Дом забытых кошмаров
Шрифт:
– Видел? – подался вперед Скелет.
– С вами увидишь! – Появившийся в дверях Янус демонстрировал недовольство. – Вы так орете, что любое привидение напугаете.
– Но оно было? – с тайной надеждой спросил Ворон.
– Было, было. – Янус утомленно сунул руки в карманы и нахохлился, будто у него кончились батарейки, сил больше ни на что нет. – Барздук. Темная тень. На стене никаких отражений. Стояла около двери.
– А потом? – пискнула Чудовище.
– Суп с котом. В стену всосалось. Нет ничего.
– Вы о чем? – напомнила о себе Белобрысая.
Янус расплылся в кровожадной улыбке.
– Ворон! – коротко приказал он. – Давай, живенько, электровеником, собирайся!
– А чего опять я? – затянул свою любимую песню Ворон. – Чудовище разбросала, а я собирай.
– И Чудовище забирай.
Янус не спускал глаз с Белобрысой. Она стояла невозмутимо, как памятник самой себе. Лицо напряженное. Готова выскочить из кожи и продемонстрировать свою сущность.
Ворча про несправедливость, всяких мерзких товарищей, которые в тяжелую годину способны бросить друга, и про наступающее глобальное потепление, Ворон схватил за кончик покрывало. Зазвенели разбегающиеся чашки, плеснулось недопитое кофе, бутылка шипучки покатилась, задевая ложечки и сахарницу.
– И магнитофон не забудь, – Янус пошел к выходу.
Бросив покрывало, Ворон дернул магнитофон. Размотавшийся провод зацепился
– Если он не будет работать, я тебя задушу, – предупредил из темноты Янус.
– Так он же не от сети работает! – с готовностью доложил Ворон.
Всхлипывающая Чудовище стала паковать добро, демонстративно долго разглядывая на умирающий свет заляпанные салфетки. Скелет с любопытством смотрел на Белобрысую. Та все еще пыталась сохранить лицо, но пару раз оно у нее все же дернулось.
И это было только начало.
Ворон причитал, доказывая связь между шнуром и работой магнитофона. Чудовище закончила складывать салфетки и взялась за пересчет чашек. Янус появился в дверном проеме. Скелет нагнулся, сгреб покрывало вместе с чашками, салфетками, посыпавшимся сахаром и звякнувшим термосом и, перешагнув злополучный магнитофон, отправился на выход. Притихший Ворон подхватил магнитофон и помчался следом. Шнур за ним волочился, задевая за все неровности пола, подпрыгивая на камешках. Чудовище пробежала последний раз по комнате, два раза обогнула Белобрысую и скрылась на лестнице. Из темного провала грохнула музыка, стократ отраженная облупившимися стенами.
– Ну, вот видишь, работает, – проблеял Ворон во внезапно наступившей тишине.
Посыпались камешки, и все стихло.
Белобрысая осторожно прошла по комнате. Похожая на бункер, невысокая, потолок скошен с двух сторон. Скаты теряются в темноте, и кажется, что там есть продолжение, что стены раздвигаются, утопая в бесконечности. Два узких прямоугольника окна с остатками стекол. Ветер треплет обрывки бумаги на подоконнике.
Рядом вздохнули, но когда Белобрысая повернулась, никого не увидела. С треском вздрогнула старая газета на окне. Под ногой хрустнул камень.
– Эй! – позвала Белобрысая.
Звуки прыгали по трещинкам стен, по грязному полу. В нос ударил запах пролитого кофе. Бесконечное «эй» не хочет замирать, а носится и носится по кругу, как бешеный хомяк в барабане.
– Вы ушли?
Белобрысая неуверенно выглянула в дверной проем. Навстречу выступила темнота. Абсолютная, в какой никогда ничего невозможно увидеть. Зато в ней хорошо все слышно. Шаги. Кто-то уверенно поднимался по ступенькам. Шаг, еще, следующий. Он шел и шел. Неминуемый, как гром после молнии. Преодолел уже, наверное, ступеней двадцать. Перевалил третий десяток, и, видимо, настроился так шагать еще ступеней сто. Забраться на Эйфелеву башню, а потом и на самый высокий небоскреб Лондона. А там и до неба рукой подать.
