Домашний быт русских царей в Xvi и Xvii столетиях. Книга первая

Несмотря, однако ж, на такое быстрое распространение города, особенно в течение XVI ст., он нисколько не изменял своему первоначальному, чисто вотчинному типу. Он все-таки оставался большою усадьбою великого господаря-вотчинника, так что и самое его распространение условливалось распространением потребностей и нужд этой усадьбы. Целые слободы и улицы существовали, как домовные дворовые службы, удовлетворявшие только этим потребностям. Из таких слобод и улиц состояла почти вся западная часть города, именно та часть, которую отделял для своей опричнины царь Иван Васильевич, — все улицы от Москвы-реки до Никитской. Здесь подле реки находилось Остожье с обширными лугами под Новодевичьим монастырем, где паслись табуны государевых лошадей и на Остоженном дворе (улица Остоженка) заготовлялось в стогах сено на зиму. Здесь же в Земляном городе были запасные конюшни и слобода Конюшенная с населением конюшенных служителей (улица Староконюшенная), а в Белом городе аргамачьи конюшни и Колымажный двор (подле Каменного моста). У Дорогомилова перевоза, впоследствии моста, на берегу реки находился государев дровяной двор, готовивший запасы дров (ц. Николы на Щепах). Под Новинским стояла слобода кречетников, сокольников и других государевых охотников (ц. Иоанна Предтечи в Кречетниках). Пресненские пруды издавна служили садками для царской рыбы. За ними, на Новом Ваганькове, стоял потешный псаренный двор, перенесенный сюда с Старого Ваганькова, находившегося подле Кремля, недалеко от Боровицких ворот. Улица Поварская с переулками — Столовым, Хлебным, Скатертным и т. п. — населена была приспешниками и служителями царского стола. Улица Никитская, или Царицына, с Кисловскими переулками (прежде слобода Кисловка) была населена чином, или штатом служителей и служительниц царицы: постельницами, мастерицами (швеями), детьми боярскими и т. д. Огромная и самая богатая из старинных московских слобод Кадашево (ц. Воскресенья в Кадашах, против Кремля, за рекою) потому и богатела, что занималась только, с большими льготами, хамовным делом, изготовлением про царский обиход так называемой белой казны, т. е. полотен, скатертей и т. п. Тем же занималась и слобода хамовников (ц. Николы в Хамовниках). Против Кремля и Китая, на той стороне реки, поселены были садовники, готовившие про царский обиход всякий овощ; а на этой стороне, где теперь Воспитательный Дом, находился Васильевский дворцовый сад. Воронцово (ц. Ильи Пророка на Воронцовом поле) издревле было загородною государевою дачею. Но мы утомим читателя, если станем подробно перечислять все бывшие слободы Москвы и особые дворы, которые тянули только к государеву дворцу и в точном смысле составляли его службы. Повторим снова, что жизненным центром Москвы был государев вотчинников двор, обстроенный деревнями, слободами и посадами, столько же на удовлетворение его собственных нужд и потребностей, сколько вследствие сосредоточения подле этого двора всякой власти и, стало быть, сосредоточения потребностей и нужд народа. Самый план Москвы (похожий, вообще, на паутину), расположение ее улиц и переулков, из которых первые, как радиусы, бегут к центру — Кремлю, а другие постоянно огибают этот центр, может наглядно свидетельствовать, куда тянула жизнь и что управляло даже общим расположением городских построек.

Двор московского князя-вотчинника первоначально был построен на высокой крутой горе, при впадении в Москву-реку речки Неглинны. Крутой угол этой горы, опускавшейся к Неглинной, теперь не существует: его несколько раз сравнивали и срывали и в последнее время привели в теперешний довольно отлогий вид; в первые годы нынешнего столетия еще трудно было и въезжать и всходить на эту гору, а в прежнее время, без сомнения, она была с этой стороны еще круче. С горы открывался обширный и живописный вид на Заречье, один из тех, которыми так богаты вообще берега рек Московской области, и в особенности берега Москвы-реки.

В то время, как князья стали здесь строиться, гора была покрыта боровым лесом, чему свидетелями служат остающиеся до сих пор названия Боровицких ворот и дворцовой церкви Спаса на Бору. Здесь же против ворот стояла другая церковь, сломанная при постройке нового дворца, Рождества Ионна Предтечи на Бору, о которой летописец рассказывает, что она в том бору была и срублена и была первою древнейшею церковью Москвы и первым ее соборным храмом при Петре митрополите, который в начале и жил возле нее. Есть также свидетельство, что это место было заселено еще в глубокой древности. При постройке здания теперешней Оружейной палаты, примыкающего к Боровицким воротам, были найдены на материке два серебряных витых обруча (гривны) и две серьги, принадлежащие еще языческой эпохе и весьма сходные с подобными же вещами, находимыми в курганах Московской области. Нельзя забыть также и мнения Ходаковского о древнеславянских городищах и городках, которые он считает богослужебными языческими капищами и которые устроивались именно на таких горах, при слиянии двух рек, с отлогим всходом с восточной стороны, как все и существует на этой Кремлевской горе. Во всяком случае, место было очень удобно, если не для языческого капища, то для обыкновенного поселения.

