Дом паука

Прикинув, сколько часов он проездил, Амар понял, что за прокат ему выставят огромный счет, но все равно ему не хотелось расставаться с велосипедом; только страх, что магазин может закрыться и придется платить еще за сутки, заставил его свернуть в переулок. Хозяин магазина стоял в дверях и курил. Амар слез с велосипеда и повел его рядом. Француз подозрительно посмотрел на него, молча взял велосипед и стал тщательно осматривать. Не обнаружив поломок, он закатил велосипед внутрь, взял кусок мела и принялся подсчитывать на доске сумму, которую должен был ему Амар. Получилось даже больше, чем он ожидал. Амар так расстроился, услышав цифру, что позабыл собственные расчеты, так что теперь обнаружить расхождение было невозможно. Конечно, француз обманывал его, и все же лучше было заплатить без спора, который мог бы привести Амара прямиком в commissariat de police [53] . Из любопытства ему хотелось узнать, вернул ли Мохаммед второй велосипед и удалось ли ему расплатиться, но даже если бы Амар знал французский, было бы разумнее промолчать. Развязав носовой платок, он отсчитал деньги и передал их французу; тот глядел с бесившей Амара ухмылкой, чуть скрытой облаком дыма от сигареты, свисавшей из уголка рта. Только позже, выйдя из магазина и шагая под деревьями, Амар почувствовал, как часто бьется у него сердце, и только сейчас понял, как нестерпимо ему хотелось ударить этого француза. Он улыбнулся: по крайней мере, удалось избежать ловушки. Весь Виль Нувель был полон такими западнями. Избежав одной, ничего не стоило угодить в другую. Не случайно самым большим и впечатляющим зданием на бульваре Пеймиро было полицейское управление, перед которым всегда стояла, растянувшись почти на целый квартал, вереница джипов и патрульных машин. Вот почему лучше было держаться отсюда подальше. Заниматься своими делами в медине было относительно безопасно, но здесь, что бы ты ни делал, тебе могли неожиданно сообщить, что это запрещено, и на пару месяцев отправить на дорожные работы или в каменоломню. А уж если такое случится один раз, тем более могло произойти и во второй — ваше досье всегда работало против вас.

53

Полицейский участок (фр.)

Ближайшая автобусная остановка была на углу напротив полицейского управления. Встав в очередь, Амар с интересом отметил про себя необычную суету перед главным входом. Люди в форме входили и выходили непрерывным потоком. И наоборот, не было заметно обычно толпившихся у дверей арабских подростков: мелких (то есть не имеющих отношения к политическим делам) осведомителей, посыльных, всегда готовых раздобыть для полицейских контрабандных сигарет и предоставить разного рода услуги. Интересно, куда они подевались, — подумал Амар.

Догадавшись автобуса, он выбрал место на задней площадке. Следующая остановка была на углу авеню де Франс и бульвара дю Куатрем Тирейллёр. Отсюда уже можно было различить огни медины в долине. Амар разглядывал теснившуюся в автобусе публику: бербера в шафрановой чалме, который вел себя так, будто никогда в жизни не видел автобуса, толстую-претолстую еврейку с двумя девочками, они разговаривали между собой на языке похожем, скорее, на испанский, чем на арабский (на этом древнем языке говорили самые чванливые обитатели меллаха, мусульмане относились к нему неодобрительно, считая его чуть ли не бунтарским), арабку в хаике, в которой Амар, как ему показалось, узнал проститутку из quartier r'eserv'e, и несколько французских полицейских, двое из которых висели снаружи, ухватившись за поручни, так как втиснуться в автобус не было никакой возможности. Обычно дальше автобус ехал прямо, к дороге на Тазу, и вниз по холму, но теперь свернул налево, на бульвар Мулая Юсуфа.

— Ah, kha"i [54] , куда он едет? — спросил Амар у притиснутого к нему рабочего в заляпанном известкой комбинезоне.

— В меллах, — ответил рабочий.

— Но в меллах уже ушел один, — возразил Амар. — Этот должен ехать к Баб Фтеху.

Рабочий оглянулся по сторонам. Амару удалось мельком разглядеть его лицо в свете скользнувшего за окном уличного фонаря, оно показалось ему испуганным.

— Scout [55] , — негромко сказал рабочий. — К Баб Фтеху автобусы сейчас не идут. Стой смирно.

54

Эй, братец (араб.)

55

Замолчи (араб.)

Глава десятая

Амар пребывал в нерешительности. Если рабочий говорил правду, не имело никакого смысла выходить и возвращаться на угол — ждать подходящего автобуса. Чем идти пешком до Баб Фтеха, получится быстрее, если он доедет до Плас дю Коммерс недалеко от меллаха, а там пересядет на автобус до Бу-Джелуда; кроме того, дорога на Тазу лежала за городскими стенами в полной темноте. Амар вовсе не мечтал о такой прогулке: дорогу с обеих сторон окружали деревья и речные протоки — места, где водились злые духи дженун и аффарит, не говоря уж о мусульманских бандитах и французских полицейских. Лучше добираться так, как он задумал, даже если потом придется тащиться обратно через всю медину.