– Кто тут? – Впервые голос Белобрысой выдал волнение. Она завертела башкой, отошла к окну. Но шаги заставили ее вернуться к дверному проему.
Топ, топ, топ… И как обрыв сердца – тишина. Уши заложило от ожидания.
И снова этот вздох. Прямо в ухо. Белобрысая успела повернуться. Ей показалось, что сумерки заползли в комнату, сгустились в углу, подбираются – сотня ножек, обутых в красные ботиночки, стучат по полу, передвигая массивное тело, чтобы прижать жертву в угол и задушить.
– А-а-а-а!
Белобрысая дернулась бежать. Путь был только на лестницу, а там стоит некто, что не отбрасывает тени, что умеет всасываться в стены. Что любит убивать. Как сказал парень? Барздук? Из узких окон на нее смотрел равнодушный сумрак. Он ждал, что выберет жертва, какую смерть.
Окно, дверь… Окно, дверь…
Белобрысая решилась. Он рванула к двери, зажмурившись, проскочила голый дверной проем, несколько ступенек, ведущие вниз, всем телом ударилась о дверь, выпала на второй этаж. И бегом, бегом, не оглядываясь. Сдирая ладони в кровь, обламывая ногти, набивая синяки на коленях, оставляя кровавые следы на стенах. Там, где не смогла вписаться в поворот, где ударилась, оцарапалась, стукнулась, содрала кожу в кровь.
Янус стоял около соседнего дома и изучал его неинтересные ободранные стены.
– Здесь тоже живет привидение? – шепотом спросил Ворон, устав ждать, когда вожак отомрет и уже что-то скажет.
– Везде живут привидения, – философски изрек Янус.
– Потому что в каждом доме кого-то убили? – От восторга Ворон стал захлебываться собственной слюной.
– Нет. – Янус наградил его свирепым взглядом. – Потому что в каждом доме в стену вмурован труп. Это был такой суровый прусский обычай. Ни один дом при строительстве не обходился без трупа.
– У нас в доме привидений нет, – доверительно сообщил Скелет.
– Ты крепко спишь. – Янус был невозмутим. – Или сам уже давно стал привидением, затерялся среди своих.
Многоголосое эхо выбросило из Дома испуганный крик, посыпался кирпич.
– Привидения есть везде, – довольно повторил Янус и пошел обратно к прудику. – Что это за дом, где нет привидений?
– А как же Москва?
– Москва – это другое дело. Там сами люди привидения.
– А Челябинск? – пискнула Чудовище и посмотрела на Януса своими огромными светлыми глазами.
– Так ведь Челябинска нет, его придумали.
– Разве бывают города-привидения? – прошептал Ворон.
– Бывают.
В окне первого этажа Дома появилась Белобрысая. Секунду помедлила и прыгнула вниз. Чудовище ахнуло.
– Вообще-то там не очень высоко, – заметил все это время молчащий Скелет.
– А ты, болван, весь кофе пролил, – вздохнул Янус. – Что мы теперь пить будем? Воду из прудика?
– Остается пить кровь болванов, – хмыкнул Скелет.
Белобрысая отбежала от Дома и остановилась.
Дом как Дом, ничего особенного. Черные провалы пустых рам, облезлая штукатурка на стенах. Все как всегда.
– Ну вот, можно возвращаться. – Янус медленно двинулся обратно к Дому.
– Там кто-то есть! – заорала Белобрысая.
Былого спокойствия нет. Глаза огромные, на бледных щеках румянец, челку смахивает, чтобы не мешала смотреть.
Янус не удостоил ее ответом, спокойно прошел к полукруглому подвальному окну, присел на корточки.
– Здесь всегда кто-то есть. В этом Доме наверняка бродит злобный барздук, плошки свои пересчитывает, – изрек он уже из темноты подвала.
– Но этот Дом наш! – зло крикнула Белобрысая.
Скелет демонстративно громко хохотнул и тоже скрылся в полукруглом окне. Ворон, по-деловому сопя, протопал мимо.
– Как это ваш? – Чудовище сделала невинное лицо. Большие глаза, тонкие скулы, нос, изящные губы – она была похожа на эльфа и в своей красоте словно светилась изнутри.
