Домой возврата нет

Джорджу не хотелось возвращаться вместе с ними, волей-неволей пришлось бы слушать, как они судят и рядят о тете Мэй, перебирают по зернышку всю ее жизнь; и он взял Маргарет под руку и повел через гребень холма на другую его сторону. Они молча постояли здесь в косых лучах заходящего солнца, глядя, как огромный огненный шар опускается за край далеких гор. И величественная красота заката, и тихое присутствие женщины рядом принесли встревоженной душе Джорджа мир и успокоение.

Они вернулись к могиле; кладбище уже обезлюдело, но, подходя к участку Джойнеров, они увидели Делию Флад — она еще ждала их. Они совсем про нее забыли, а ведь она и не могла уехать без них: на усыпанной гравием дороге у подножья холма оставалась только одна машина, наемный шофер спал, прикорнув за рулем. Миссис Флад ходила среди могил, то и дело останавливалась, наклонялась и при быстро меркнущем свете вглядывалась в какую-нибудь надгробную надпись. Потом стояла в раздумье и смотрела за реку, на город, где уже вспыхивали, мигая, первые огни. Когда Джордж с Маргарет подошли, она обернулась к ним как ни в чем не бывало, будто и не заметила их отсутствия, и заговорила, по своему странному обыкновению, отрывочно, наудачу выдергивая слова из потока мыслей, известных только ей самой.

— Надо же, взял и перетащил ее на другое место, — задумчиво сказала она. — Надо же человеку дойти до этакого бессердечия. У-у! — Ее даже передернуло от отвращения. — Кровь стынет в жилах, как подумаю! И ведь все ему говорили, все тогда говорили — надо же, ни капли жалости в человеке, взять и перетащить ее с того места, где ее похоронили!

— О ком это вы, миссис Флад? — рассеянно спросил Джордж. — Кого перетащили?

— Да Эмилию, кого же еще, твою мать, мальчик! — нетерпеливо отозвалась она и взмахом руки указала на источенный временем и непогодой камень.

Джордж наклонился и прочел знакомую надпись:

«Эмилия Уэббер, урожденная Джойнер»

и вырезанные под датами рождения и смерти стихи:

Голоса знакомого не слышно,И не видно милого лица,Дух ее вознесся в область вышнюю,Ангелов узрит он и Творца.Нам остались слезы и рыдания,И одна лишь радость впереди —Вновь ее обнимем в час свиданияВ царстве божием на небеси.

— С этого и началось переселение! — говорила миссис Флад. — Никто бы и не додумался тут хоронить, если б не Эмилия. И вот, пожалуйста! — с досадой выкрикнула она. — Женщина уж год как померла и успокоилась в могиле, и тут он возьми да и вбей себе в голову, что надо перенести ее на другое место, и никакими уговорами его не проймешь! Как же, как же, твой дядюшка Марк Джойнер — он такой! Его разве переспоришь! — с жаром вскричала она, будто впервые изумляясь такому открытию. — Ну как же, еще бы! В ту пору как раз у них была вся эта передряга из-за твоего отца, мальчик. Он бросил Эмилию и ушел к той, к другой женщине… Но уж я-то должна отдать ему справедливость. — Она решительно закивала головой. — Когда Эмилия померла, Джон Уэббер поступил как порядочный, он ее сам схоронил — сказал, она ему жена, и схоронил. Купил участок на старом кладбище, там ее и положил. А потом, больше года прошло, — ты же и сам знаешь, мальчик, — и тут Марк Джойнер разругался из-за тебя с твоим отцом — кому тебя воспитывать, — и подал в суд, и выиграл! Ну как же, вот тогда Марк и вбил себе в голову, что прах Эмилии надо перенести. Сказал, не допустит, чтоб его сестра лежала в земле Уэбберов! Понятно, у него уже был этот участок, тут, на холме, никому сроду и в голову не приходило сюда забираться. Тут только маленький частный участочек был, несколько семей тут хоронили своих, вот и все.

