Дом, в котором… Том 2. Шакалиный восьмидневник
Шрифт:
Красавица и Кукла целуются на лестнице. Близость урны и раскрошенные вокруг окурки им безразличны. Под свитером у Куклы тихо гудит транзистор. Они впиваются друг в друга горячими ртами, широко разевая их, как пара изголодавшихся птенцов. Их поцелуи нескончаемы, страстны и болезненны. Время от времени они отрываются друг от друга и отдыхают, уткнувшись друг в друга лбами, незаметно вытирая рукавами мокрые рты. Их распухшие губы болят. Они умеют только целоваться. А может, не умеют и этого.
Маленький цилиндрик в укороченной пижаме штурмует лестницу на третий этаж. Он ищет. Ищет то удивительное, прекрасное существо – гибкое и желтоволосое, – находиться рядом с которым было так приятно. Толстый знает, что оно все еще здесь, в Доме. И искать его надо там, куда уходит лестница. Он никогда там не был, значит, именно там оно могло и должно было поселиться. Об этом Толстому твердит внутренний голос, которому он доверяет безраздельно. Тихо сопя, он преодолевает ступеньки… В учительском туалете горит огонек спиртовки. Трясясь от страха и боли в желудке, Бабочка греет над ним ложку. Бабочка костляв, бледен и покрыт бородавками. Резиновый коврик защищает его тощие ягодицы от соприкосновения с холодным кафелем. Из-под свитера выглядывает грудь, увешанная амулетами и связками чеснока. Бабочку нервирует капель
Слон доходит до последнего окна и поворачивает обратно. Рыжий нетерпеливо привстает, не сводя с него глаз. Слон проверяет подоконники в обратном порядке. Медленно и методично. Рыжий шепотом чертыхается, настраивая себя на переход Перекрестка. Быстро пройти, не глядя на Слона. Слон безобиден. Он спит. Но именно спящий Слон пугает его. Рыжий закуривает вторую сигарету. Ему мерещатся шаги. Он быстро гасит ее и замирает, скорчившись на спальном мешке.
В палатке Стервятника душно и жарко. И, как будто духоты и тесноты мало, в двух плошках тлеют какие-то благовония. От их запаха у взмокшего Курильщика кружится голова. Гирлянды фонариков ритмично вспыхивают и гаснут. Курильщик уже жалеет, что присоединился к обществу в палатке. Она слишком мала для пяти человек. Табаки счастлив и всем доволен. Он пьет из кофейной чашки какую-то бурду и рассказывает Стервятнику, кого они с Курильщиком повстречали по пути сюда, хотя на самом деле они никого не видели. Курильщика клонит в сон.
– Эй, встряхнись, – шепчет Дорогуша. – Что будешь пить? «Цветочек»? «Ступеньку»? «Полуночный Кошмар»?
– Только не «Кошмар», – просит Курильщик. От близости Стервятника ему не по себе. Их разделяет Шакал, но при желании до Большой Птицы можно дотронутся рукой. – А кофе у вас тут нет?
– Кофе, увы, нет.
Курильщик берет протянутую ему чашку и делает глоток чего-то до того горького и вяжущего, что у него сводит скулы и намертво сцепляет зубы. Он давится слюной, не в силах ни выплюнуть ее, ни проглотить. Табаки бьет его по спине, остальные с интересом наблюдают. Лампочки подмигивают.
– Ну-ну, – говорит Стервятник сочувственно. – Нельзя так бросаться на все, что дадут, малыш. Надо сначала распробовать.
Курильщик достает из кармана платок и вытирает слезы.
– Какая гадость, – говорит он, с трудом расцепив спаянные зубы.
Табаки зачем-то надевает солнечные очки.Кривоног выползает на берег и садится под шестом, которым отмечено самое большое скопление подводных камней. В предыдущие дни река была к нему благосклонна, и он ждет продолжения. Вчера она принесла покрышку, три бутылки с записками и пустую тыкву, расписанную треугольными узорами. Что будет сегодня? Кривоног забрасывает удочку и ждет. В лунной траве на противоположном берегу пасется огромный белый слон в полосатой попоне. Должно быть, сбежал от хозяев. Слон беспокоит Кривонога, потому что может хоботом выловить проплывающие мимо ценности, тогда придется перебираться на ту сторону реки и доказывать, что они принадлежат ему. А Слон очень крупный. Не приручить ли его? С помощью хобота можно многое достать. Очень полезно иметь своего собственного Слона. Это даже лучше живой собаки. Взволнованный такими мыслями, Кривоног откладывает удочку. Но Слон уже уходит, белея широкой спиной. А река несет что-то темное. Напоровшись на самый крупный камень, предмет застревает и покачивается на месте. Кривоног нащупывает сеть. Он очень надеется, что это не дохлая собака. Стрекозы летают слишком низко, мешая ему. Сбив полотенцем несколько штук, Кривоног рассеянно их поедает.
