Домашний быт русских царей в Xvi и Xvii столетиях. Книга первая

Мы упоминали, что Постельное крыльцо, находившееся посреди дворцовых зданий, между приемными большими палатами и жилыми Теремными покоями государя, составляло довольно обширную площадь и служило всегда сборным местом для младшего дворянства и приказных людей, имевших надобность быть за чем-либо во дворце. Здесь с утра до вечера толпились стольники, стряпчие, жильцы, дворяне московские и городовые, дьяки, подьячие разных приказов, иные по службе, дожидаясь начальных людей или решения дел, другие просто из одного любопытства, потому что на Постельном крыльце можно было узнать все важные по тогдашнему времени новости. Там, кроме повседневных дел о тяжбах, исках и т. п., объявлялись царские указы, наиболее касавшиеся всего дворянского сословия, напр., указы о войне и мире, о сборе войска, о военных походах или о роспуске служилых людей по домам и вообще о всех административных и законодательных мерах, предпринимаемых правительством как относительно служилого сословия, так и вообще по делам всей земли. В Верху у государя происходило сиденье бояр, заседание царской Думы, откуда исходили все подобные меры и распоряжения и, разумеется, прежде всего узнавались на Постельном крыльце, от тех же бояр приватно, или же от дьяков, сказывавших указы публично. Таким образом Постельное крыльцо было придворною площадью, или как именовали его впоследствии, Боярскою площадкою, публичным местом царедворцев, т. е. собственно дворян, а также и начальных людей военных и гражданских. В этом смысле некоторые из царедворцев, именно стольники младших разрядов, именовались площадными, в отличие от стольников комнатных, находившихся в приближении у государя и имевших право входить без запрещения в его комнаты. Слова — площадь, площадной — заключали в себе понятия общего, публичного, всенародного и также — обыкновенного, рядового. Были, как известно, подьячие площадные и избы площадные, где эти подьячие писали купчие, закладные и разные другие акты.

Андрей Матвеев, сын знаменитого Артемона, говоря в своих записках об оружейничем Ив. Макс. Языкове, который был врагом партии Милославских и, след., защитником стороны Матвеева, называет его особой великого разума и глубоким проникателем сначала площадных, а потом и дворских обхождений, когда он сделался временщиком. Здесь именем площадных обхождений обозначаются отношения тогдашнего общества, или света, если только применимо это слово к тогдашнему обществу, т. е. вообще ко всей служилой и начальной среде. Притом в выражении «площадные» обозначалось именно местное значение таких отношений, которые выразительнее всего представлялись для каждого умного их проникателя на Боярской площади Постельного крыльца, самом бойком месте, где нередко эти отношения разыгрывались публично, на глазах у всех, как увидим ниже.

Необходимо припомнить, что старое наше служилое сословие — боярство и дворянство, исполнено было непомерной щекотливости в отношении своей чести; не той, однако ж, чести, которая служит выражением сознания в себе человеческого достоинства; тогдашняя честь заключалась в отечестве, т. е. в значении рода, к которому лицо принадлежало, собственно в почете, каким пользовался этот род и каким по нисходящему порядку должен был пользоваться всякий родич. Само собою разумеется, что власть с течением времени все больше и больше усиливала такие понятия о чести, строго охраняя законодательством честь высших сановников и вообще своих слуг, след., всех служилых людей земли. В ее прямом интересе было поддерживать и соблюдать известное почетное значение лиц и целых родов, которые помогали ей в приобретении, в устройстве и охранении земли, потому что эти лица и роды представляли ту же власть, была ее органами. Таким образом, понятия о честности известного рода или известного лица ограничивались только представлениями о служебном почете, о мере жалованья, т. е. расположения государя и близости к его особе. Только этим путем мог возвышаться человек и за ним весь его род. Разумеется, в обществе, пропитанном родовым началом, по которому все старое почиталось неизмеримо выше всего молодого, и старая, т. е. заслуженная целыми поколениями, честь всегда почиталась больше чести молодой, хотя бы и более достойной.

