Дом с видом на Корфу

А Коринф продолжал жить своей жизнью. Горожане построили новый порт, возвели за городской стеной храм Асклепия, а городской казначей, богатый и уважаемый всеми Эраст, за свой счет выложил мраморной плиткой пол в театре и, не удержавшись, подписал центральный квадрат: «Эраст» и поставил дату…

У ступенек амфитеатра, собравшись кругом, стоят польские туристы. Они приехали в Коринф из Эфеса по паломническому маршруту, который так и называется: по следам апостола Павла. Ксендз в белой сутане указывает на плитку с автографом Эраста и, раскрыв Библию, зачитывает строчку из послания Павла к корфинянам: «Передайте привет Эрасту, доброму человеку».

Склонившись, я срываю высунувшийся из-под обломка плиты мак и прячу меж страниц путеводителя.

Глава 3

Остров в подарок

Корабль на воздушной подушке доставил нас из порта Пирей на остров Эгина за полчаса. Издалека, с моря, все греческие острова выглядят одинаково: белые яхты в два ряда, круглые купола церквей, каменистые склоны, покрытые оливами, склонившиеся над водой пинии. Везде вас встретит нарядная набережная с зонтиками кафе и смуглыми островитянами, которые, прижимая отчаянно ладони к сердцу, будут уверять вас, что вид на их гавань – самый красивый в Европе. Но сойдите на берег, пройдитесь по витым улочкам, заглядывая в окна лавочек с керамическими кувшинами; пригнув голову, проскочите под длинными серыми ногами гигантского морского гада, свисающего под вывеской «Кальмарная», вдохните аромат фисташковых садов – и вы больше никогда не спутаете Эгину ни с чем!

Собор святого нектария стоит на самом высоком холме, возвышаясь над развалинами античного храма Афины-Афеи, розовой венецианской крепостью и тридцатью православными монастырями. Вместе с другими паломниками поднимаемся по длинной лестнице, любуясь кружевной резьбой по мрамору, украшающей фасад собора и балюстраду, и двигаемся еще выше, в женский монастырь, основанный в прошлом веке святым нектарием. Сюда, к саркофагу, в котором почиет основатель обители, приходят те, кто нуждается в исцелении от тяжелых заболеваний и духовной поддержке. Присев на скамеечку возле источника, мы слушаем журчание воды и размышляем – каждый о своем.

Однако пора возвращаться в Афины. В роскошном отеле нас ждет столик, заказанный ради серебряного юбилея. Но так не хочется уезжать…

– Нам сейчас святой нектарий подскажет, как лучше запомнить этот день, – задумчиво говорит дочка. на краю дороги, ведущей из монастыря в гавань, глазами натыкаемся на фанерку, где от руки написано: «Tavern». Переглянувшись, мы сворачиваем на тропинку, которая упирается в огороженный деревянной изгородью апельсиновый сад. несколько столиков расставлены между деревьями, важно прогуливаются гуси, и вьется ручек с цветными рыбками. Из двери выглядывает хозяин, ныряет внутрь и через минуту, не задавая вопросов, ставит на стол кувшин вина и корзинку с крупными ломтями белого хлеба. За ними следует миска с салатом, красные и золотые рыбешки, мидии, сыр, медовые пирожки… Белые лепестки падают на вышитую скатерть. Зачем нам шикарный ресторан в Афинах? Дочка, наш семейный фотограф, вытаскивает родителей из-за стола для торжественной съемки.

Мы становимся на фоне апельсинового дерева, и я притягиваю к волосам ветку с белыми цветами. Флер-д’оранж – что может быть романтичнее в серебряный юбилей!

КУЛОН.

Я не люблю и боюсь античности. Синяя книжка Куна с золотыми фигурками греческих богов на обложке не предвещала нисколько той тяжести, которую я ощутила, ночуя в квартирке у друзей на Кипре, вблизи развалин амфитеатра. По Греции я чаще всего путешествую в надежном окружении людей воцерковленных, перемещаясь из храма в храм. Но даже и при такой защите всегда чую, что язычество здесь близко к поверхности, будто затаилось и ждет. И не надо заблуждаться, глядя на притихших в музеях мраморных красавцев с лукавыми улыбками: идолы – они и в Ватикане идолы.

