Дом на Уотч-Хилл

Я поспешила к двери, пробежалась кончиками пальцев по одному из выгравированных символов, затем обхватила холодную хрустальную ручку и распахнула дверь, помедлив на пороге, не решаясь войти. Не то чтобы её покои не были привлекательными. Напротив, это было самое прекрасное, самое гостеприимное помещение, какое я только видела в поместье — светлое, полное воздуха, женственное.

Ковёр «ёлочкой» продолжался в покоях, но из кремового и тёмно-синего узора перешёл в оттенки аквамарина и слоновой кости и мягко ощущался под моими ногами, хоть и не имел ворса. В отличие от богатого красного дерева по всему особняку, деревянная отделка здесь была глянцево-белой, а обстановка — прибрежной и непринуждённой, с окнами от пола до потолка практически в каждой стене. Оставшееся между ними пространство было покрыто светлыми мерцающими обоями, которые, преломляя свет, казались почти хрустальными. При ближайшем рассмотрении я поняла — это потому, что материал был на самом деле был припудрен мелкими сверкающими кристалликами. Как я и сказала, безумное богатство.

Я заставила себя резво прошагать через прихожую апартаментов, мимо стола со стоящей на нём объёмной вазой голубых и кремовых роз, к спальне, где обитая бархатом кровать стояла лицом к богато украшенному камину, а за ней располагалась дверь в ванную с роскошными мраморными фресками на стенах душевой и над глубокой джакузи. За ванной комнатой находился спа — сауна с горячими камнями, водопад, стекающий по сверкающей серебристой стене, и два массажных стола. Я не могла вообразить себе роскошь пригласить к себе домой массажиста. Я поспешно шагнула в эту умопомрачительную ванную, обыскивая каждый ящик, каждую поверхность. (Ну то есть, серьёзно, женщина либо стащила мой мусор, либо умыкнула мои волосы ради ответов. Я могла сделать то же самое.) К моему изумлению, я не нашла ни единой расчёски или гребня. Как это вообще возможно? Женщина должна была расчёсывать волосы. Но нет: ни единой прядки локонов с генами. Чувствуя себя чрезвычайно глупо, но поддаваясь одержимому желанию узнать, я ползала по полу, ища забытые обрезки ногтей или случайные волоски, забившиеся в неприбранный угол. Но апартаменты явно дотошно вымыли и убрали все следы генетического материала. Ну то есть, серьёзно… ни одной расчёски? Даже зубной щётки нет? Мусорная корзина пустовала, в чём я к этому моменту уже не сомневалась. Далее я пошла к сливному отверстию в душе. Безупречно чистое, источающее лёгкий запах отбеливателя. Я осмотрела массажный стол, одеяла, но и там тоже ничего не нашла.

Зная, что меня ждёт разочарование, я перетрясла её подушки, стащила простыни. Ни единого следа чего-либо.

Также ни одного телевизора, никакой техники в её покоях. И никакого кабинета.

Гардероб был размером с мою северную спальню, с опаловым ковром, обоями цвета морской волны, сделанными на заказ ящиками, полками и стеклянными шкафчиками всюду; на потолке с поперечными балками висело четыре миниатюрные хрустальные люстры. Должно быть, гардероб недавно освободили от одежды Джунипер, поскольку использовался лишь небольшой его уголок. На острове-комоде лежал конверт, на котором было написано моё имя. Я поспешила к нему и достала краткую записку от Леннокс, в которой говорилось: «Добро пожаловать, мисс Грей! Я предположила, что вы носите размер S, но после нескольких месяцев на нашей еде М может подойти лучше, так что у вас все вещи в двух размерах. Наслаждайтесь! Всё, что вы видите — ваше».

Последняя фраза эхом отдавалась в моей голове как удар гонга. Именно это мне так сложно было принять: что что-либо из этого экстраординарного богатства, даже самая крохотная его часть, действительно принадлежало мне.

Я медленно двинулась к одежде, испытывая смесь волнения и чего-то, дискомфортно близкого к благоговению. Моим местом шопинга был Уолмарт. А здесь были ярлычки с брендами Dior, Versace, Chanel, Hermes и Armani, до сих пор с ценниками, которые заставляли меня ахать от шока и неизменно прагматичного ужаса. Тут имелись костюмы, платья и вечерние наряды, с подходящими туфлями, шарфами и сумочками, разложенными на полочках под ними.

Рядом с горой коробок из универмага, видимо, содержавших неизвестное «прочее», я нашла дизайнерскую спортивную одежду, джинсы от брендов, о которых я никогда не слышала и (о, спасибо, Леннокс, за то, в чём я разбиралась!) мягкие фланелевые рубашки и походные ботинки. Стопка футболок, толстовок, трусиков, лифчиков, полдюжины сорочек с халатами в комплекте. Носки, кроссовки, ботинки, сандалии, шлёпанцы, шапки, перчатки, куртки.