– Он принадлежал моему деду! Мы приехали оформлять документы.
Сказанное не удивило Чудовище, она только еще нежнее улыбнулась.
– А как же привидение? Его вы тоже заберете?
– Нет здесь никакого привидения!
– От кого же ты тогда сбежала?
– Чудь, ты где? – крикнули с третьего этажа.
Но Чудовище не отвлекалась. Какие могут быть возвращения, когда перед ней
стояло ТАКОЕ чудо!– Я просто ушла. – Белобрысая старалась сохранить порядком потрепанное достоинство. Губы прыгали, от этого слова звучали неубедительно.
– Оно там есть, – Чудовище говорила спокойно. Она обошла прудик, встав так, чтобы оказаться с незнакомкой на разных концах одной перекладины креста. – Привидение. И в соседнем доме тоже. И вообще в каждом доме этого города. Он полон тайн… и призраков прошлого.
– Ерунда! – Белобрысой очень хотелось выглядеть независимо, но испуг еще не прошел, улыбка получалась жалкой.
– Как знаешь! Мое дело предупредить.
И Чудовище скрылась в полукруглом окне подвала. Ворон ждал ее на выходе к первому этажу. У его ног расплывался мутно-желтый отсвет фонарика.
– Ну, и чего она?
– Говорит, Дом ее. Вместе с привидением.
– Ну-ну, – хмыкнул из пыльной темноты Янус.
Чудовище пробежала мимо Ворона и устремилась к вожаку.
– Ты же ее прогонишь, да, прогонишь? – заторопилась она.
– Сама уйдет. – Янус был невозмутим.
Наверху Скелет уже расстелил покрывало, расставил посуду и теперь вертел в руках чашку с отбитой ручкой. Вид у него был такой, как будто он сейчас заплачет. Тихо бормотало радио. Янус бесшумно появился за его спиной.
– Мы все равно останемся здесь, – заверил он печальную фигуру с чашкой.
Скелет мотнул головой, так что светлые волосы упали на лицо, закрыв его до подбородка. Из-под растрепанных прядей глянули злые темные глаза. Янус вынул у него из рук чашку и, подойдя к окну, выбросил на улицу.
– Ты что, а вдруг в нее? – подбежала к низкому подоконнику Чудовище.
Белобрысая стояла около прудика, смотрела вверх.
– Ничего с ней не станет, – прошептал Янус.
Чудовище что-то оттолкнуло от окна.
– А как это – Дом ее?
Янус поморщился.
– Не местная. Приехала откуда-то. Вполне возможно, ее предки здесь жили, и теперь они решили переоформить Дом. Но у них все равно ничего не получится.
– Почему? – Чудовище смотрела на Януса как на божество, вдруг спустившееся с небес.
– Потому что у Дома уже есть хозяин, и он их не пустит.
Янус взял с покрывала сушку, отошел к дверному проему.
– Это тебе, Дом! – крикнул он в темноту и бросил угощение.
Чудовище замерла, готовясь услышать глухой звук падения. Но его не было. Она даже качнулась, став на мгновение той самой сушкой, которая так и не долетела до пола, пропав в призрачном кулаке. Чуть не задохнулась от несбывшегося ожидания услышать звук падения. Но, кажется, никто этого не увидел.
– Любое привидение надо подкармливать, – прокомментировал свои действия Янус. – Особенно наше. Оно сегодня хорошо поработало.
– А разве привидения не питаются человеческими душами? Это же только домовые едят людскую еду.
– Здесь нет домовых, – заторопился всегда все знающий Ворон. – Здесь живут альпы и бородатые гномы барздуки. Если их кормить, они станут следить за хозяйством, мышей гонять, чужаков отваживать.
– Уж лучше мы сами, – буркнула Чудовище, слишком ярко представив бородатого гнома – маленький, страшненький. Ой, только не это!
– Никто не может быть хозяином того, чего нет, – философски изрек Скелет.
– А чего нет? – поинтересовался Ворон и еще голову набок склонил – слушать приготовился.
– Она говорит, что им принадлежал Дом. Но тогда он стоял на улице Эрнст-Вихерт-штрассе. Сейчас этой улицы нет. Теперь она называется улица Гоголя. Тот еще был мистик.
