелей и прорех; их жуткие манёвры прямо-таки говорили о стремлении попасть внутрь.

— Извините, я…

— Вон тот нож был его любимым. Он всегда носил его с собой. Тесак для резки костей.

Кэтрин задержала дыхание. Голова кружилась, силы были на исходе, она едва ли не дрожала.

— Сад. Можно выйти? В какую сторону…

— Но вы еще не посмотрели остальные ножи и набор шил! Диагональные резаки были сделаны по его чертежам, спецзаказом в Бирмингеме. Они были приспособлены для самых маленьких костей. Как еще, по-вашему, ему удалось бы сделать так много крыс?

Тонкое и бледное лицо Эдит пылало в поистине эйфорическом порыве. Зрение Кэтрин поплыло, перед глазами стали вспыхивать маленькие точечки. Она попыталась обойти инвалидное кресло хозяйки, но оно преграждало путь, заполонив весь дверной проем. Какая-то тень мелькнула в маленьком окне, будто кто-то снаружи наклонился и заглянул внутрь. Возможно, просто галлюцинация. Предобморочная. Вонь забирала у нее дыхание.

— В другой раз, Эдит,— просипела Кэтрин.

Голос старухи доносился будто бы с большого расстояния, а потом вдруг бил прямо по ушам, как если бы на Кэтрин вдруг надели мощные наушники.

— Смотрите, смотрите же. Вот это — уховертки. Похожи на кусачки ювелира, но разница в том, что раскрываются они в другую сторону. С их помощью он работал над крысиными ушами. Представляете, сколько терпения требовалось, дорогуша? А, вы же еще иголок не видели! Разве вам не нужно их сфотографировать? Трехгранные для тонких шкур, а для тех, что потолще — хирургические. И еще вот эти, изогнутые… Дорогуша, да вы ведь даже не смотрите!

— Мне… плохо. Прошу вас.— Ноги Кэтрин подломились, она споткнулась о большую оцинкованную стальную ванну и схватилась обеими руками за ее борт, чтобы не свалиться.

— Осторожнее! Не наваливайтесь на нее!

Закрытое окно, цепи, свисающие с дубильных стеллажей, желтые зубы Эдит за вялыми червяками ее губ, ложки для выскабливания мозгов — все это плыло перед ее меркнущим взглядом. Кэтрин наклонила голову над ванной.

— В ней были галлоны этанола, дорогая. Она и сейчас ядовита. Там дядя мариновал…

Остальное она не услышала — слова Эдит заглушил плеск полупереваренной овсянки и копченой рыбы, поданных Мод за завтраком, о тонкий листовой металл.

Где-то там, за пределами ее слепоты и сдавленного дыхания, далеко за гранью паники, отчаяния и отвращения к самой себе, отвратительно зазвенел колокольчик Эдит — дьявольски близко к ее страдающим ушам. И Кэтрин искренне взмолилась Богу, прося, чтобы этот ужасный звук смолк, смолк, смолк.

Глава 30

Иссиня-черные небеса давили на землю гневным грузом, как будто грядущая ночь прильнула к полотну дневного летнего неба и местами уже прорывалась наружу. Вот оно, истинное затишье перед бурей. В случайных просветах в живой изгороди Кэтрин мельком видела луга и мерцавшее над их розовато-желтым цветением густое марево.