Саара живет на болоте. Он – и лягушки, поющие звонкие песни. Он тоже поет (в лунные ночи), и песни его прекрасны – вот и все, что он знает о себе самом. Кости Саары просвечивают сквозь бледную плоть, комары не садятся на него, зная, что он ядовит, губы его белы, в песне растягиваются во все лицо, глаза почти не видят. Пальцы терзают траву, он дрожит, сотрясаемый песней, и ждет. Песня всегда приводит к нему разных. Самых мелких грязь засасывает прежде, чем они успевают дойти.
В гроте, освещенном светом трех факелов и трех китайских фонариков, вокруг ящика сидят шестнадцать Песьеголовых. Семнадцатый – на ящике. Он держит речь, медленно вращая над головой белоснежную кость. Речь струится мимо острых ушей и утекает в дыру в потолке к мерцающим звездам. Песьеголовые слушают и зевают, с лязгом выкусывая блох.
– Мы путаем метры с километрами, – шепчет один другому. – Это может иметь глобальное значение? Как ты думаешь?
– Я вижу только луну, – невпопад отвечает сосед. – Говорят, на жезле оставалась еще куча мяса, до того как он его заграбастал.
Самый младший в медном ошейнике вдруг начинает выть, запрокинув морду: «Смерть предателям! Смерть!» Его успокаивают, кусая за бока.
Сверкает белая кость, приковывая взгляды.Оборотень исполняет веселую пляску на груде опавших листьев, которую сгребли для своих смотрин птицы-топтуны. Груда расползается. Оборотень смеется. Не вынеся напряжения, из-под горы листьев выскакивает мышь и устремляется прочь, но оборотень настигает ее в два прыжка. «Ура, ура, куснем муравья!» – напевает он, небрежно закапывая остатки своей трапезы. До него доносится чье-то сладкое пение. Оборотень настораживается – и, не раздумывая, устремляется на голос. Стрелой несется сквозь лес, но останавливается, замочив лапы в болотной жиже. Брезгливо их отряхивает. Пение становится отчетливее. Оно манит в болото. Идти или не идти? Приняв решение, оборотень начинает с тихим рычанием кататься по земле. Один кувырок, второй – и он встает в человеческий рост. Зевает и, перешагивая с кочки на кочку, углубляется в болото. Ночные стрекозы бьются на лету о его щеки. Пение делается слаще, громче и настойчивее.
Охотники покряхтывают на бегу. Хвосты головных повязок бьют их по спинам. Они бегут гуськом: один, второй, третий – бегут шумно, распугивая дичь. Они нарочно шумят. Тот, на кого идет охота, испугается и выдаст себя бегством. Тогда начнется погоня. Настоящая, о которой они мечтали так давно. И они бегут, тяжело дыша, забрызгивая грязью сапоги. Вообще-то им тоже немножко страшно. Но дичь не должна об этом знать.
В палатке Стервятника Курильщик наконец перестает кашлять и давиться слюной, но не успевает порадоваться этому, потому что почти одновременно
что-то приключается с его зрением. Окружающие предметы расплываются и выходят из фокуса, а когда возвращают себе форму, оказывается, что они состоят из множества разноцветных кусочков, как мельчайшая, яркая мозаика. То же происходит с лицами сидящих рядом. Все дробится на миллиард светящихся частичек. Они мигают, перетекают друг в друга и гаснут, а кое-где даже осыпаются, обнажая полную пустоту. Курильщик понимает, что сейчас увидит, как они осыпятся все, и что он постиг истинную сущность бытия, так что, наверное, жить ему осталось недолго.– Мир осыпается, – с трудом произносит он.
У сидящих рядом это замечание вызывает странную реакцию. Светлячки, из которых состоят их лица, начинают бешено роиться, передавая какие-то сложные гримасы. А потом происходит то самое, чего опасался Курильщик. Все осыпается. Последним – лицо Табаки, оставив два чернильных пятна солнечных очков. Пятна на мгновение повисают в абсолютной пустоте – и почти сразу, не дав ему времени сойти с ума, стремительно собирают вокруг себя новый мир.
Очень яркий… Очень солнечный… Очень пахучий…
Солнце оглаживает Курильщика по спине, вдавливая его в землю. Это приятно. Хотя земли тут нет. Вместо земли – мусор. Жирный и расползающийся под ногами. Почему-то ужасно притягательный. Курильщику хочется в нем рыться, ныряя во все новые и новые запахи, отслаивая их друг от друга, пока из-под их толщи не всплывет нечто совершенно необыкновенное. Но что-то мешает ему отдаться этому занятию целиком. Наверное, парящие в воздухе черные стекла. Солнце превратило их в два сплошных блика, но, придвинувшись вплотную, Курильщик видит в них себя: пару черных котов с белыми грудками – по одному на стекло. От удивления он открывает пасть и громко кричит. Его отражения тоже беззвучно кричат.
– Вот он!
Один из охотников спотыкается. С высокого дерева, из переплетения ветвей, на них смотрит некто с горящими глазами.
– Вот он, вот! – толкаясь, охотники окружают дерево. – Подпалить? А может, спилить? А может…
Некто шипит на них, перебирая по коре когтистыми пальцами. Охотники колотят прикладами о ствол. Дерево скрипит. Один передает свое ружье другому и лезет вверх по стволу. Сидящий среди ветвей шипит громче и плюет в него. Охотник с проклятием падает. Сидящий на дереве смеется и покашливает. Внезапно, перестав смеяться, он соскальзывает с ветки в высокую траву.
