Дом с привидением
Шрифт:
— Мне кажется, ты многое знаешь о нас и о нашем доме, — произнесла она, чувствуя, что начинает согреваться.
— Допустим, — он хмыкнул, все еще не поворачивая к ней голову.
Сашка решила, что он хочет дать ей одеться до конца. Она нагнулась и взяла с земли бриджи.
— И знаешь, кто убийца?
Он издал какой-то невразумительный звук. А потом его руки обхватили ее за талию и притянули к себе. Он зашептал ей на ухо, и она почувствовала его горячее дыхание на шее.
— Почему тебя так волнуют убийства двух женщин? Потому, что они произошли у тебя под носом? А в скольких еще смертях повинна Виола? Вчера твой отец отдал указание разорить две компании, чего никогда бы не сделал, если бы Виола не настояла. Думаешь, все те, кто работал там, теперь
— Неправильное сравнение. Этих людей не стреляли и не душили, они разберутся со своей жизнью, они найдут другую работу, — пролепетала Сашка, шалея от его объятий, голова у нее пошла кругом. Никто и никогда не обрушивал на нее страсть такой силы. И выдержать этот шквал было трудно.
— Ты не имеешь никакого отношения к убийствам. И ничего не могла бы сделать, чтобы их предотвратить. Так почему ты мучаешься?
— Послушай, — она уже плохо соображала. Колени ее ослабли, руки тряслись, а под ложечкой засосало. Не так, как от голода, а, наоборот, приятно, сладко как-то. — У меня такое чувство, что ты залез мне в голову и читаешь мои мысли, как модный журнал.
— Твои мысли не модный журнал, а пыльный свиток, — поправил он и прижал ее к себе еще сильнее. — Доисторические догмы, от которых у меня скулы сводит.
Сашка инстинктивно уперлась пальцами в его грудь, пытаясь оказать слабое сопротивление, но у нее не получилось — силы были неравны, и руки повисли плетьми.
— Зачем откладывать до Хьюстона то, что можно сделать сейчас? Зачем поступать в университет «Райс» с единственной целью — предаться разврату?
— Ты?! — она откинула голову и заглянула в его глаза. В черноте мерцали желтые искры. — Откуда ты знаешь про «Райс»? Я никому не говорила.
— Ты же сама признала, что я читаю твои мысли, — он поцеловал ее в шею, и больше Сашка не спрашивала его ни о чем.
Он снял с нее футболку, но ей стало еще жарче. Кровь жгла ее кожу изнутри. Холодный песок показался ей раскаленным и мягким и шуршал под лопатками, нежно нашептывая что-то волосам. Страх заглушил легкую боль, перешел в изумление и сковал ее первым в жизни физическим счастьем.
Сон не шел к Аркадию Петровичу. Он то ворочался с боку на бок, то замирал, прислушиваясь к ночным звукам за распахнутым в сад окном, то вдруг отчаянно пугался неровных болезненных толчков в сердце. Грудь изнутри давно саднило. Но не это не давало заснуть. Его мучило что-то иное, что-то более сильное, нежели физическая боль. Он сел, тяжело оперся на подушки и задумался. Целую неделю он разрушал. Разрушал то, что создал сам, во что вложил свою душу, свое здоровье, свою бессонницу, и так он разрушал свою жизнь целиком. Разрушал себя, чтобы дать возможность жить детям. Вот! Аркадий Петрович даже по лбу себя хлопнул — вот то, что его мучило. Он кинулся ломать все с таким отчаянным азартом, что не успел хорошенько поразмыслить, зачем, собственно! Явился к нему какой-то голос, потом воплотился в юнца с библейским именем Павел, и он подчинился его воле сразу же, без колебаний, без сомнений, просто так, потому что поверил. Поверил во что?! В то, что он умирает? В то, что этот самый Павел — посланец с того света? В то, что этот пресловутый «тот свет» существует?
Мамонов скривил губы. Конечно, трудно не поверить, когда в ушах гудит голос, который никто, кроме тебя, не слышит, когда инфаркт разрывает сердце на куски, а ты все еще жив, когда зеркала разлетаются на тысячи осколков. Но тем не менее… тем не менее сомнение его все-таки глодало. А что, если странные видения — это лишь мираж? Нет, не мираж, хорошо. Пусть «тот свет» действительно существует.
«Но почему я, Аркадий Мамонов, должен подчиняться указаниям пришлого мальчишки, который годится мне в сыновья? Причем указаниям странным, полностью опровергающим все то, над чем я столько лет трудился. Ну, пускай он пришел с «того света», что из этого? Почему теперь по его прихоти я должен все разрушить?»