– Так что же это выходит? – заторопился Ворон, собирая вокруг себя камешки. – Мы есть, а ее нет?
– Никого нет. – Янус смотрел в окно.
Чудовище передернула плечами. Как-то все это выходило… не так. Как будто две реальности накладывались друг на друга. И все вроде совпадает. Но вот здесь они есть, а там их нет и быть не могло.
– Скелет, спой что-нибудь, – попросил загрустивший Ворон, видимо, тоже представивший себе такую картинку – мир, но без них.
Словно из воздуха у Скелета в руках появилась губная гармошка. Она запела песню «Длинного вечера».
Они сидели на покрывале около окна и смотрели на улицу. Там, за кронами старых тополей, как за границей, начиналась жизнь. Бежали машины, шаркали шаги поздних прохожих, на той стороне улицы в домах загорались огни. И только этот Дом, как притихший вор с добычей, равнодушно смотрел пустыми глазницами окон в темнеющее небо. Он дремал, вернувшись в прошлое. Где звучали другие шаги, где по-другому гудели машины, не так громко смеялись, не на том языке говорили.
Белобрысая стояла под тополями. Она никогда ничего не боялась, и сейчас ей было непонятно, что такого произошло с ней в этом Доме, что она не смогла побродить по этажам, которые теперь принадлежат ей. Через неделю, через две здесь появятся рабочие, Дом наполнится голосами, шварканьем инструментов, звоном железа. Месяца не пройдет, как он превратится в розовостенного красавца с блестящими окнами, с веселым многоголосьем коридоров, с вызывающе красной черепичной крышей.
Она достала из кармана старую затертую фотографию. Под тополями было темно, и что там, на этой мятой картонке, не разобрать. Но она и так знала. Там был Дом с двумя тугими бровями лестниц, ведущих на первый этаж, с густо заросшим палисадником, с матовой поверхностью пруда, по которому плывут белоснежные цветы кувшинок. Из-за Дома выглядывает старик-дуб, тянет к крыше корявые ветки. Под деревом почти невидимый стоит дворник. А на первом плане девочка с огромным бантом, в тугом крахмальном платье, прижимает к груди мишку чуть ли не в рост себе. У нее большие немного испуганные глаза.
Папа обещал, ее Дом будет таким же, как прежде. И никакой улицы Гоголя! Только Эрнст-Вихерт-штрассе.
Белобрысая с ненавистью посмотрела на мрачную развалину. Совсем скоро все изменится. И нечего ее пугать. Нет никаких привидений. У них тут в Калининграде о чем ни заговоришь, все сводится к привидениям. Они в каждом доме, за каждым углом. Но ведь так не бывает!Глава 2 Дом, с которым…
Утро выдалось ясное. От реки веяло прохладой. Смиля потянулась, вспоминая стремительно ускользающий сон. Там было что-то про Ворона, про печальное привидение и про непонятную девочку, столько времени проторчавшую под окнами Дома. Смиле снилось, что она кружит по разбитым комнатам Дома почему-то одна. Наверное, остальные поблизости, потому что без них она бы и шагу по Дому не сделала. Но она идет и идет, заглядывает в комнату, перевешивается через перила, вслушивается в умирающие звуки. Никого. Она бежит по коридору, замирает перед поворотом, понимая, что ее сейчас там встретит нечто страшное. Навалится, не даст дышать, подавит, и Смиля уже никогда не выберется из своего сна.
Мысль о том, что это сон, на мгновение выдернула ее из кошмара – колотится сердце, сбивается дыхание, подушка влажная, одеяло жаркое и тяжелое. Она понимала, что вот-вот проснется, но сон захватил ее снова, опустив на новый уровень, где почти невозможно ходить, где призрак неминуемо настигал ее, хватал липкими руками.
Смиля задохнулась… и открыла глаза. Солнце, лето. Она откинулась на подушку. Всего лишь сон.
Какое неприятное пробуждении… как бьется сердце. Волнение вместе с непонятным сном уплывало из ее памяти, просачиваясь сквозь наволочку и подушку, застревало холодным сквозняком в волосах. Что ее так напугало? Что произошло? Что заставило сердце стучать?