Если церковь Иоанна Предтечи была первою в древнем городке Москвы, то и первый княжий дворец мы должны отыскивать возле этой же церкви, и притом с западной ее стороны, так что его местоположение придется еще ближе к Боровицким воротам или же вообще ближе к острому углу бывшего здесь некогда берегового острога, или косогора, теперь, как мы упомянули, значительно срытого. После, быть может уже в XIII в., когда население распространилось и княжеский двор по тесноте места должен был отодвинуться дальше к востоку, где и устроился на месте нынешнего Большого дворца пред новою церковью Благовещения на княжих Сенях. По легендам, постройка этой церкви относится к 1291 г.

Как бы ни было, но первое, древнейшее заселение Кремля сосредоточивалось у Боровицких ворот, на бору, или в бору, на высоком остроге речки Неглинны и Москвы-реки.

Русские князья, делая свои пути в эту лесную землю, без сомнения, становились там, где уже было жилье. Москва лежала на одном из таких путей, и по-видимому самом главном, так что при проезде с юга в Суздальскую землю ее миновать было нельзя. По всему вероятию, с первых же княжеских походов в эту землю Москва сделалась их становищем, может быть, очень любимым за красоту места, а также по тем выгодам, какие доставляла в здешних местах охота. По крайней мере, первое летописное известие о ней есть в то же время известие о пире, об обеде сильном, которым в 1147 г. угощал князь Суздальский Юрий Владимирович Долгорукий князя Северского Святослава, ходившего тогда воевать Смоленскую область по реке Протве. Выбор места для сильного обеда указывает, что Москва и в то уже время представляла необходимые усадебные удобства для княжеского пированья. При этом должно заметить, что дело было раннею весною, 5 апреля, в Похвальную субботу, след., пир не мог происходить в шатрах, как часто случалось у князей в летнюю пору, и, без сомнения, происходил в избах и клетях на княжем становом дворе. Таким образом, заселение князьями Москвы мы можем отнести ко времени их первых походов и путей в Суздальскую землю.

К сожалению, о древнейшем московском княжем дворе почти нет никаких известий ни в летописях, ни в современных им актах. В первое время своей жизни, до половины XIV века, Москва не имела собственных летописцев: все ее события этого времени записаны летописцами других городов, напр. новгородскими, суздальскими и др., которые, внося в свои сборники известия о Москве, большею частью случайно, мимоходом, нисколько не касались частных, домашних дел этой небольшой великокняжеской вотчины, еще мало обращавшей на себя внимание. Притом и все более или менее значительные события того времени сосредоточивались преимущественно около Владимира. Новгорода. Рязани и других сильнейших городов: Москва же оставалась в глуши своих лесов малозаметною деревенькою; поэтому не только о княжем московском дворе, но даже и о самом городе мы не встречаем в летописях XIII и XIV ст. никаких особенных подробностей. Впрочем, это обстоятельство едва ли может затруднять нас в настоящем случае: общее понятие о древнейшем дворе московских великих князей мы можем составить себе из летописных известий X, XI и XII столетий, где княжий двор, нося общие черты на севере и на юге, изображается с достаточными подробностями, по крайней мере, в отношении своих частей. Мы знаем, напр., что еще при Ольге в Киеве, кроме княжего двора в городе, был еще загородный теремный двор, над горою, называвшийся так от каменного терема: «бе бо ту терем камен» [4] . На этом-то дворе, по свидетельству Нестора, совершилось мщение Ольги над древлянами за смерть Игоря; здесь погибли лучшие мужи древлян «в яме великой и глубокой», нарочно для этого ископанной. Может быть, здесь же была и та истопка, мовница, баня, в которой другие мужи древлянские, по замыслу Ольги, «творили мовь», т. е. парились, по древнему русскому обычаю, и потом были сожжены. На этом же теремном дворе при Владимире погиб и брат его Ярополк [5] . В 980 г. Владимир, еще язычник, поставил на том же холму, вне этого отняго теремного двора, кумиры своих богов: Перуна, Хорса, Дажбога, Стрибога и пр. После крещения, при княжих дворах ставились уже божницы, православные храмы.