Она помолчала, поглядела задумчиво вдаль, на город, потом вновь заговорила:

— Твоя тетка Мэй — она пробовала с Марком потолковать, но это было все равно как горох об стену. Она мне тогда все и рассказала. Да нет, куда там! — Миссис Флад решительно затрясла головой. — Раз уж ему что вздумалось, его ни на волос не сдвинешь! Она ему говорит: «Послушай, Марк, эдак не годится. Где Эмилию схоронили, там ей и надо оставаться». Очень не по душе ей была его затея. «У покойников, говорит она ему, тоже есть свои права. Где дерево упало, там ему и лежать», — вот как она ему сказала. Так нет же! И слушать не стал, никто не мог его переспорить. «Пускай, говорит, хоть и сам помру, а уж ее перехороню! Все равно перехороню, ежели придется — сам, своими руками гроб выкопаю, и на своем горбу через реку перенесу, и на холм втащу! Вот где она будет лежать, говорит, и больше ты ко мне с этим не приставай!» Ну, тут твоя тетка Мэй поняла, что уж он по-своему решил и толковать с ним бесполезно. Только ошиблись на этом, страх как ошиблись, — пробормотала она, медленно качая головой. — Столько трудов, и все понапрасну. Уж если он до того близко к сердцу это принимал, так и хоронил бы ее тут сразу, как умерла! А только, я думаю, это он из-за суда, после суда все друг на друга волками стали смотреть, — спокойно докончила она. — Потому и других начали тут хоронить, — она широко повела рукой, — с этого все и пошло. Ну, как же! Когда старое кладбище заполнилось, начали новое место приглядывать, ну и вот, один из шайки Пастора Флэка в муниципалитете возьми да и вспомни эту свару из-за Эмилии и сколько тут земли пустует кругом старых могил. И сообразил, что купить их можно задешево, ну и купил. Вот как дело было. А я всегда об этом жалела. Мне это с самого начала не нравилось.

Она опять замолчала и, поглощенная воспоминаниями, хмуро уставилась на источенный, временем и непогодой могильный камень.

— Так вот, я и говорю, — невозмутимо продолжала она, — когда твоя тетка Мэй увидала, что он решил по-своему и его не переспоришь, нечего и пробовать, она в тот день, как Эмилию перевозили, пошла на старое кладбище и меня с собой позвала. Ну и денек же выдался — холод, ветер, знаешь, как в марте бывает! В точности как в тот день, когда Эмилия умерла. Ну и, конечно, старая миссис Ренн и Эми Уильямсон тоже пошли, они ведь были с Эмилией подруги. И, конечно, когда мы пришли, им было любопытно, хотелось своими глазами поглядеть, сам понимаешь, — невозмутимо пояснила она, упоминая об этом достойном упыря любопытстве без малейшего удивления. — Они и меня уговаривали поглядеть. Твоей тетке Мэй совсем дурно сделалось, так что Марку пришлось отвезти ее домой, ну а я характер выдержала. «Нет, говорю, ежели вы такие любопытные, давайте, смотрите вволю, а я на это смотреть не стану! Мне, говорю, приятней ее помнить такой, как она была живая». И представьте, они своего добились. Заставили старика Прува — помнишь, старик, черномазый, он у Марка работал, — заставили его открыть гроб, а я отвернулась и отошла, покуда они там смотрели, — спокойно рассказывала она. — Через две минуты слышу — идут. Ну, я обернулась, и знаешь, что я тебе скажу, хороши же они были обе! В лице ни кровиночки, и все трясутся! «Ну что, спрашиваю, довольны? Налюбовались?» А миссис Ренн, знаешь, бледная как привидение, дрожит и руки ломает. «Ох, говорит, Делия, какой ужас! И зачем только я глядела!» А я ей: «Ага, мол, что я вам говорила? Убедились теперь?» А она говорит: «Ох, говорит, ничего не осталось, ничего! Все сгнило, узнать нельзя! Лица не осталось, одни зубы! И ногти отросли вот такие длинные! А волосы, Делия, волосы! Что я вам скажу, волосы просто прекрасные! Они так отросли, всю ее закутали… никогда я таких прекрасных волос не видала. Но остальное… и зачем только я смотрела», — говорит. «Так я и думала, — отвечаю, — так я и думала. Я знала, что вы пожалеете, вот и не стала смотреть!» Но так оно все в точности и было, — докончила миссис Флад, очень довольная своей премудростью.

