Дом у кладбища

Миссис Айронз, как вы помните, не привыкла жалеть слова, а в должных случаях риторика ее бывала едкой, свирепой и безостановочной. Приходской клерк выносил ее речи с циничным безмолвным терпением, не свойственным, к сожалению, большинству представителей сильного пола. В ту ночь, пробудившись, миссис Айронз увидела, что свеча горит, а мистер Айронз стоит рядом с кроватью и, поставив ногу на стул, застегивает пряжку башмака; в ту же секунду сон слетел с миссис Айронз и она села; удивительно, до какой степени вид этого безропотного человека выводил из себя его супругу, в особенности после отлучек мужа, а в тот раз она не видела его с четырех часов дня, так что можете себе представить, какой теплый прием ждал мистера Айронза и в каких выражениях излила свои чувства миссис Айронз.

Кроткий Айронз застегнул один башмак, потом поставил на край стула другую ногу и взялся за второй; клерк сохранял свою всегдашнюю безмятежность и, казалось, ничего не слышал. Когда мистер Айронз упорствовал в своем долготерпении, миссис Айронз имела обыкновение хватать его за воротник и трясти, чтобы привлечь к себе внимание; вот и на сей раз она протянула руку к шее супруга.

Однако едва она пошевелилась, как клерк своими длинными мозолистыми пальцами схватил ее за горло так уверенно и крепко, что из ее «трахеи» (как говорят люди медицинской профессии) не вырвалось не только крика, но даже хрипа; щеки и лоб почтенной матроны побагровели, а глаза стали вылезать из орбит; безумно яростный облик мужа бледнел и расплывался, сквозь звон в ушах миссис Айронз улавливала одно за другим проклятия и гнусные ругательства, звучавшие как змеиное шипение, и решила, что спасенья нет. Напоследок мистер Айронз злобно стукнул ее раз шесть головой о спинку кровати и оставил жену во власти замешательства, какого она не испытывала даже в тот знаменательный вечер, когда он впервые признался ей в любви.

Немного придя в себя, миссис Айронз увидела, что супруг, стоя у кровати, как ни в чем не бывало застегивает пуговицы на гамашах (башмаки он уже застегнул); страх ее несколько утих, а вернее, уступил место справедливому возмущению, и она готовилась уже заново излить свой гнев (возросший пропорционально перенесенному надругательству, а потому куда более грозный), но при первом же подозрительном движении клерк схватил ее за горло еще крепче, чем прежде (если только это возможно); удушье, вылезающие из орбит глаза, прилив крови к голове, потеря зрения и звон в ушах — все повторилось, как и удары головой о спинку кровати, доставившие клерку еще большее удовольствие, чем в прошлый раз; напрасно барахталась и царапалась ошеломленная леди, которая не встречала до сих пор даже намека на мятеж, — в руках своего взбунтовавшегося повелителя ей пришлось снова пережить один за другим недавние ужасы.

Когда оба получили свое, мистер Айронз вновь взялся за пуговицы, а его супруга постепенно отдышалась. На этот раз, однако, она была напугана изрядно — слишком сильно, чтобы даже закатить истерику, ибо у нее не было уверенности, что мистер Айронз, застегнув пуговицы на левой гамаше ^{167} , не примется за прежнее, чем и поставит точку в их совместной супружеской жизни.

Поэтому миссис Айронз (она дрожала с ног до головы и от испуга не решалась даже заплакать), сцепив руки, стала умолять Айронза (а о его немалой физической силе она до сих пор даже не подозревала) сохранить ей жизнь, а ее побледневший супруг, обернувшись, окинул ее злобным взглядом и тем поверг в оцепенение, что тоже было для нее внове, — словом, мистер Айронз предстал перед нею в совершенно неожиданном свете.

Покончив с гамашами, клерк выпрямил свою гибкую фигуру, поднес кулак к лицу супруги и дал ей краткое наставление, суть которого сводилась к следующему: ей нужно лежать до утра в постели тихо как мышь, а иначе он из нее вышибет дух, пусть даже его потом отправят за это на виселицу. Затем мистер Айронз задернул полог и на некоторое время скрылся из поля зрения супруги.

Глава LXX КЕДРОВУЮ ГОСТИНУЮ ДОМА С ЧЕРЕПИЧНОЙ КРЫШЕЙ ПОСЕЩАЕТ НЕОЖИДАННЫЙ ВИЗИТЕР; ПРИОТКРЫВАЕТСЯ ЗАВЕСА НАД ИСТОРИЕЙ С МИСТЕРОМ БОКЛЕРОМ И ГЕРАЛЬДИЧЕСКОЙ ЛИЛИЕЙ

Все вышеописанное, а также явление призрака в Мельницах пришлось на одну и ту же, поистине ужасную, ночь. Можно было подумать, что в дело вмешался сам дьявол, ибо в тот же час в кедровой гостиной Дома с Черепичной Крышей также приключилось нечто неожиданное.