Прежде чем автобус, рыча мотором, выехал на Плас дю Коммерс, Амар понял, что там происходит нечто из ряда вон выходящее. Поначалу даже трудно было сказать, что именно: все кругом было залито светом, но светом, поминутно менявшимся, мечущимся из стороны в сторону — так, что очертания домов и деревьев словно колыхались в воздухе, шум тоже стоял невероятный и ни на что не похожий: оглушительные скрежещущие звуки, казалось, обрушивались на площадь с балконов — они наваливались сверху беспорядочным гулом, эхо которого отражалось от стен. Когда автобус наконец очутился на открытом пространстве, кишевшем людьми, звук изменился, и слух Амара уловил несколько точек, откуда исходил весь этот дикий грохот: громкоговорители вопили каждый на свой лад, причем настолько грубо искажали звуки, что те уже давно перестали быть похожими сами на себя. Перед кинотеатром «Аполлон» надрывалась самба — словно груда металлолома падала с огромной высоты на стальной пол. В углу, между общественными уборными и полицейским участком, голос молодого человека, расписывавшего, какой прекрасный фарфоровый сервиз можно выиграть в лотерею, напоминал прерывистый грохот экспресса, мчащегося по эстакаде. Должно быть, лотерейщик и сам догадывался об этом, потому что время от времени ограничивался быстрым повторением одного только слова tombola [56] . Кондитерский лоток, проигрыватель которого исполнял египетские мелодии, вполне можно было принять за пулеметное стрельбище, а из безалкогольного бара, чьи владельцы остановили свой выбор на стопке пластинок Салима Хилали [57] , неслись звуки, похожие на те, что могут раздаваться на самой кровавой скотобойне. И все это вместе называлось фета — странствующая ярмарка, каждый лотошник которой гордился тем, что имеет свой граммофон или громкоговоритель, а некоторые счастливчики даже обзавелись собственными микрофонами. Ярмарка прибыла из Алжира, где и было приобретено подержанное оборудование, причем покупатели справедливо полагали, что не особо искушенная публика в Марокко и пограничных городах алжирской пустыни, которые они намеревались посетить, не будет в претензии, если краска кое-где облупилась, металл проржавел, а стены киосков в заплатах. Самое главное — чтобы было побольше шума и света. И того, и другого действительно хватало; что же касается света, то импресарио не просто добился яркого освещения. Грозди и гирлянды лампочек, украшавшие фасады лотков и развешенные на ветвях деревьев, постоянно вспыхивали и гасли, медленно и равномерно, независимо друг от друга. Расчет был верный: сначала это вызывало у публики головокружение, затем — безудержную эйфорию.

56

Томбола, вещевая лотерея (ит.)

57

Салим Хилали (р. 1920) — алжирский певец.

Предъявив билет контролеру, Амар вышел из автобуса и остановился, насыщаясь хаосом. Потом, чувствуя легкое возбуждение, подошел к стенду, где несколько подростков по очереди изо всех сил били огромным молотом по площадке. Всякий раз вертикально расположенный красный брусок взлетал вверх на высоту, предположительно соответствовавшую силе удара, и плотного сложения мужчина с прокуренными до черноты зубами уныло отводил брусок до нулевой отметки, выкрикивая: «Magnifique!» [58] или «Allez, messieurs! Voyons, on est des enfants?» [59]

58

Прекрасно! (фр.)

59

Давайте же, господа! Послушайте, мы что, дети? (фр.)

Амар побрел дальше, туда, где большая толпа окружила двух легионеров, стрелявших подлинному ряду белых картонных уток, которые рывками двигались на фоне задника с пальмами и минаретами. По толпе вели перекрестный огонь два одинаково мощных громкоговорителя. Амар подошел к лотерейному лотку, стоя перед которым молодой человек ревел в микрофон: «…tombolatombolatombolato…» Среди зрителей Амар увидел парнишку из своего квартала. Они обменялись ухмылками — единственное, что можно было сделать при таком шуме. Еще дальше небритый обезьяноподобный мужчина, наряженный в красное шелковое платье и длинные свисающие серьги, заложив руки за голову, исполнял на помосте нечто отдаленно напоминающее danse du ventre [60] . Справа от него девушка в кепи и форме спаги [61] , устремив поверх толпы опустошенный взгляд на невидимые горы на востоке, равнодушно била в военный барабан. Стоявшая слева средних лет женщина, при каждой улыбке ослеплявшая публику блеском золотых зубов, металлическим голосом кричала в микрофон: «Entrez, messieurs-dames! Le spectacle va commenced» [62]

60

Танец живота (фр.)

61

Североафриканская кавалерия французской армии.

