Дом Утраченных Грез

Вершина склона была уже близко. Он полагал, что, как только поднимется наверх, ему сразу откроется Палиохора. Но тут на тропинке возникло новое препятствие.

Это была змея.

Тварь, коричневая змея с зелеными крапинками, лежала ниже полосы тумана поперек тропы. Майк топнул, ожидая, что она уползет прочь. Большинство змей уползают при первом приближении человека, но этой, похоже, слишком нравилось лениво лежать поперек тропы. Майк ткнул ее в брюшко крюком посоха. Змея не реагировала. Тогда он попробовал сдвинуть ее крюком с тропы, но крюк, казалось, прошел сквозь нее. «Очередная галлюцинация».

Очередная уловка, решил Майк, все для того, чтобы заставить его сойти с тропы. Он занес ногу, чтобы перешагнуть через нее, и тут змея его ужалила.

44

Майк отсутствовал уже четвертый день. Ким старалась гнать от себя паническую мысль, что может больше не увидеть Майка. Прежде она никогда не ощущала, как далек родной дом. Никогда еще эта страна не казалась ей такой чужой. Она не знала, с кем поделиться своими страхами, что вообще говорить. Она находилась в чужой стране, где у людей было иное понимание вещей. Надо было самой принимать решения, и это висело над ней дамокловым мечом.

Она старалась жить так, будто ничего не произошло, чтобы избавиться от ощущения надвигающейся катастрофы. Позавтракав по-спартански, она пошла к насосу помыть тарелку. Но в насосе не было воды. Она попробовала залить его, но безрезультатно – насос только отплевывался и чмокал. Может, окончательно пересох. Она оставила безнадежные попытки и пошла к морю.

Белые голуби, подняв головки, наблюдали за ней. Перемыв посуду, она аккуратно расставила стол и стулья в патио. Хотела сварить кофе, но питьевой воды не осталось, даже газ в баллоне кончался. На всем лежала печать запущенности.

Этой ночью ей вновь снился тот сон – сон об исполняющих в горах дикие ритуалы безумных женщинах, которые устремлялись с горящими факелами в руках по тропе вниз, к дому – этому дому, – но каждый раз, когда они приближались к воротам, она просыпалась с криком, в холодном поту. Что он, этот сон, означал? И почему всякий раз он начинался со множества мерцающих огоньков, похожих на огоньки свечей на красивом кладбище в Палиохоре? Что все это значило?

За оградой сада прошли несколько туристов. Она подняла голову и поймала их любопытные взгляды; те быстро отвернулись. Майк сказал бы: англичане! Как она могла забыть хоть что-нибудь? Ночи, когда они сидели в обнимку в патио при свете масляных ламп, тихо разговаривая, глядя на ночных рыбаков, проплывавших в тишине мимо. Куда ушли те времена? Казалось, это было вечность назад.

Глаза предательски защипало. Надо чем-то отвлечься, и она заметила валявшиеся под скамьей принадлежности для подводного плавания. Выбрав трубку и маску получше, она решила сплавать к скале и обратно. Прихватила заодно подводное ружье и ласты.

Она второй раз за утро вошла в воду с таким ощущением, что то, как они целыми днями плавали здесь с Майком, было в другой жизни. Она надела маску и опустила голову под воду, дыша через трубку. Студенисто-зеленый мир. Мир, где действуют совершенно другие законы.

Трудность дыхания через трубку когда успокаивала, когда нервировала. Сегодня это действовало умиротворяюще. Она плыла к островку над донным царством морских ежей, и морских анемонов, и полосатых рыб, не замечая их. Если законы подводного мира другие, тогда какие? Нет тут никаких законов: ты просто плывешь, медленно, осторожно, глядя на мир, скользящий мимо, и кормишься или сам становишься чьей-то пищей. Хорошо бы жизнь на суше была бы такой же простой. Тут, по крайней мере, не существует моральных законов, осложнений в отношениях, грязи, сомнений, ответственности, обязательств, уз, чувства потери или угрызений совести.

Только холодный, замедленный, студенисто-зеленый мир, где плавают всякие существа – туда и сюда, над или под тобой. Она простила Майка, но простить себя оказалось трудней. Не то чтобы ее проступок был из того же разряда, как и его, нет, но она нуждалась в самопрощении за то, что поверила в простой, естественный мир вроде существовавшего под водой. Преступлением было верить, что существует одна огромная рыба, плавающая по водам, по сравнению с которой все другое – мелочь. Рыба под названием Любовь, и ты на ее спине, как девочка на дельфине, и машешь миру.

Манусос сидел на гребне горы и смотрел сверху на дом старухи, ожидая возвращения Майка. Скоро стемнеет, и, если Майк не вернется, тогда придется ему, Манусосу, идти в Камари одному. Он не мог пройти за Майка его путь; не мог сразиться вместо Майка; не мог жить за него его жизнью. Он уже решил: если англичанин не вернется и через час после заката, значит, он совсем не придет.

Но он не мог избавиться от ощущения, будто случилось что-то очень плохое. Однако догадаться, что именно случилось, не мог. Манусос уже спрашивал себя, не совершил ли он ошибки. Возможно, англичанину такая задача не по силам. Возможно, англичанин живет в мире других духов – духов, для борьбы с которыми нужны иные способы.

Но все равно уже слишком поздно, Майк ступил на тропу. Манусос помог ему, как только мог. Остальное в руках судьбы.

Он закрыл глаза и представил себе Майка, идущего к кладбищу в Палиохоре. Что-то в этой картине заставило его подумать о рое крохотных огоньков. А рой огоньков напомнил о том, что случилось в доме той ночью.

Конечно, он не рассказал Майку всего. Разве такое возможно? Майк не поверил бы ему. Он бы рассказал Ким, но деревенские женщины вовлекли бы Ким в заговор молчания, чтобы скрыть правду. А если двадцать человек признают, что ты лжец, тогда чего будет стоить правда?

Как душно было в тот вечер, когда это произошло! Сирокко. Ни прежде, ни позже он не видел, чтобы ветер был так горяч и так отвратителен, как в тот год. Он сводил людей с ума. Изводил людей, выворачивал наизнанку, выл в уши, как демон, заставлял совершать безрассудные и безумные вещи.

Все было точно так, как он рассказал Майку. Мужчины ушли на другой конец острова на праздник Лошади, подальше от этого гнусного ветра, от своих жен, просто отдохнуть от всего.

Но не Манусос, потому что он слышал об этом доме. Видел вечеринки, видел ту женщину, Еву. Он следил за ней с горы позади дома. И эта Ева была красивая женщина. Уверенная в себе, веселая, поднимающая дух, как деревянная наяда на носу корабля. И, подобно всем мужчинам деревни, он завидовал этому ослу Лакису, который не заслуживал ее любви. Он хотел эту женщину. Больше того, думал, что знает, как завоевать ее.

Разве он не ждал этого момента? Ждал. И дождался: спустился к дому, лишь когда все мужчины ушли на праздник. Он взял с собой брата, своего младшего брата Димитриса.

Димитрис собирался в Салоники, в семинарию, учиться на священника. Для чего Манусос взял его? Он спрашивал себя об этом много, много раз. Возможно, со зла. Из какой-то зависти, потому что Димитрис тянулся к святости. Кто знает? Так или иначе, он убедил его, что нужно кое-что повидать в жизни, если собираешься стать священником. Пошли, и увидишь кое-что, Димитри! Кое-что поймешь! Какой из тебя выйдет священник, если ты совсем не знаешь жизни!