Взяв с вешалки платье Chanel, я приложила его к себе спереди и посмотрела на себя в зеркало с изумлением, которое боролось с глубинной тревогой. Мой новый гардероб значительно превосходил броню, на которую я надеялась, и я не сомневалась, что Леннокс выбрала эти вещи, чтобы я точно была готова к потенциально капризной конфронтации с отдельными частями города, но одно лишь это платье оплатило бы аренду нашего жилья на год. Я никогда в жизни не носила ничего, что стоило бы дороже 30–40 долларов. А тут всё в двух экземплярах. За исключением переписки с Эсте, ничто в сегодняшнем утре не поддавалось осмыслению. За удовольствием притаилась тревожность. Я читала новостные статьи о выигравших в лотерею людях, чьи миры отправились прямиком в ад после обретения богатства.

— Инструменты, — пробормотала я, возвращая платье на вешалку. Если я думала о нарядах как о полезном инвентаре, становилось проще. Выйдя из гардероба, я увидела две коридорных тележки, незаметно оставленных в сторонке, и сделала мысленную пометку вернуться попозже и перевезти вещи.

Сегодня днём я встречусь с мистером Бальфуром в другом своём платье. Мне нужно свыкнуться с идеей надеть вещь, которая стоила дороже, чем моя машина.

Внезапно мне захотелось как можно скорее покинуть южное крыло особняка, но устремляясь к двери, я обнаружила второй конверт, прислонённый к вазе с цветами — моё имя было написано на нём размашистым, но всё же женственным почерком. Я взяла его и перевернула, чтобы открыть, но обнаружила старомодную алую восковую печать, тиснёную инициалом К на месте скрепления краёв конверта, а на обратной стороне кремовой кальки была написана записка: «Не открывай это, пока не проживёшь в особняке семь полных дней и ночей».

Я нахмурилась. Это от Джунипер? Тут содержался генетический анализ, сообщавший мне, кем именно мы друг другу приходились? Почему я должна неделю не открывать это? Или, точнее, «семь полных дней и ночей», что казалось мне весьма странной формулировкой для описания недели. Формально это даже больше. Я приехала вечером понедельника. Значит, тот день не считался за полный день и ночь.

Более того, кто узнает? За мной наблюдают? Я с любопытством осмотрелась, проверяя каждый угол покоев в поисках камер. Ни одной, насколько я могла сказать. Открытие конверта посчитается за нарушение условий наследования? Это испытание?

Испытывая раздражение из-за очередного загадочного, контролирующего заявления, сжимая конверт в руке, я поспешила выйти за дверь, посчитав, что на поиски обратной дороги уйдёт столько времени, что я едва успею переодеться перед встречей с мистером Бальфуром.

На обратном пути я поняла логику планировки особняка, сообразив, что внутренние комнаты без окон отводились для хранения, тогда как помещения по периметру, с окнами, использовались для обитания. Если я не уходила в центр дома, мне удавалось ориентироваться. Я заглядывала в статную двухэтажную библиотеку из полированной древесины с высокими, старомодными арочными окнами, в множество гостевых спален, в маленькую кухню и ещё две своеобразные гостиные. Миновав внутренний лабиринт, я вернулась к главному входу в дом менее чем за пять минут, к сожалению, без клейких листочков и маркера. И всё же я чувствовала оправданную уверенность в своей возможности вернуться в покои Джунипер тем же путём, когда я буду готова забрать свой новый гардероб, так что я посчитала утро пока что удачным.

***

Без пяти минут час я сидела в гостиной возле передней прихожей, собираясь с мыслями, и тут Бетси просунула свою голову в чепце, сообщая мне, что мистер Бальфур ждёт меня в южной приёмной.

— Почему он не вошёл через парадный вход? — спросила я, пока шла за дородно сложенной суетливой женщиной к одному из южных коридоров, которые я ещё не изучила.

— Никто, кроме членов семьи, не пользуется парадным входом, — ответила она, резво шагая по коридору и не упуская возможности на ходу провести тряпкой по краю деревянной панели.

А значит, на протяжении очень долгого времени через те двери заходил всего один человек, и это лишь подчёркивало степень оскорбления, нанесённого Алтеей Бин, когда она атаковала парадный вход.

— Я слышала, у Джунипер была дочь.

Затылок Бетси дёрнулся в подтверждающем кивке.

— Две, мэм.

Мистер Бальфур упоминал лишь одну.

— Что с ними случилось?

— Вторая была мёртворожденной, после чего мисс Кэмерон больше не могла зачать, — сказала она, сворачивая в ответвление от главного коридора, где она резко остановилась и прижала ладони к секции стены, которая распахнулась. Жестом показывая мне следовать за ней через фальшивую стену в очередной коридор, она продолжала: — Первая умерла в двадцать с небольшим. Это произошло в начале семидесятых, мэм.

Последние пятьдесят лет Джунипер жила одна в этой просторной крепости с потайными дверьми. В ближайшее время я буду давить руками на стены. Как только я узнаю, где они все находятся, я посчитаю их очаровательными. До тех пор я буду лишь беспокоиться ещё сильнее.

— Что насчёт её мужа?

— Она никогда не выходила замуж, — ответила Бетси.

Мои брови взлетели. Семьдесят-восемьдесят лет назад быть беременной и незамужней приравнивалось к скандалу. Но если бедность и отсутствие мужа делали женщину изгнанницей, то богатство и отсутствие мужа наверняка привели лишь к тому, что её называли эксцентричной, «независимой мыслительницей», опережающей своё время.