Охотники с воплями бросаются следом. Мелькает бронированный панцирь и огненные волосы бегущего.
– Лови! – кричат охотники, грохоча сапогами, разбрызгивая грязь и сбивая улиток с травы.
– Ату его! Хватай!
Громче всех кричит тот, которому жгучий плевок попал прямо в глаз. Лес содрогается от их воплей.Кое-кого, всю жизнь прятавшегося в дупле и никогда не выглядывавшего наружу, встревожили шум и тряска. Он забивается глубже в труху, выстилающую его убежище, и оттуда палочкой с крючком на конце притягивает к себе кульки с едой – один за другим. Каждый кулек – три слоя шелковистых листьев, скрепляющая их слюна и еда внутри – бесценен. Нельзя бросать их на произвол судьбы. Только один, последний, он оставляет на виду и даже придвигает его к отверстию дупла, так, чтобы непрошеный гость, проникший сюда, нашел его и, удовольствовавшись малым, унес, не вынюхивая ничего другого.
Кривоног встает и взволнованно подпрыгивает, всматриваясь в реку. «Пусть это не будет дохлая собака, пожалуйста, пожалуйста», – просит он, забрасывая сеть. Предмет тяжелый и длинный. Сопя и всхлипывая от напряжения, Кривоног тянет, пока не вытаскивает его на берег целиком. Долго рассматривает подарок реки, потом подскакивает с радостным воплем. Спальный мешок! Отличный спальный мешок. Совсем целый. Синий в желтую крапинку. Кривоног выжимает из него воду и утаскивает сушить в надежное место.
Белогубый Саара допевает песню и затаивается в засаде. Босые ноги шлепают по грязи. Все ближе и ближе… Он вытягивает шею.
Человек. Грязно-белые брюки, грязно-белый свитер. Длинные волосы цвета сажи. Совсем молод. Не детеныш, но и не взрослый. Подобравшись, Саара прыгает. Собственный вопль настигает его в воздухе, и, перекрутившись, он безвольно падает перед добычей. Добычей? Ха!
Как это печально самому попадать в ловушки. Саара сокрушается, пока оборотень не говорит:
– Хватит, не переживай так.
Тогда он перестает скрести землю и садится в центре мандалы, которую процарапал когтями в податливой глине.
– Зачем – спрашивает он, – ты идешь на заманку, как простая добыча?
– Интересно, – объясняет оборотень. – И красиво. Споешь еще?
Саара молча злится. Петь просто так? Не заманивать, не тосковать? Позор на вечные времена!
– Ладно, – говорит он. – Если спустишься ко мне. И в обмен на что-нибудь ценное.
– Заметано, – оборотень встает. С его волос капает коричневая грязь и стекает по плечам на светлые брюки. Спина оборотня будто покрашена. И от него уже пахнет болотом.
– Пошли, – Саара пятится, протискиваясь задом в узкое отверстие норы. – Это здесь.В мокрой от дыхания Песьеголовых пещере с расползающимися от жара китайскими фонариками и догорающими факелами пятномордый предлагает собранию:
– Затянуть на нем ошейник еще на четыре дырки! Кто согласен?
Остальные скулят, перебирая лапами.
– На две! На четыре! На одну! На все, сколько есть!
– Жребий! – кричит кто-то, подскочив и сбив макушкой факел. – Пусть жребий решит!
Факел тушат, разбрасывая горящие крошки.
На пол падает консервная банка, и в стремлении разглядеть выпавшее на крышке число головы жадно стукаются лбами.
– Четыре, – хихикает младший, совсем щенок.
Песьеголовые смущенно переглядываются. Толстый в подпалинах громко дышит, вывалив язык. Его ошейник затянут настолько, что пространства для жизни остается маловато. Еще четыре дырки лишат его этого пространства окончательно. На него смотрят плотоядно и начинают подкрадываться. Он, почти не прикидываясь, падает в обморок. Его презрительно облаивают.
В узкой норе, красиво выложенной изнутри ракушками, Саара сладко спит, напившись крови гостя. Гость отдал ее добровольно, поэтому нельзя сказать, что Саара нарушил правила гостеприимства. Гость сидит рядом, одурманенный песнями. Он трогает спящего Саару и просит: «Эй, проснись…»
Но хозяин норы не просыпается. Встав на четвереньки, гость выползает наружу. Его застывшие глаза освещает луна. Он идет обратно через болото и через лес, идет долго, пока не наконец устает. Тогда он находит вырытую кем-то яму и ложится в нее, прикрывшись от чужих глаз ветками и листьями. Лежа в яме, он вспоминает песни, за которые заплатил кровью. Их надо повторить, чтобы запомнить. Его спина покрыта коркой подсыхающей глины. Он съеживается и обнимает колени, переплетя длинные, как белые стебли, пальцы. Вспоминает все песни – от начальных слов до последних – и засыпает, успокоенный. Лес шелестит над ним темными ветками.