Дом под снегом (сборник)

— Здравствуйте, Елена Владимировна. Что ж вы так скромно? Знаете ведь — не закрыто. В следующий раз заходите, и все, — Лиза говорила, жестами приглашая пожилую даму пройти и присесть на диван. Елена Владимировна пришла с гостинцем — половинкой яблочного пирога. Сама пекла.

— Ну, мало ли, Лизонька. Вдруг муж твой приехал. Помешаю. — Она водрузила пирог на журнальный столик и извиняющимся тоном произнесла: — Прости, что я так. Без приглашения. Хотела попросить, нет ли у тебя чего-нибудь почитать. А то скука смертная. Все, что дочь в последний раз привозила, я уже давно прочла.

Лиза задумалась, что предложить. Книг она привезла немало — сама любила читать, только, скорее всего, у нее и у пожилой дамы были совершенно разные вкусы.

— Вы знаете что, посмотрите сами вот здесь, на стеллаже. Что понравится, то и возьмите.

Елена Владимировна встала и подошла к полкам с книгами. Она смотрела на них жадными голодными глазами — на такое счастье она и надеяться не могла. В основном в поселке читали мало: у кого дети маленькие — времени нет, у кого интересы другие. И все, что можно было у соседей добыть, она уже давно добыла и прочитала. Елена Владимировна долго наслаждалась видом чистых твердых корешков, потом выбрала несколько книг — пухлый том стихов Есенина и «Повести» Тургенева. Лиза это для Саши привезла. Надеялась, что та за лето прочитает. Но дочка пока все больше по подругам бегала и знакомиться с русской литературой в ближайшее время похоже, не собиралась.

— Можно? — робко спросила Елена Владимировна.

— Да конечно! — Лиза ободряюще улыбнулась. — Берите еще.

— Нет-нет, спасибо. Я лучше, когда эти верну, если можно…

— Ну, хорошо. — Лиза крикнула домработницу и попросила сделать чай. — Вы присаживайтесь, — обернулась она к Елене Владимировне, — мы с вами чаю сейчас попьем. М-м-м, а пирог какой чудесный! Неужели сами пекли?

— Сама, — просто ответила Ксюшина бабушка.

— Я вообще-то раньше тоже пекла, мне это нравится. — Лиза присела рядом с гостьей на диван. — Может, и теперь надо заняться. Хоть какое-то дело. — Но потом Лиза вспомнила, что в ее здешней бутафорской плите нет даже духовки. Вместо нее встроена посудомоечная машина. И вздохнула с облегчением. Честно говоря, с пирогами она теперь, после многолетнего опыта жизни с домработницами и кухарками, уже вряд ли бы справилась.

После пирогов зашел разговор о жизни, о детях, о мужьях. Елена Владимировна поинтересовалась, когда Лиза возвращается в Москву — к началу учебного года или задержится здесь еще немного. Лучше задержаться — в сентябре тут очень хорошо, да и жалко им, аборигенам, такое приятное общество терять.

— Да мы, скорее всего, и не уедем, — с готовностью ободрила ее Лиза. — Сашенька в Пафосе в школу пойдет.

Елена Владимировна вместо того, чтобы обрадоваться, как-то подозрительно странно и сочувственно притихла. Потом почти шепотом произнесла:

— Вот как. Значит, и вас сослали. — Она тяжело вздохнула.

— Как это — сослали? — Лиза непонимающе замотала головой.

— Лизонька, вы, видно, мало общаетесь с соседками, — от волнения она даже перешла на «вы». — Неужели до сих пор не в курсе, что для богатых русских Кипр — место ссылки надоевших жен.

— Что?! — Первой реакцией Лизы было вскочить и вытолкать Елену Владимировну из дома взашей. Это уж слишком. Добрые соседские отношения — не повод так жестоко и бестактно шутить.

Елена Владимировна вскочила сама, увидев, как смертельно побелело лицо Елизаветы. Выбежала на кухню и вернулась со стаканом воды. Меньше всего ее расстроенное и озабоченное лицо напоминало лицо человека, который хотел посмеяться над кем-то или весело пошутить.

— Лизонька, выпейте. Успокойтесь. — Она насильно вкладывала в руки Лизы стакан.

Наконец Лиза смирилась и сделала несколько больших нервных глотков.

— Нет-нет, — начала она говорить быстро и невнятно, — вы не правы. У нас все не так. Просто Дима должен работать — он не может уйти, компания без него пропадет. А мне врачи прописали морской воздух. Нервы успокаивает. А Сашка должна ходить в Международную школу. Муж и ее планирует в Кембридже учить, а значит, школа с английской системой образования — наилучший вариант.

— В Москве тоже есть, — еле слышно прервала ее безутешный монолог Елена Владимировна.

— Что — есть? — Лиза снова не поняла.

— То же самое — Британская школа. Абсолютно та же система образования. Даже, может, и учителя посильнее, чем здесь.