Мой отец, выйдя в отставку, увлекся подводной археологией. Как-то в разговоре он упомянул, что новгородские энтузиасты собрались поднять со дна Ильменя сброшенного туда во времена крещения Перуна и приглашают его присоединиться к экспедиции. Вот я тогда поняла, что значит выражение «темная стена страха». Именно стена, заглянуть за которую отказывается все твое существо.

– Даже не думай, – замахала я руками, – даже не подходи и никак этого дела не касайся!

Всегда какая-то странность происходит со мной в Греции, даже если далека я от античных развалин, даже если и живу прямо напротив Афона.

В общем, приснился мне сон. Удивительного тут ничего нет, сны я вижу сюжетные, по детализации и количеству вовлеченных персонажей вполне сопоставимые с сериалом. Странность этого сна заключалась в том, что меня в нем не было ни в какой роли. Чисто как требовала моя наставница Наташа Соколовская, когда читала наброски романа: оторви от себя, перестань писать от первого лица, пусть это будет другой человек, увидишь, как тебе станет легче раскручивать характер. Может, это я во сне тренируюсь? Но почему так банально? Для пробы пера? Вот такой, короче, сюжет.

Герой и героиня знакомятся на пляже, флиртуют, бродят вечером по набережной вдоль Эгейского моря, пьют белое вино за столиком под тростниковым зонтом. Молодой человек напорист, дама отшучивается.

Темнеет неожиданно, вместе с дневным светом исчезает духота, народ разбредается по ресторанам, и становится слышен прибой. Они болтают о гостиничных нравах, о легкости местных вин, о завидной безалаберности греков. Русские инвективы, подхваченные ею в университете, смешат и разбавляют его заученный греческий.

Он только приехал из Афин, какие-то дела, она путешествует одна, любительница античных красот и дайвинга. Он загорел ровным красноватым колером, белая майка с абстрактным рисунком, длинные мокрые волосы. Она говорит все быстрее и быстрее, не оставляя пауз и избегая глаз. Сарафан, купленный в местной лавке, балахонистый и невесомый, чуть раздувает на спине вечерний бриз. Рука теребит шнурок с аляповатой головой медузы Горгоны.

По влажной кромке моря бегут три мальчика. Фигурки цвета темной охры двигаются друг другу в затылок, высоко и ровно, словно по команде поднимая коленки. Кажется, что они бегут вокруг амфоры.

– Забавный кулон!

– Не поверите, нашла на берегу. Наверное, кто-то забыл или оборвалась веревочка. Я прилетела поздно вечером и сразу спустилась к морю, едва забросив чемодан в номер. Присела на сухой валун у воды и с час, наверное, так и провела: не могла надышаться, насмотреться, наслушаться. Собралась совсем уходить, смотрю, на песке, там, где волна выталкивает водоросли, блестит камень – мне так показалось, что это камень.

Я наклонилась, и он скользнул мне в ладошку. Я прицепила шнурок и вот ношу не снимая. Что-то в ней есть особенно греческое. Я всем говорю, что Горгона – моя покровительница. Отпугивает от меня и неприятности, и тех, кто на них тянет. – Она закончила кокетливо, намекая, что ей понятно, куда ведут его уклончивые разговоры. Имитируя интерес, он протянул руку и покрутил в быстрых пальцах кулон, как бы случайно коснувшись белой полоски, на которой заканчивалось золотистое пространство. На круглом щитке небрежно и сильно было вырезано чуть удлиненное лицо со смазанными чертами, окруженное витыми, похожими скорее на руки, чем на змей, волосами.

– Античные боги распроданы на сувениры, – усмехнулся он, откинувшись на спинку веревочного кресла. – Геракл разносит по пляжу пончики, Афродита прислуживает в таверне, а кентавры бастуют.

Она молчала, повернув к нему прямой классический профиль. Официант расставил на столиках свечки, и огоньки колебались, отражаясь в опустевшем стеклянном кувшине.

– Эллада ушла в небытие. Теперь очередь за Грецией. Вон там, – он показал рукой на цепочку огней, дугой опоясывающих старую рыбачью пристань, – понастроят сетевых отелей, вместо пиний поставят пальмы в горшках, а водоросли до последнего листочка пустят на детокс.