Законодательство XVII ст. очень способствовало развитию в тогдашнем обществе непомерной щекотливости, а главным образом непомерного сутяжничества по делам о нарушении чести или о бесчестье одним только словом; ибо за доказанное бесчестье доправлялась всегда денежная пеня обесчещенному лицу, соответственно его чести, или тому служебному разряду, к которому принадлежал обесчещенный. Известно, что в Х главе Уложения весьма подробно и с большою точностью оценена на деньги честь каждого лица. Этого было достаточно, чтоб возбудить беспрестанные жалобы, иски, мелочные щепетильные придирки к словам, с целью получить вознаграждение за сделанное бесчестье. Ничем сильнее нельзя было развить сутяжничества и ябеды и уронить истинные понятия о чести. С того времени, а особенно в конце XVII ст., некоторые приказы были завалены делами подобного рода, весьма хорошо кормившими и судей и подьячих. Чаще всего, разумеется, бесчестье заключалось в словах, непригожих и непристойных, а иногда просто шуточных и самых обыкновенных, к которым придирался обиженный, как к слову бесчестному.

Поводом к произнесению непригожих бесчестных слов служили обыкновенно ссоры и брани, которые, при простоте и грубости тогдашних нравов, возникали беспрестанно. Житейские отношения были слишком непосредственны и прямы; прямы и по чистосердечию, и по грубости и дикости нравов; поэтому оскорбленный человек почти никогда не таил своего неудовольствия, а тотчас высказывал его по первому впечатлению, и высказывал с бранью, весьма часто в непригожих и непристойных словах. Притом тогдашние постановления вовсе не определяли, какое именно слово должно считаться бесчестным и непригожим, а это давало возможность всякое грубо сказанное или шуточное слово ставить в бесчестное. Достаточно было самого простого шутливого и самого обыкновенного выражения, чтоб его причли к бесчестью и тотчас же начали иск. По старинной пословице, здесь всякое лыко шло в строку. Даже простая описка, недопись или прописка в чине, имени, отечестве или фамилии, напр., о вместо а, или а вместо о, и т. д., составляли также немаловажное бесчестье и давали благоприятный повод начать иск. Такое бесчестье искали в 1675 г. князь Василий Голицын на Аввакуме Иевлеве, князь Лобанов-Ростовский на князь Иване Дашкове. Чтобы остановить и ограничить подобные иски, государь по этому случаю указал и бояре приговорили: «Будет кто в челобитье своем напишет в чьем имени или в прозвище, не зная правописания, вместо о — а, или вместо а — о, или вместо ъ — ь, или вместо ? — е, или вместо u — i, или вместо о — у, или вместо у — о, и иные в письмах наречия, подобные тем, по природе тех городов, где кто родился и по обыкностям своим говорить и писать извык; того в бесчестье не ставить и судов в том не давать и не разыскивать; а кто кого браня, назовет князем без имени, и за то править бесчестье». Но видно не легко было унять, с одной стороны, задорных оскорбителей, с другой — мелочных придирщиков, и в 1690 г. издано новое поставление, по которому тех, кто «бесхитростно пропишет честь, или чин, или имя, или отечество, или прозвание или учинит какую недопись или прописку, а соперники начнут быть челом о бесчестьях своих, и таких людей в таких прописках допрашивать с подкреплением по евангельской заповеди Господни, что они то учинили умыслом ли, хотя обесчестить соперников, или бесхитростно? И будет под клятвою скажут, что бесхитростно и им того дела в вину не ставить и судов на них не давать. А кто бесчестные слова напишет нарочно, и на того суды давать и править бесчестье по Уложению». Это постановление касалось только высших чинов, включительно до жилецкого. Остальных, начиная с городовых дворян и до крестьян, подвергали тюремному заключению на неделю или, если кто не хотел в тюрьму, взыскивали бесчестье деньгами, не разбирая дела, умышленно или неумышленно сделана описка или недопись. [167] Большая беда бывала тому, напр., кто напишет отечество, кому не следует, без вича, или кого в брани назовет князем без имени, т. е., напр., вместо князь Иван, скажет просто: князь. Подобные случаи преследовались строго и самим правительством.

167

Полное собрание законов… Т. 1. № 597; Т. 3. № 1374.

