Дом тишины

— Давай хотя бы заедем в аптеку! — сказал я.

Она ничего не ответила. По дороге в аптеку она молчала, дрожала, безразлично глядя на платок, которым я промокал ей глаза, чтобы видеть, насколько она пришла в себя.

— Держи голову ровно! — сказал я, потянув ее за волосы.

В аптеке самого Кемаля-бея опять не было, а была его красивая жена, она слушала радио.

Увидев Нильгюн, женщина охнула. Потом забегала по магазину, засуетилась, стала задавать какие-то вопросы, а Нильгюн сидела и молчала. Наконец она тоже замолчала и начала промывать раны на лице Нильгюн ватой с лекарством. Я отвернулся, не стал смотреть.

— Кемаля-бея нет?

— Аптекарь здесь я! — ответила его жена. — Зачем тебе Кемаль-бей? Он наверху! Красавица моя, за что же тебя так избили?

В это время дверь открылась и вошел Кемаль-бей. Увидев Нильгюн, он на мгновение замер, а потом в его взгляде появилась такая ярость, как будто он всегда ждал, что это случится.

— Что с ней? — спросил он.

— Меня ударили, — сказала Нильгюн. — Избили.

— Господи! — воскликнула аптекарша. — До чего мы докатились, до чего докатились!

— Кто — мы? — поинтересовался Кемаль-бей.

— Тот, кто сделал это… — начала его жена.

— Фашист, — пробормотала Нильгюн.

— А ты помолчи сейчас, помолчи, — сказала женщина.

Но Кемаль-бей услышал слово «фашист» и вздрогнул. Он словно услышал или вспомнил что-то ужасное. Потом внезапно потянулся убавить радио и закричал на жену:

— Зачем ты его всегда так громко включаешь?

Радио замолчало, и аптека внезапно показалась пустой, и теперь боль, стыд и чувство вины стали особенно ощутимыми. Мне не хотелось об этом думать.

— Не выключайте радио, — попросила Нильгюн. — Можно включить?

Кемаль-бей снова включил радио. Я по-прежнему старался не думать ни о чем. Все молчали. Закончив свою работу, аптекарша сказала:

— А сейчас прямо в больницу! Упаси бог, может быть кровоизлияние в мозг. По голове он ее сильно бил, чтобы в голове ничего не…

— Старший брат дома, Реджеп? — спросила Нильгюн.

— Нет, — ответил я. — Увез машину в ремонт.

— Немедленно садитесь в такси и езжайте в больницу, — велела женщина. — У тебя есть деньги, Реджеп-бей?

— Я дам, — сказал Кемаль-бей.

— Нет, — ответила Нильгюн. — Сейчас я хочу домой. — Вставая, она застонала.

— Постой, — сказала аптекарша. — Я сделаю тебе обезболивающий укол.

Нильгюн ничего не ответила, и та увела ее в другую комнату. Мы с Кемалем-беем молчали. Он смотрел из витрины на улицу, на картину, которую наблюдал каждую ночь до утра: витрина кафе напротив, реклама кока-колы, фонарь и бутерброды с мясом. Чтобы не молчать, я произнес:

— Я приходил в понедельник вечером, купил аспирин. Сказали, ты спал. И еще, что тем утром ты ездил на рыбалку.

— Это всегда так, — ответил он. — Чем бы ни занимался человек, она к нему всегда прицепится.

— Что?

— Политика.

— Я не знаю, — пробормотал я.

Потом мы еще некоторое время смотрели на улицу. На воскресную толпу, тянувшуюся на пляж. Потом женщины вернулись. Я посмотрел на Нильгюн и увидел ее лицо: один глаз наполовину заплыл, а обе щеки полностью посинели. Жена Кемаля-бея сказала, что нам обязательно нужно ехать в больницу. Нильгюн не хотела, но та настаивала и потом попросила мужа:

— Вызови такси.

Тогда Нильгюн встала и взяла свою сумку:

— Нет. Мы пойдем пешком, мне станет лучше. До дома-то всего ничего.

Муж с женой продолжали говорить, что надо ехать в больницу, а я схватил свои авоськи, пакеты и взял Нильгюн под руку. Она по привычке легонько оперлась на меня. Мы открыли дверь, зазвонил колокольчик, и вдруг Кемаль-бей спросил:

— Ты коммунистка?

Нильгюн кивнула избитой головой: «Да». Он хотел промолчать, но не сдержался и с тревогой спросил:

— А откуда они узнали?

— По газете, которую я покупала в бакалее!

— А! — облегченно вздохнул Кемаль-бей, но видно было, что ему стыдно, а потом он смутился еще больше, потому что его красивая жена сказала:

— Вот видишь! Разве я тебе не говорила, Кемаль?…

— Молчи! — внезапно закричал на нее Кемаль-бей. Казалось, ему надоело смущаться и сдерживаться.

Мы вышли с Нильгюн на улицу, на солнце.

— Облокотись на меня хорошенько, дорогая, — сказал я. — И сумку мне свою дай.

Никем не замеченные, мы прошли по главной улице, повернули на соседнюю, пошли под балконами, где были развешены разноцветные купальники и полотенца, мимо садов. Многие еще завтракали, на нас никто не смотрел. Только какой-то парень на велосипеде посмотрел на нас, но думаю, он смотрел не на избитую Нильгюн, а на меня, карлика. Я понял это по его глазам. Потом нас обогнала одна маленькая девочка, она смешно, как утка, раскачивалась в забавных пляжных сандалиях, и это рассмешило Нильгюн.

— Когда я смеюсь, у меня здесь болит, — показала она на висок, но опять засмеялась и спросила:

— А ты чего не смеешься, Реджеп? Чего ты такой серьезный? Ты всегда такой строгий. И, как все серьезные люди, всегда в галстуке. Улыбнись.

Я попытался сделать над собой усилие и улыбнуться, и тогда она сказала:

— А-а-а, у тебя, оказывается, и зубы есть!

Я смутился еще больше и засмеялся. Но потом мы замолчали, затем она заплакала, и я решил, что ей не хочется, чтобы кто-то видел, как она плачет, и отвернулся. Но она начала дрожать, и я решил ее успокоить.

— Не плачь, милая, хватит, не плачь.

— Не понятно, зачем… — говорила она. — И так глупо, без причины… Я дура, парню…

— Не плачь, не плачь.

Мы остановились, я гладил ее по голове. А потом вспомнил — ведь бывает, когда человеку хочется поплакать в одиночестве. И перестал ее успокаивать. Посмотрел на улицу. Какой-то парень испуганно и с любопытством смотрит на нас с балкона дома на противоположной стороне. Он наверняка решит, что она плачет из-за меня. Вскоре Нильгюн замолчала, попросила свои темные очки, сказала, они в сумке, я вытащил, дал ей. Она надела их.