Лиза молчала. Держалась, держалась до последнего, но потом достала из кармана шелкового халата аккуратно выглаженный носовой платок, прижала его к лицу и разревелась. Все теперь выстроилось в ее голове в единую цепочку — покупка дома, Машенькин Кембридж, знакомый психотерапевт, семейные баталии и полный развал отношений. Лиза не удивлялась — слишком явным было последние годы ее одиночество. Но стало жалко себя и обидно. За что? За что ее выбросили на помойку, как ненужный, неоднократно использованный и теперь утративший всякую ценность хлам? Лиза плакала.

Елена Владимировна молча принесла еще воды. А что тут скажешь? Пусть человек проплачется. Легче станет.

Глава II

Лиза успокоилась не скоро. Но Елена Владимировна не уходила — сидела тихонько в уголке дивана и ждала. Наконец Лиза перестала всхлипывать, вышла в ванную комнату, умылась и попросила домработницу принести еще чаю. С Ксюшиной бабушкой они проговорили до позднего вечера. Пока не стемнело и дети не прибежали с улицы домой. Елена Владимировна, чувствуя себя виноватой за допущенную преступную бестактность, рассказывала Лизе о своей дочери. Десять лет назад ее Юля, которой было тогда девятнадцать, сошлась с одним олигархом — жена у него на тот момент уже была. Делить многочисленные счета, объекты недвижимости, а главное — бизнес с собственной супругой он не собирался и поэтому Юле мог предложить только роль любовницы, о чем ей честно сообщил. За предложением последовал перевязанный серебряной лентой новенький «Мерседес». Юля обнаружила его в семь утра под окнами их с мамой хрущевской квартиры. Ключи с документами были упакованы в конверт и брошены в почтовый ящик. Перед такой роскошью молодой девушке, всю жизнь испытывавшей трудности с деньгами — хватит ли на одежду, на еду, — было не устоять. И Юля согласилась. Потом появилась новая квартира, потом Ксюша, потом пять лет счастливой, почти семейной, жизни в Москве. Потом домик на Кипре и ежегодно пополняемый на сто двадцать тысяч долларов счет. Зато сам Руслан в одночасье и бесследно пропал. И если бы не деньги, переводимые четко и безупречно точно в день Ксюшиного рождения каждый год, да анонсы светских хроник, можно было бы подумать, что он погиб. Ни звонка, ни письма — ничего. Юлька переживала. Мучилась. Пыталась разыскать его в Москве. В результате ей вежливо намекнули, что, если она не прекратит свои попытки и не вернется жить на Кипр, все кончится весьма и весьма плачевно. Юля испугалась и вернулась. Если бы она была одна, эти глупые угрозы ни за что бы ее не остановили. Но у нее были мама и Ксюша.

На Кипре Юле становилось все хуже — тоска, одиночество, жара и вечно шумящее море сводили ее с ума. А год назад она сбежала отсюда в Соединенное Королевство с юным шотландцем, который, судя по всему, даже не подозревал о ее прошлой жизни и о том, что у нее есть дочь. Елена Владимировна ни в чем свою Юлю не винила. Не упрекала. Так уж вышло. Только вот Ксюшеньку очень баловала и жалела — при живых-то родителях ребенок рос без матери, без отца.

Елизавета Андреевна слушала, опустив голову. Елена Владимировна вскользь упоминала и о жизни других русских женщин в ссылке, на Кипре. Не называя имен, рассказала историю о том, как избавившийся от законной супруги муж не пожелал заодно потерять и прекрасное место для отдыха на Кипре. Он просил свою бывшую благоверную переселяться на лето в ее московскую квартиру. А ключи от дома передавать в аэропорту его новой пассии — таким образом происходила смена почетного караула. Одна прилетала, другая, сдав ключи, отбывала в Москву. Зачем обеим женщинам было терпеть эту унизительную процедуру, Елена Владимировна объяснить не решилась. Понятно было одно — на то были свои причины.

Ссылка делала женщину невероятно уязвимой. Кипр славился своей дороговизной, и прожить здесь без солидного содержания со стороны бывших мужей было невозможно. Поэтому женщина, получив отставку, все еще пребывала в зависимом положении. И вынуждена была, мягко говоря, прислушиваться к мнению предавшего ее мужа. Дети становились здесь единственной отдушиной, единственным занятием, единственным стимулом жить. Случалось так, что на Кипре оказывались и те, у кого не было детей. Или те, у кого дети давно уже выросли и разъехались по своим Оксфордам-Кембриджам-Гарвардам. Им приходилось неизмеримо хуже. Тотальное безделье, непроходимая тоска, отвращение к жизни приводили к самому банальному алкоголизму. Дамы спивались одна за другой.

Когда за окнами стемнело, в дом вбежали Ксюша с Сашей и заявили с порога, что они хотят есть, хотят сказку на ночь и будут вместе спать. Все пункты, кроме последнего, были незамедлительно удовлетворены. А потом Елена Владимировна ласково уговорила засыпающую на ходу Ксюшу пойти в кроватку домой. Саша заснула у мамы на коленях. Пришлось Елизавете Андреевне относить свое подросшее и уже очень тяжелое сокровище в детскую на второй этаж. Если раньше Сашка засыпала не в своей комнате, Дима всегда уносил дочку сам.