Дом одинокого молодого человека: Французские писатели о молодежи

Затем наконец я во весь опор пересекла деревню, грязная и измызганная, с мертвой индюшкой под мышкой, с ягодами ириса в руке, даже не глядя на всех этих неподвижно застывших на тротуаре женщин. У дверей школы я почувствовала, что все мне стало безразлично. Даже не постучав, я вошла в класс, где шел экзамен. Все ученики из округи, работавшие в тишине, разом повернулись и, как будто сговорившись, застыли, рассматривая меня, а учителя, учительницы и инспектор рывком вскочили со своих стульев. Мне тут же захотелось все бросить на пол: мертвую индюшку, уже увядшие ягоды ириса, и расплакаться, я люблю плакать, и потом, все и в самом деле было ужасно, но вдруг все ученики разразились безумным смехом, а я, я тоже попробовала засмеяться, но тут передо мной с совершенно непреклонным видом возникла учительница, она вытолкала меня из класса и закрыла дверь.

— Так вот в какое время ты явилась и вдобавок ко всему в таком виде?

Она медленно оглядела меня всю, даже лицо, и затем влепила мне звонкую пощечину, так спокойно.

— Ты еще большая дуреха, чем казалось, — сказала она.

— Это все из-за индюшки, — сказала я, чтобы объяснить. — Я принесла ее вам, но она убежала из-за яблок и из-за индюшат Пейо, и он стукнул ее палкой по голове, и теперь она мертвая, а я… нужно, чтобы я получила аттестат, сказала моя мать.

Моя учительница как будто одеревенела.

— Аттестат? — сказала она. — Но экзамен начался уже больше часа назад!

— Это ничего, — сказала я. — Я могу все-таки попробовать, быть может, я догоню других.

— Ну нет, — сказала она, — кто запоздал, тот не допускается.

— Значит, — спросила я, — я уже не могу войти?

— Нет, — сказала она, — слишком поздно. Тем хуже для тебя. Хуже всего то, что ты могла бы получить аттестат.

Я еще выждала некоторое время, чтобы увидеть, не переменит ли она мнение и не позволит ли мне войти. Но она только сказала, показав на индюшку:

— Я пока отнесу ее в другой класс.

Я посмотрела ей прямо в глаза и, мысленно все взвесив, подумала: не может же она влепить мне пощечину, выгнать меня с экзамена и в довершение всего взять у меня мою индюшку. И тогда, ничего не сказав, я повернулась к ней спиной и ушла с индюшкой под мышкой и пучком цветов в руке.

Целый день я бродила по деревне. Стояла такая прекрасная погода, а я в самом деле не торопилась. Я прошла по обочине дороги, чтобы увидеть, не заготовила ли эта грязнуля Сюзетта клубнику для моего торта. Но нет. Вот она-то точно способна получить аттестат, такая врушка, как она. Но мне и правда все равно, вот сын поляка, у него аттестата нет.

К вечеру я вернулась за корзиной и за яблоками и направилась домой. Проходя мимо изгороди у старого колодца, я остановилась, чтобы посмотреть на его темную воду и дохлых слизняков, так я глядела некоторое время и потом бросила в воду старые увядшие цветы и убитую индюшку. Это ведь еще и из-за нее так я и не получила свой аттестат.

In`es Cagnati «La petite dinde»

Бернар Клавель БОБИ

Цезарина Бобийо живет на уединенной ферме у подножия Ризу, неподалеку от озера Мертвых. Ближайшая деревня называется Бельфонтен. Цезарина отправляется туда раз в неделю, чтобы купить себе хлеба у Луизоны. Ей она оставляет список продуктов, которые Рене, — это муж Луизоны, он служит на таможне, — привозит ей из Мореза. Уже больше четырех лет, как она живет одна, и ничего, оказалось, можно привыкнуть. Лапша, маниока, одна-две плитки шоколада, килограмм муки два раза в год да еще время от времени кулек апельсинов и пакетик инжира. Это лакомство, его она растягивает надолго. Масло и сыр она берет прямо на сыроварне, куда относит молоко.

