Домовой
Шрифт:
Глава шестая
Внизу бесновался, захлёбываясь собственным лаем, огромный пёс. Музыка на собаку действовала, кажется, скорее раздражающе. Домовой же, судя по его виду, был почти не рад чудесному спасению.
– Как же несправедливо… – причитал Афанасий, сидя на ветке. – Ведь он может нас до утра тут продержать. А при дневном-то свете как мы ТАКИЕ до больницы
Сатирик некоторое время слушал причитания своего друга, на секунду задумался, будто взвешивая что-то, и прыгнул вниз.
– Ты что же делаешь, бестолочь ты эдакая, он же тебя сейчас сожрёт, – просипел Афоня.
От ужаса он почти потерял голос. Домовому захотелось вдруг исчезнуть, раствориться в воздухе, на худой конец спрятаться в своей собственной бороде, только бы не видеть того, что сейчас случится.
Сатир же, напротив, совсем не выглядел напуганным. Он стоял, выпрямившись во весь рост, и насвистывал что-то с неимоверно беспечным видом. Жуткий зверь меж тем, хрипло рыча, приближался к Сатирику всё ближе и ближе. Когда между ними осталось всего метра четыре, пёс рванул с места, словно автомобиль на уличных гонках. И его мощные челюсти сомкнулись… там, где мгновение назад находилось горло рогатого мальчишки. Великолепный сатир же нёсся уже в свете луны, лёгкий, как антилопа. Обежав дерево и сделав полный круг, «антилопа» оказалась прямо за спиной обескураженного «льва». Пёс стремительно развернулся и снова бросился за сатиром. Козлоногий парень, опять в несколько прыжков оказавшись недосягаемым для собачьих зубов, остановился в нескольких метрах от разъярённого зверя, приплясывая и гримасничая. Ещё атака. На сей раз сатир добежал до ивы, прыгнул свечкой вверх и повис, уцепившись за её гибкие ветви, словно обезьяна, не забывая хихикать и корчить рожи. Собака исступлённо лаяла внизу, захлёбываясь слюной от ярости и бессилия, рыла лапами землю и прыгала, пытаясь достать рогатого насмешника. Вконец обессилев, большой и грузный пёс плюхнулся на землю. Ярость, переполнявшая его, куда-то ушла. Рогатый мальчишка же продолжал качаться на ветвях, хихикая и напевая что-то. Сатирик умудрился превратить
смертельную гонку в весёлую игру. Пёс тяжело вздохнул, лёг, вытянув вперёд лапы, и посмотрел на сатира совсем уже равнодушно. Трудно воевать с тем, кто воевать не хочет, а хочет, напротив, резвиться и играть.Увидев такую перемену в настроении противника, сатир осторожно спустился с дерева.
– Какая милая собачка… – произнёс Сатирик самую вроде бы нелепую в этой ситуации фразу и присел на корточки. – Собааааачка… – повторил он.
Пёс пружинисто поднялся и тихонько зарычал. Медленно, на негнущихся, словно ходули, ногах, со вздыбленной холкой, он подошёл к сидящему на корточках Сатирику. Теперь пасть пса и лицо отчаянного мальчишки были совсем близко. Казалось, сатиру остались последние мгновения жизни. Сидящий на дереве домовой от ужаса впал в некое состояние ступора и не мог произнести уже ни звука. Казалось, он вот-вот шлёпнется с дерева, как перезрелая груша.
Меж тем сатир аккуратно стянул с головы шапку, встал на четвереньки, прижал уши, изобразил на лице некую приветливо-подобострастную гримасу и аккуратно обнюхал морду пса. Собака перестала скалиться и тоже обнюхала сатира, сначала нос, а потом, уж как принято у собак, в районе хвоста. Затем Сатирик начал припадать на передние «лапы», будто приглашая поиграть. Пёс завилял хвостом и тоненько тявкнул. Сатир встал наконец на ноги и потрепал собаку по голове.
– Спускайтесь, Анаси Миходич, он вас не тронет, – прокричал он домовому.
На спуск с дерева Афанасий потратил времени примерно раз в десять больше, чем на принудительный подъём туда. Наконец он снова оказался на твёрдой земле.
– Погладьте его, Анаси. Так нужно, – каким-то непривычным тоном, не позволяющим возражений, сказал сатир.
Домовой аккуратно положил ладонь на тёплую мохнатую голову.
– Ах ты, лайка-пустолайка, по помойкам гончая… – грубовато, и меж тем ласково пробормотал домовой первое, что пришло на ум.
Конец ознакомительного фрагмента.