62

Заходите, дамы и господа? Представление начинается! (фр.)

Знакомый Амара тоже протиснулся сюда и встал рядом.

— Hada el bourdel! [63]– крикнул он; Амар глубокомысленно кивнул. Перед входом в то, что он принял за дорогой передвижной бордель, был сооружен помост, и Амар здорово удивился, заметив нескольких евреек, покупавших билеты.

Пройдя еще немного вперед, Амар подошел к чему-то вроде балагана, перед которым на высоких подмостках кривлялись три механические куклы. Они были ростом с ребенка и одеты в настоящую человеческую одежду. Амару казалась неописуемо непристойной сама мысль надеть на эти мертвые дергающиеся манекены вещи из хорошей шерсти, хлопка и кожи, это больно задевало его чувство приличия. Он стоял, наблюдая за судорожными корчами кукол со смесью отвращения и негодования. Один манекен играл на скрипке, то разевая, то захлопывая широченный рот. Второй беззвучно хлопал жестяными тарелками, вертя бестолковой головой на длинной шее. Третий раскачивался, растягивая меха маленького аккордеона. Меняющееся освещение делало их неверные движения более приятными для глаза, одновременно целиком вырывая их из реальности и превращая в более или менее правдоподобных обитателей иного мира, который вполне можно было себе представить, — безжалостного мира, тишину в котором заменяет треск и грохот преисподней, а дневной и полуночный свет — ослепительное сияние, в котором предметы не отбрасывают тени.

63

Ну и бордель! (араб.)

— Le Mus'ee des Marionettes! — выкрикивал стоявший в дверях мальчик-араб. — Dix francs, messieurs! Dix francs, mesdames! [64] Juj d'rial! Juj d'rial!

После долгих внутренних споров о том, прилично ли ему, рискуя быть замеченным, посетить подобное место, куда заходили исключительно крестьяне и берберы, Амар решил, что не будет таким уж большим грехом, если он все же купит билет и войдет. Музей состоял из подковообразного коридорчика, вдоль стены стояли в ряд застекленные витрины. Коридор был ярко освещен, и в нем толпились истерически хохотавшие мусульманки. Почему экспонаты казались им до такой степени смешными, Амар мог лишь гадать, его они лишь слегка позабавили. Здесь были только грубо окарикатуренные сценки из мусульманской жизни: школьный учитель с линейкой в руке, восседающий перед классом маленьких мальчиков, идущий за плугом феллах, пьянчужка, которого выставляют из бара. (Эту сцену Амар счел грубым оскорблением своего народа.) Сценки, которые так приковывали внимание посетительниц, что они едва могли от них оторваться, изображали мусульманских женщин. Одна представляла драму из домашней жизни: жену, сидящую с зеркалом в одной руке и хлыстом в другой, и мужа, который, стоя на коленях, тер пол. Голова женщины то запрокидывалась, то наклонялась вперед: сначала она подносила к лицу зеркало и гляделась в него, после чего поворачивалась к мужу и награждала его ударом хлыста. В этот момент из толпы белых коконов, тесно сгрудившихся перед стеклом, неизменно раздавался новый взрыв смеха. Другая сценка изображала автобус и мужчину, сидящего рядом с женщиной в джеллабе. Она приспускала покрывало, показывая уродливое лицо, и тут же вновь пряталась, стоило мужчине повернуться в ее сторону. Это была забава попроще, но, несмотря на свою крайнюю неуместность, вызывала отнюдь не меньшее веселье зрительниц. Амар постоял перед ящиками, думая примерно следующее: «Так вот как назареи развращают наших женщин — учат их вести себя как шлюхи». Он уже хотел было высказать свои мысли вслух, но перспектива оказаться под устремленными на него взглядами множества женщин смущала его, и он вышел из балагана, постаравшись, чтобы на лице его отразилось отвращение.

64

Музей марионеток! Десять франков, месье! Десять франков, мадам) (фр.)

— …latombolatombo… — все так же надсаживался лотерейщик. В руках у него появлялись то будильник, то большая толстая кукла в розовом шелковом платье, и Амар не без любопытства отметил, что глаза у нее открываются и закрываются в зависимости от того, как наклонял ее лотерейщик. «Совсем как у коровы», — подумал Амар, и ему стало интересно, как они действуют, хотя ему была ненавистна сама мысль о том, что его может интересовать вся эта ребяческая чепуха. Когда мусульмане придут к власти, такие вещи наверняка запретят. По какому праву французы решили, что подобные несуразицы могут забавлять марокканцев? Но с тем, что они действительно их забавляли, спорить не приходилось, а стало быть, народу придется измениться. Амар живо представил, как какой-нибудь француз приезжает сюда из Виль Нувель — не поглазеть на экспонаты, а чтобы посмеяться над тем, как мусульмане смеются над ними. Разве моя вина в том, сказал Мохаммед Лалами, что все марокканцы — ослы? Тут он был прав.