Возбуждаемые действиями и распоряжениями и, так сказать, поддержкою самого правительства, жалобы о бесчестье оскорбительными словами дошли наконец до таких странных, нелепых и смешных вещей, что Петр указом 1700 г., мая 4-го, принужден был воспретить подобные иски. К бесчестью приличали, напр., следующие выражения и слова, которые были выписаны из челобитных в Судном московском приказе как основа помянутого указа: «вольно тебе лаять; шпынок турецкой; из-под бочки тебя тащили; не Воротынской де ты лаешь; робенок; сынчишко боярский; мартынушка мартышка; черти тебе сказывают; трус; отец твой лаптем шти хлебал; отец твой лапотник; сулил сыромятную кожу и яловичьи сапоги: разоренье де мне от тебя; мучил де ты меня» и т. п. Указ Петра едва ли не был возбужден челобитьем бывшего путивльского воеводы Алымова, поданным государю почти в то же время, где он изъяснял, что истец его, Григорий Батурин, в Приказной избе, на допросе по делу, сказал ему, Алымову, что он смотрит на него зверообразно. «И тем он меня холопа твоего обесчестил», — присовокупляет Алымов и ссылается на Уложение, прося доправить на Батурине бесчестье. Вместо доправы бесчестья, Петр, за такое недельное челобитье, велел доправить на самом челобитчике 10 р. пени и раздать деньги на милостыню в богадельни, нищим [168] .

168

Дворцовые разряды… Т. 4. № 1132, 1136. И по тому в. государя указу с Ксенофонта Алымова пенные деньги 10 р. взяты и розданы по богадельням, по 4 деньги человеку: В Китае у церкви Воскресения Булгакова 6 чел.; у Варварских ворот 100 чел.; на Кулишках у церкви Воскресения 80 чел.; за Яузою у ц. Архидиакона Стефана 6 чел.; у ц. Симеона Столпника 4 чел.; на Пречистенской у ц. Николая чуд. 46 чел.; за Пречистенскими вороты у ц. Власия чуд. 25 чел.; за Пречистенскими ж за Земляным городом 12 чел.; за Смоленскими вороты у Николая чуд. Явленского 12 чел. По 2 деньги человеку; на Покровке у ц. Успения Богородицы 46 чел.; за Воскресенскими вороты в Моисеевских (богадельнях) 46 чел.

Множество жалоб о бесчестье возникало тоже по поводу ссор и брани на Постельном крыльце. При всегдашнем многолюдстве на этом крыльце, без сомнения, нельзя было миновать неприязненных, враждебных столкновений; нередко обоюдное неудовольствие, начатое дома или в другом месте, начатое тяжбою по какому-нибудь делу, высказывалось здесь при встрече соперников. А так как ссора и брань во дворце, кроме бесчестья лицу, нарушала сверх того честь государева двора, за что взыскивалось еще строже, то ссорящиеся и не упускали случая, ища защиты, а более в отмщенье, тотчас же пожаловаться на противника и выставить его вину особенно сильно именно в этом отношении. Жалобы и допросы по случаю этих ссор весьма любопытны: они живо характеризуют время и людей, царедворцев XVII столетия и вообще служилый разряд народа.