Он медленно спустил ноги с кровати, встал, пошатываясь протопал в кабинет, открыл ящик стола,
помедлил немного, потом вытащил пистолет и с силой сжал его в руке…«А что, если покончить со всей этой ерундой одним разом?»
Комната Павла находилась недалеко. Почти в конце коридора, у двери в библиотеку. Аркадий Петрович шел по мягкому ковролину, осторожно ступая, чтобы никого из домашних не потревожить. Теперь все нервные, спят чутко и вмиг повыскакивают из комнат, если где чего не так скрипнет. Мамонов запахнул полы шелкового халата, потуже затянул пояс, сунул руку в карман. Другой осторожно надавил на ручку двери. Странно, но дверь была не заперта. А он почему-то считал, что Павел беззащитным заснуть не решится.
В комнате было темно. Серые тюлевые шторы чуть колыхались под легким ветерком, проникающим сквозь щель в приоткрытом окне. Павел лежал на кровати. Лежал на спине, вытянувшись во весь рост, скрестив руки на груди, и походил на мертвеца — так покойно было его лицо. Аркадию Петровичу на миг показалось, что он и не дышит, потому как грудь его вовсе не вздымалась. Лунный луч скользнул по гладкой мальчишеской щеке, и тут Мамонов вздрогнул: Павел открыл глаза.
— Хочешь меня убить? — тихо и равнодушно поинтересовался он.
Аркадий Петрович сжал в кармане рукоять пистолета. Вспотевшая ладонь тут же прилипла к дереву.
— Чего же ты медлишь? — Павел смотрел не на него, а в потолок. Словно считал унизительным для себя кинуть взгляд в сторону незваного визитера.
— Т-ты что, не спишь никогда? — хрипло спросил Мамонов, чувствуя, что его начинает трясти от растерянности. А по спине от раскаленного затылка медленно катилась крупная капля. Такого с ним давно не случалось. С госэкзамена в институте, когда он вытащил плохой билет и решил, что провалится.
— Я могу и спать, и не спать одновременно. Я много чего могу, но ты пришел не за тем, чтобы пополнить свои знания относительно моей персоны. Если хочешь, можешь меня убить. Мне все равно.
— Как это? — Мамонов застыл не в силах собрать мысли для полноценного диалога.
А Павел демонстративно зевнул, но позы не изменил.
— Люди… — презрительно процедил он, — все не меняются. Вы всегда останетесь, какими были: за мелкими заботами не можете распознать главного, ради чего приходите на эту землю. Вы пытаетесь создать что-то искусственное, по пути бездумно разрушая то, что дается вам от бога. Сколько жизней потрачено впустую? Кому нужны ваши ничтожные достижения? Сколько таких, как ты, Мамонов, канули в небытие, испустив последний живой вздох? И что? Что они оставили после себя — только пепел…
— Я… — Мамонов рухнул в кресло, — я не понимаю.
— Вот то-то. Об этом я и говорю. Вы создаете ерунду, ошибочно считая себя великими творцами: миллионы бестолковых голов — политики, царьки, банкиры, серые кардиналы… как вас еще называть?
— Если ты имеешь в виду мое дело, то я могу объяснить, во имя чего…
— Вряд ли, — Павел вяло махнул рукой и вернул ее в прежнее положение. — Ты даже не понимаешь, о чем я. Что ты сделал за последнюю неделю?
— Тут уж ты не можешь меня упрекать, — Мамонов почувствовал себя школьником перед строгим учителем. Это было унизительно, но он ничего не мог поделать. — Я закрыл два счета, я санкционировал взаимозачеты, я спустил акции на сумму… ты хоть представляешь, как я потрудился?!
— Ты не делаешь ничего, — тут Павел повернул голову и впервые посмотрел на него.
Сердце Мамонова защемило. Взгляд темных глаз был исполнен не человеческого гнева. Черного гнева, который не может жить в глазах человека.
— Я… — он задохнулся.
Павел вдруг устало вздохнул, моргнул, и глаза его наполнились белесым лунным светом. Он перестал сердиться так же неожиданно, как и начал.
— Ты мне надоел. Похоже, я зря трачу на тебя свой отпуск. Ты затягиваешь время, на что ты надеешься? Неужели думаешь меня провести? Думаешь, помрешь раньше, чем успеешь объединить свои компании? Но зачем тебе-то это нужно? Зачем, чтобы девчонки проклинали тебя последними словами?