Она спускается в Морез только один раз в год, на осеннюю ярмарку. Покупает там сабо и какие-то хозяйственные мелочи. Добирается она пешком меньше чем за два часа, но на обратном пути всегда находится добрая душа, чтобы подвезти ее на машине.

Автомобиль немного пугает ее, но все-таки она получает от езды удовольствие.

Морез для нее — край света. Никогда в жизни она не забиралась дальше. Правда, пока был жив муж и у них имелись лошадь и машина, летом они иногда перебирались через Ризу, чтобы навестить одного из кузенов в Буа д’Амон, на берегу Орб.

Не считая этих путешествий, она даже не помнит, чтобы хоть раз выбиралась дальше Лукового ущелья. Если скотина на тебе одной, не очень-то отойдешь от хлева.

Когда муж умер, их семнадцатилетний сын сказал ей:

— Да распродала бы ты все это. Уехали бы в город. Там и платят лучше и нет всей этой скукотищи.

Она смерила сопляка мрачным взглядом и бросила:

— Коли тебе так скучно, ты не на привязи. Можешь сматываться. Что касается заработка, через пару месяцев мы посмотрим. Если разбогатеешь, приходи рассказать.

Задетый за живое, мальчишка, характером точь-в-точь, как у матери, собрал манатки и уехал назавтра же, с почтовой машиной.

У Цезарины было тяжело на душе, но она замкнулась в своей гордыне. Унижаться перед этим бездельником, чтобы удержать его? Уж лучше подохнуть от тоски в одиночестве. Все распродать? Еще чего! Очень современная идея. Ничего, скоро увидим, как заговорит о городе этот недоросль, никогда не притрагивавшийся ни к вилам, ни к топору! Даже коров ни разу не выгнал на выпас! Этот бездельник не только не смог в школе добраться до удостоверения слесаря, он даже паять не научился! Чтобы выпендриться, он надумал провести от источника воду к мойке, вот так строительство! И потекло отовсюду так, что бедная Цезарина сама же вынуждена была вызвать и оплатить работу настоящего слесаря, который заделал все утечки.

Нет, Цезарина ничего не сделала, чтобы удержать сына. В день его отъезда она даже смогла скрыть навернувшиеся на глаза слезы.

С тех пор она держит не больше четырех коров. Этого как раз хватает на жизнь вместе с садом и огородом, засаженным картошкой. Куры, несколько кроликов, этого только-только хватит, чтобы им прокормиться — ей и старому полуслепому псу Рено.

Гора Ризу нависает над домом, почти раздавив его темной массой своих елей. Она дает Цезарине дрова для тепла и музыку нескончаемого перешептывания с ветрами всех времен года.

Мальчишка продержался шесть месяцев, не подавая о себе вестей. Но затем ему понадобились бумаги от местного мэра, и он написал. Цезарина ухмыльнулась, проворчав:

— Ну, начинается! Сначала просят свидетельство о рождении, а потом денег!

Она выслала метрику с маленькой любезной припиской. Парень ответил, и они продолжили изредка переписываться. Леон — так зовут ее сына — нашел работу в Антони, под Парижем, куда он частенько наведывается по субботам и воскресеньям. От всего этого не очень-то спокойно его матери, она говорит, что города — это скопища подонков.

Он присылает почтовые открытки с видами Эйфелевой башни или Триумфальной арки. Этого как раз достаточно, чтобы, выйдя из себя, старая женщина сказала почтальону:

— А все-таки надо совсем рехнуться, чтобы променять все это на городскую помойку.

И она широким жестом обводит гору, озеро и все вокруг.

Почтальон отвечает, что не надо мешать молодым жить в своем времени.

Молодым! В свои шестьдесят два года Цезарина не чувствует себя такой уж старой. Это правда, что она родила его поздно, этого мальчишку, зато она не оставила его расти самого по себе, как часто поступают немолодые матери. Она его не избаловала и не была с ним чересчур строга. И если он все-таки смылся, так потому, что в него с детства бес вселился.