Дом ночи и цепей

Я кивнул.

– Были вещи, которые я должен был сначала понять сам, - я посмотрел на своего друга. – Итак? Мою семью уже не спасти?

– Я надеюсь, что это не так. Очень надеюсь. Штроки всегда были оплотом Солуса против Монфоров. Вы воплощаете то, к чему должна стремиться наша знать.

– Могут благие дела искупить то, что сделал Деврис?

– Одни благие дела, увы, нет. Для очищения твоего дома от этой скверны нужно заступничество Императора.

– Это возможно?

– Я хотел бы сказать, что да. Но сначала мне нужно свериться со священными книгами. Нам предстоит бой.

Когда он сказал «нам», я сжал его руку.

– Спасибо, - выдохнул я.

– Ты мой друг, - ответил Ривас. – Мы боремся не только за твою семью, но за душу нашего мира. Если ваш род будет уничтожен, Солус больше никогда не освободится от власти Монфоров.

– Чего я не понимаю, - сказал я, - так это почему нас не уничтожили еще давно. Почему Монфоры не использовали ту картину против нас? Почему Вет Монфор не использовала ее против меня? Если я действительно опасен для нее, почему не уничтожить меня сейчас?

– Она не может использовать ее, - ответил Ривас. – Эта картина – самое неопровержимое доказательство ереси Девриса, но доказательство настолько опасное, что его невозможно использовать. Оно всегда должно быть спрятано. За одно лишь владение такой проклятой вещью Инквизиция может приговорить Монфоров к смерти. Если бы они предъявили эту картину сразу после того, как заполучили ее, это было бы другое дело. Но они так не сделали. Они решили сохранить ее у себя, и для каждого следующего поколения Монфоров это решение становится все более гибельным. Твой род своими деяниями пытается искупить преступление одного предка. А тайна, которую хранят Монфоры, все больше и больше усугубляет их преступление. Им нужно какое-то другое доказательство.

– Картина стала ловушкой и для нас, и для них.

– Если зло может быть изгнано, ты станешь свободен. Картина тогда станет преступлением одних Монфоров.

– Значит, мы должны готовиться к бою.

– Где твои дети? – спросил Ривас.

– Я точно не знаю. Они должны были вернуться поздно.

– Не настолько поздно. Сейчас уже почти рассвет.

Чтобы прийти сюда, мне понадобилось больше времени, чем казалось.

– Тогда они, наверное, в доме, - сказал я.

– Они должны уйти оттуда. Скажи им, когда увидишься с ними. Они должны уйти и не возвращаться туда.

– Думаю, будет лучше, если ты им это скажешь, - заметил я. – Твои слова будут более весомы.

Я вспомнил реакцию Зандера, когда пытался поговорить с ним об Элиане. И Ривас будет точно знать, говорит он с настоящими детьми или нет.

«А сам Кальвен настоящий?»

«Да. Я больше нигде его не видел. Я только что держал его руку в своей».

– Хорошо, - сказал Ривас. – Я поговорю с ними. А тебе пока лучше остаться здесь. Когда я буду готов, мы сразимся с Мальвейлем вместе.

– Нет. Я должен вернуться.

– Во имя Императора, почему? Я еще раньше просил тебя покинуть Мальвейль. И умоляю не возвращаться туда сейчас.

– Я понимаю. Но ты должен понять, что я должен туда вернуться.

– Я не понимаю.

– Сегодня ночью я снова видел Элиану, - сказал я. – В прошлый раз я покинул ее. Если я не вернусь, то нарушу свою клятву ей.

– Это не Элиана!

– Это она. Она настоящая. Я знаю это всем сердцем. Она такая же настоящая, как и я.

«Она более настоящая, чем все остальное вокруг меня».

– Один день, - умоляюще произнес Ривас. – Дай мне один день.

– Я не могу.

– Ты знаешь, чем рискуешь?

– Думаю, да. Если я погибну, пусть будет так. Да и нет смысла мне прятаться где-то еще. Призраки всегда следуют за мной. Я видел их в городе. Я видел Элиану у моста Кардинала Рейнхардта. Видел ее на площади. Слышал призраков в соборе.

– Что же это за скверна? – в ужасе прошептал Ривас.

– Мы не можем позволить этой скверне длиться. Мы должны уничтожить то, что выпустил Деврис, уничтожить раз и навсегда. Мальвейль захватил душу Элианы и держит ее в некоем роде тюрьмы. Я должен попытаться спасти Элиану и…

Я едва не сказал «и детей», но вовремя остановился. «Он верит, что мои дети взрослые. Надо сказать ему то, что он поймет».

– Мое дело не умрет со мной. Катрин и Зандер продолжат его.

«Они же так сказали, не так ли? Если взрослые дети настоящие, то это правда».

– Я не буду никого пускать в дом. Никто не подвергнется опасности кроме меня.

– Как Адрианна и Тервин?

– Они пришли в Мальвейль и умерли там. Я не смогу удержать людей от посещения дома, если не буду там.

Ривас некоторое время размышлял, глядя в пол. Наконец он сказал:

– Вижу, что тебя не отговорить.

– Да.

– Хорошо. Я прикажу отвезти тебя назад.

– Спасибо тебе. За все.

Я не видел призраков на обратном пути. Теперь я чувствовал себя более сильным и решительным. Необходимо было действовать, и я действовал. Я всегда чувствовал себя лучше, когда мог навязать бой врагу. Возможно, призраки ощущали это.

Я не боялся смерти. Неудача, бесчестье, проклятие, гибель тех, кто был доверен моей заботе – этого я боялся.

Когда я снова вошел в Мальвейль, в доме было тихо. Я настороженно поднялся по главной лестнице, ожидая ужасов за каждым углом. Мрак и тишина встретили меня. И больше ничего.

Я не стал останавливаться у комнат Зандера и Катрин. Услышал бы я в них что-то или нет – в обоих случаях это могло быть обманом. Я должен был оставаться сосредоточенным и не позволить дому отвлекать меня от настоящего боя, который состоится завтра. Пусть Ривас подготовится и найдет оружие, которое нужно ему для этой кампании. А я подготовлю поле будущего боя, насколько смогу.

И Элиана будет знать, что я не покинул ее.

Когда я рухнул на кровать, то был в состоянии, настолько вышедшем за пределы обычной усталости, что не знал, как его назвать. Однако я заснул не сразу. Перед моим мысленным взором появилось изувеченное тело Тервина, а рядом с ним труп Адрианны Вейсс, и они взывали о справедливости. Я застонал от ужаса и чувства вины – и на помощь мне пришла Элиана.

Ее образ становился все отчетливее в моем воображении. То, что я увидел ее снова, даже издалека, после того, как в Хранилище Секундус бежал от нее, словно трус – это дало мне надежду, которая была нектаром для моей души, опьяняющим, но мучительным. Радость, горе и тоска по ней слились в одно пылающее чувство. Она вернется ко мне, и на этот раз я смогу искупить свою вину перед ней. Потребность искупить вину была еще сильнее, потому что боль от потери Элианы была такой же сильной, как в первое мгновение, когда я узнал о ее смерти. Я мечтал, что смогу поговорить с ней еще раз и сказать все, что должен был сказать, и попрощаться с ней должным образом. Эта мечта превратилась в кошмар, а кошмар стал частью моей реальности наяву. Но и чудесная надежда тоже стала ее частью. Я снова увижу ее. И эта определенность была чем-то вроде экстаза.