Дом последней надежды
Шрифт:
И сумрак.
И солнце надолго спрячется за серую стену облаков. И говорят, что осенью оживают разные духи. Лисы-кицунэ плетут себе наряды, выплавляя золото из листвы. Они собирают ее в огромные медные котлы, под которыми раскладывают костры из шишек и человеческих костей, и тот, кто вдохнет дыма этих костров, сам получит толику силы. Мудрости. И злобы.
Поэтому ставни
А еще люди складывали собственные костры, из старых вещей, ибо недосмотришь – и из древних шлепанцев появится бакэ-дзори [17] , а фляга для сакэ породит коварного шептуна-камэоса [18] …
17
В это существо превращается традиционная японская соломенная сандалия дзори по достижении столетнего возраста (обычно кем-то забытая в кладовке), если хозяева плохо заботятся о своей обуви. Бакэ-дзори бродит ночами по дому и напевает слова: «Карарин, корорин, канкорорин! Глаза три, глаза три, зуба два!»
18
Фляга от саке, которая разменяла сотню лет, тоже оживает, приобретая притом скверный характер, но и способность бесконечно воспроизводить напиток, который в нее наливают.
Засвистит ветер, разрезанный серпом ветророжденной ласки.
Поползут к берегам рек водяные-каппа…
– Красиво, – сказал кто-то, и я вздрогнула, обернулась, выпустив ворох листвы. А ветер подхватил ее, закружил, будто пытаясь наспех вылепить то ли чудовище, то ли просто существо иного толка, каковые порой являлись людям. Главное, что на мгновение у него получилось, но…
Кошка?
Или паук-прядильщик, способный изменить судьбу?
Сгорбленная старуха, что является без приглашения и, поселившись в доме, забирает все светлое, что было в нем?
Мужчина стоял на террасе.
Невысокий.
И пожалуй, даже хрупкий какой-то. Тьеринг? Пожалуй, но… в его чертах было что-то
и местное. Правда, среди местных не попадались мне люди светлые, а этот был блондином. Пепельным. И волосы отрастив, не стал сбривать их со лба и боков. Он заплел косу, украсив ее тремя белыми лентами, и это что-то да значило, но вот что – Иоко не знала. Она, было показавшаяся миру, спряталась, оставив мне и чужака, и мифических лисиц, и соседскую кошку, которая, перебравшись через забор, устроилась на террасе. Та, словно подглядев мысли, приоткрыла желтый глаз и усмехнулась.– Не боишься, женщина? – голос у мужчины был низким, хрипловатым.
Простуда?
Или сам по себе?
– Вас?
– Ее, – он указал на кошку, чей хвост раздраженно дернулся. – Говорят, они вырастают огромными, способными сожрать человека…
Теперь она открыла оба глаза и, перевалившись на спину, подхватила плотный лист.
– Хвост у нее пока один, – возразила я.
Взмах лапы, и когти попросту разрубают лист на аккуратные полосы… а ведь и вправду для кошки это немного… чересчур? Но она лежит и смотрит, выжидающе так.
Прогоню? Схвачусь за метлу? Или сразу за колдуном отправлю?
– Вреда от нее нет. – Я опустилась рядом с кошкой и осторожно коснулась мягкой шкурки. – А польза несомненна… мыши не досаждают.
Как ни странно, гость мой не стал возражать. То ли привык к существам необычным, то ли не счел возможным воевать в чужом доме. Кошку, впрочем, он обошел стороной и, приблизившись ко мне, сказал:
– Я представлял тебя иначе.
– Я не представляла вас вовсе. – Кошка заурчала и потерлась о пальцы.
Оборотень или нет, но ласку она любила.
– Урлак. Хевдир здесь.
Надо же… а не похож… то есть не то чтобы я имела представление о том, как должен выглядеть хевдир, но… Наместник, опираясь на память Иоко, редко появлялся на людях. А если и случалось ему покидать лаковые стены своего дома, то путешествовал он в шелковом палантине, который несли крепкие мужчины. Паланкин окружала охрана с бамбуковыми палками и мечами.
Конец ознакомительного фрагмента.