4

Полное собрание русских летописей. Спб., 1846. Т. 1. С. 23 (далее ПСРЛ).

5

Там же. С. 33.

Впрочем, этот каменный терем, упоминаемый почти на первых страницах нашей древнейшей летописи, был, конечно, большою редкостью в то время, потому что все тогдашние постройки были по преимуществу деревянные; но, как имя, этот терем дает понятие, что и в то время, в первой половине десятого века, состав княжего двора был такой же, какой существовал и в позднейшее время. Терем составлял только увенчание здания, верхний ярус хором, как общим именем прозывались остальные ярусы и вся совокупность строений.

Нет сомнения, что основою и первообразом древнейшего русского жилища была клеть — связь бревен на четыре угла, строение, уцелевшее в своей первобытной простоте и до наших дней. В таких клетях летом жил и св. Владимир в своем любимом селе Берестове, где в тех клетях и скончался.

Клеть зимняя, приспособленная для тепла, отапливаемая посредством печи, в отличие от холодной клети именовалась истьбою, также истопкою, что и заставляет предполагать, что из этой истопки образовалось и самое слово изба, от глагола топить, истопить; по крайней мере, такой смысл этого слова держится в показаниях наших летописей, и южных, и северных, в которых, при описании событий XI и XII ст., находим: истопку, истопьку, истобъку, истбу, истьбу, истебу, избу теплу [6] .

6

Там же. Годы: 945, 1074, 1093, 1095, 1097, 1102, 1116, 1216. В 1095 г. «Пристрои Ратибор отрокы в оружьи истобку (истьбу, избу) пристави истопити им…"

Удаляясь к первобытным временам, когда люди еще не умели строить клетей и жили в кущах, в шалашах и лачугах, конечно, только в южных теплых странах можно находить для слова изба корень в общем индоевропейском: стоба, стаба, стуба, по-русски стопа, в значении той стопки, какую устроивал себе первобытный человек для сохранения от непогоды и для тепла в виде конусообразного, округленного шалаша, обмазанного глиной. Stabulum (лат.) и Stafmos (греч.), обозначающие жилища первобытного устройства, указывают также на этот корень.

Как бы ни было, но в историческое уже время в русских понятиях изба, истопка разумелась вообще клеть, отапливаемая печью, как она и теперь этим именем отличается от простой, холодной клети. Это была постройка, повсеместно распространенная в нашей более или менее лесной равнине, от Новгорода до Киева, составлявшая коренную типическую форму русского жилища как в простонародном крестьянском быту, так точно и в княжеском, а потом до конца XVII ст. и в царском. Истопка, истьба, изба постоянно упоминается в летописях: как скоро речь идет о жилищах княжего двора. В составе княжего двора упоминается также горенка (1152 г.), обозначающая горний, то есть верхний ярус постройки, и вновь свидетельствующая, что древний состав двора неизменно сохранялся и в позднем его устройстве. Но от других, боярских и вообще богатых дворов, княжий двор отличался тем, что в его составе всегда находилась обширная клеть, носившая в то время именование гридницы (в песнях гридня) от имени гридь, гридьба, как прозывался особый отряд княжеской дружины, главным образом в Новгороде. В областном языке грыднею называется и простая изба.

В гриднице Владимир давал по воскресеньям пиры боярам, гридем, сотским, десятским и «нарочитым мужам», следовательно, она служила приемною и была самым обширным покоем княжеского дворца. В «Слове о полку Игореве» упоминается о Святославли гриднице в Киеве; в древних песнях гридница носит эпитет светлой, и в ней обыкновенно стоят столы дубовые. В позднейшее время ей соответствовала, по своему значению, повалуша. Столовая изба, также горница, а по способу постройки, — светлица. Другие клети получали свои имена соответственно их назначению в княжеском обиходе, каковы были ложница или одрина — спальня, от слова одр — постеля. Божницею назывался домовый храм князей, в котором они слушали церковные службы, почти всегда на полатях, то есть на хорах, соединявшихся с княжеским дворцом переходами. «Володимир (Галицкий в 1152 г.) пойде к божници к святому Спасу на вечернюю и якоже бы на переходех до божници, и ту виде Петра (посла Изяславова) едуща, и поругася ему: поеха мужь Рускый, объимав вся волости, — и то рек иде на полати (на хоры)» [7] . Впоследствии местоположение княжеских домовых церквей обозначается большею частью выражением: что на сенях.

7

Там же. Т. 1. С. 73, 97; Т. 2. С. 21, 56, 72.