Нам необходимо воспользоваться этими документами, потому что, занимаясь до сих пор одною только внешнею стороною царского жилища, излагая подробности о его расположении, устройстве, убранстве и значении, мы еще не видали в нем людей, которые ежедневно наполняли крыльца, сени и комнаты государева дворца и в торжественных и парадных случаях представляли также большею частию великолепное пополнение общего убранства и пышной обстановки; ибо известно, что во время приема послов, стольники, стряпчие, дворяне, дьяки, гости, в богатых нарядах, в золотных кафтанах и шапках, церемониально стояли по лестницам и крыльцам, где должен был проходить гость, а иные сидели в сенях неподвижно, в глубоком молчании, не отвечая даже на поклоны и приветствия гостя и представляя в действительности только живую уборку царских палат. Необходимо, по возможности, ознакомиться с этими людьми, которые в обыкновенное время не были так молчаливы и время от времени высказывались, по крайней мере, хоть в сердцах, оскорбленные, обиженные и раздраженные друг другом. Конечно, для полного и верного свидетельства о нравах тогдашнего общества этого недостаточно. Это все-таки одна сторона, притом самая резкая и для некоторых льстителей старины, может быть, слишком обидная. Но что ж делать! Будем дорожить всякою более или менее характерною мелочью старого быта; соберем все, что возможно собрать; тогда, без сомнения, раскроем и все другие стороны, более утешительные для доброго мнения о старинном быте наших предков. Ничто лучше не познакомит нас с старинными людьми, как их же живые, хотя бы и раздраженные речи, в которых несравненно ярче и осязательнее раскрывается характер общества, его добрые и дурные стороны, раскрывается, одним словом, живая действительность вместо витиеватой, книжной, сухой и совершенно безжизненной картины, какую чертят нам иногда широковещательные сказания других источников и где обыкновенно не бывает ни лиц, ни действий, а одни только слова, дающие по своей неопределенности большую возможность создавать какие угодно понятия о старом быте. Таким образом, пользуясь случаем, мы останемся некоторое время на Постельном крыльце государева дворца и послушаем старый говор царедворцев; иногда перейдем с ними и на Красное крыльцо, даже в загородные дворцы, а также и во внутренние государевы комнаты, чтоб послушать людей более знатных и более к нему близких. Для полноты нашей характеристики не забудем и меньших дворовых людей.

Предварительно должно заметить, что все дела о нарушении чести государева дворца непригожими словами и дерзкими поступками разбирались домашним судом государя, т. е. царским постельничим или стряпчим с ключом, который делал обыск, или сыск, допрашивал свидетелей происшествия, потом из допросов составлял записку, приводил указ или статью из Уложения и докладывал государю. Решение с изложением дела сказывалось обвиненному при всех, по известной форме.

В Троицын день 1642 г. (мая 29-го) побранились на Постельном крыльце стольники Григорий Облязов с Борисом Плещеевым за своего крепостного человека, которого они один у другого оттягивали. Облязов при этом наговорил Плещееву разных оскорблений, обесчестив даже и его сестер-девок. Тогда мать Плещеева, вдова, со всеми детьми подала государю челобитную, по которой и назначен был сыск; но доклад почему-то отлагался. Между тем вдова не уставала подавать челобитные и в течение одного месяца подала их шесть, в которых называла Облязова оглашенником и просила смиловаться, защитить ее.

«Царю государю и вел. кн. Михаилу Федоровичу всея Русии бьет челом раба твоя бедная и безпомощная Васильева женишка Наумовича Плещеева, горькая вдова, Аньница с детишками своими с сынишком своим с Бориском да с Олешкою да с Гришкою да с Федькою да с Ондрюшкою: в нынешнем, государь, во сто пятьдесятом году била челом я раба твоя с детишками своими, тебе, праведному государю, на ведомого вора и озарника, на Григорья Дмитреева сына Облязова, что он Григорей у тебя государя на Постельном Крыльце у переградных дверей позорил дочеришек моих трех девок небылишными позорными словами, будто, государь, тот человек Наумка, которого, государь, он Григорей оттягивает у сынишка моего Бориска своим воровством, подпискою, — учил дочеришек моих трех девок грамоте и писать, и к тому, государь, слову он Григорей говорил тут же на Постельном Крыльце у переградных дверей скверные слова, применяя к тому холопу дочеришек моих. И ты, государь, пожаловал меня рабу свою бедную вдову и детишек моих, велел про то сыскать стряпчему Ивану Михаиловичу Аничкову, и Иван Михаилович по твоему государеву указу про то сыскивал, твоих государевых бояр и стольников и стряпчих и дворян и жильцов допрашивал. Милосердый государь царь и вел. кн. Михаиле Федорович всеа Русии! пожалуй меня рабу свою бедную вдову и детишек моих, не дай, государь, от того Григорья ведомаго вора и озорьника дочеришкам моим во веки опозореным быть; вели, государь, по тому сыску доложить себя, государя, и свой праведной государев указ учинить по своему милостивому царскому разсмотренью, как тебе, государю, о нас бедных Бог известит, Царь государь смилуйся пожалуй!