Известен ли вам хотя бы один джентльмен, лишившийся состояния и положения в обществе и желающий восстановить свои права, который не пользовался бы при этом услугами какого-либо знатока юриспруденции? Мистер Мервин, разумеется, имел такого советника и платил за эту роскошь сообразно тогдашним обычаям. То и дело из Дома с Черепичной Крышей уходили депеши, которые были адресованы одному весьма солидному лондонскому поверенному; иногда в них содержалось немало ценных сведений, а иногда — лишь ряд вопросов. Нынче ночью под звуки разгулявшейся бури Мервин как раз сочинял одно из таких посланий, для чего ему пришлось провести тягостные часы за изучением множества писем и прочих бумаг из связок, которые громоздились у его письменного стола (все эти документы навевали зловещие, пугающие мысли).

Ума не приложу, почему за подобными монотонными ночными трудами в одиночестве время течет так быстро. Как бывает в схожих обстоятельствах со многими, Мервин, поглядев на часы, удивился: оказалось, полночь давно уже миновала. Со вздохом он откинулся на спинку кресла и стал думать о том, как бесплодно проходит его жизнь. Он прислушался и с изумлением обнаружил, что, пока он спокойно и без помех трудился над своей длинной грамотой, за окном с бешеным неистовством завывала буря.

Внезапные, исполненные дикой, сверхъестественной ярости порывы, которые нарастали и сливались в ураган, увлекли воображение Мервина в причудливое странствие через темноту. Иногда там раздавался лай адских псов и протяжные крики души, спасающейся от них бегством. Временами же слышались громоподобный рев океана и мириадоголосый хор терпящих бедствие моряков. Старый дом содрогался под напором от фундамента до карниза. Затем следовала передышка — и новые порывы, и бешеные стуки и завывания в оконных рамах.

Мервин позволил своему Пегасу расправить на ветру крылья и смешался с дикой толпой, населявшей темноту, а говоря проще — отдался во власть призрачных фантазий, навеянных ночью, бурей и этим домом, и испытывал ужас не без примеси наслаждения. В один из недолгих промежутков затишья раздался резкий и отчетливый стук в оконное стекло. Мервин с содроганием вспомнил старый рассказ о призрачной руке, тревожившей здешних обитателей, и о том, что проделки ее начались с этого самого окна.

Да, без сомнения, он слышал нетерпеливые постукивания костяшками пальцев в оконное стекло.

Эти звуки очень удачно вплетались в ткань той мечты или поэмы, которой мистер Мервин отчасти развлекался, а отчасти щекотал себе нервы; однако если загадочные явления приходят незваными и неподконтрольны нашей фантазии и воле, то ощущения при этом возникают совершенно иные. Не успев опомниться, Мервин вскочил на ноги и с ужасом, не столь приятным, как прежний, стал прислушиваться и всматриваться в окно, откуда донеслись постукивания. Но снова налетела буря, и в ее яростном шуме утонули все прочие звуки.

Будь мистер Мервин достаточно напуган, он бы поспешил укрыться в спальне; если бы он не испугался вовсе, он бы вернулся в кресло и позволил своим мыслям течь по прежнему руслу. Но Мервин взял в руку свечу и слегка приоткрыл ставень. Однако снег ложился на стекло сплошным белым занавесом, который отражал свет свечи и прятал от глаз все, что было снаружи. Пока Мервин пытался проникнуть взглядом за эту совершенно непроницаемую пелену, на стекло с той стороны внезапно легла чья-то ладонь и начала быстро соскребать снег, словно стараясь расчистить себе глазок для наблюдения.

В этот раз появлением руки дело не ограничилось: вслед за рукой к стеклу прижалось лицо… это не было лицо Наттера… нет… это было лицо Айронза… бледное, со сверкающими глазами и синим подбородком; мокрые волосы липли под ветром к оконному стеклу.

Опершись коленом о наружный подоконник, Айронз отчаянно кивал Мервину, смахивал с окна снег и указывал на заднюю дверь; чуть ли не касаясь губами стекла, он кричал: «Впустите». Из-за рева бури Мервин почти не слышал слов, но угадал их значение по жестам, которые также едва мог разобрать.