Все время, пока она рассказывала, Джордж и Маргарет стояли, словно оцепенев, на их лицах застыл ужас, но миссис Флад не обращала на них ни малейшего внимания. Взгляд ее устремлен был на могильную плиту Эмилии, губы задумчиво поджаты; немного погодя она сказала:

— Даже не знаю, когда я вспоминала Эмилию и Джона Уэббера… Они оба уже столько лет в могиле. Она лежит здесь, а он совсем один там у себя, на другом конце города, и вся их скандальная история вроде давным-давно забылась. Знаете, — она подняла глаза, в голосе ее зазвучало глубокое убеждение, — я верю, что они опять вместе, и помирились, и счастливы. Я верю, что когда-нибудь встречусь с ними в лучшем мире, и со всеми моими старыми друзьями, и все они счастливы, и у них новая жизнь.

Она помолчала минуту, потом решительно повернулась и посмотрела на город — там в сумерках уже ярко, уверенно, не мигая горели огни.

— Ну, поехали! — живо, весело крикнула она. — Пора домой! Становится уже совсем темно!

Втроем они молча спустились по склону холма к машине. И когда уже собирались сесть, миссис Флад остановилась и ласково, дружески положила руку Джорджу на плечо.

— Молодой человек, — сказала она, — я долго жила на свете, и, как говорится, мир не стоит на месте. У тебя вся жизнь впереди, ты еще много всего узнаешь и кучу дел переделаешь… но послушай, что я тебе скажу, мальчик! — И она вдруг посмотрела на него в упор, прямым, беспощадным взглядом. — Ступай, пошатайся вдоволь по свету, всего насмотрись, а потом вернешься и скажешь мне, есть ли где место лучше родного дома! Я видела много перемен на своем веку и еще увижу, покуда жива. Нас еще ждет много великих новостей, — великий прогресс, великие изобретения — это все сбудется. Может, я и не доживу, но ты-то доживешь и сам увидишь. Отличный у нас город и отличные люди, они его сделают еще лучше — и наша песенка пока что не спета. У меня на глазах Либия-хилл вырос из самого обыкновенного поселка, а когда-нибудь он станет настоящим большим и славным городом.

Она помолчала, словно ждала, что Джордж ответит, подтвердит ее предсказания; он лишь кивнул, показывая, что слышал, но она приняла это как знак согласия и продолжала:

— Твоя тетка Мэй всегда надеялась, что ты вернешься домой. И ты вернешься, да-да! Нет на свете места лучше и краше наших гор, и когда-нибудь ты вернешься навсегда.

7. Процветающий город

Всю неделю после похорон тети Мэй Джордж заново знакомился с родным городом, и эти дни наполнили его тревогой. Маленький сонный горный поселок его детства — а в ту пору это и впрямь был только поселок — стал неузнаваем. Даже улицы, которые он знал назубок и так часто вспоминал в последние годы, — пустынные в послеполуденный час, погруженные в хорошо ему знакомую ленивую дремоту, теперь бурлили оживлением, по ним мчались дорогие машины, их заполняли люди, которых он никогда прежде не видел. Лишь изредка попадались знакомые лица, и в этой странной, непривычной сутолоке они казались Джорджу маяками, светящими во тьме на пустынном берегу.

Но больше всего ему бросилось в глаза — а заметив это однажды, он стал присматриваться и теперь замечал повсюду — особенное выражение на всех лицах. Оно озадачивало и пугало, и когда Джордж пытался его как-то определить, на ум приходило одно лишь слово: помешательство. Конечно же, так беспокойно, так лихорадочно могут блестеть глаза только у помешанных. Лица коренных жителей и приезжих словно бы выдавали одно и то же затаенное нечестивое ликование. И когда они ловко и напористо прокладывали себе путь, пробиваясь сквозь толпу, в каждом из них, во всем теле чудилась какая-то дикая порывистость, словно они двигались под действием сильного наркотика. Словно в городе все до единого были пьяны, и это непонятное опьянение не завершалось усталостью, не убивало, не отупляло и не кончалось, а лишь вызывало новые порывы неукротимой ликующей энергии.

Люди, которых он знал всю свою жизнь, окликали его на улице и трясли ему руку.

— А, здорово, друг! — говорили они. — Как приятно, что ты вернулся! Теперь поживешь дома? Вот и хорошо! Ну, еще увидимся! А сейчас мне надо бежать, надо встретиться с одним малым, подписать кой-какие бумаги! Рад был тебя повидать!

Все это они выпаливали одним духом, не замедляя шага; стиснув его руку в приветственном рукопожатии, они увлекали, почти тащили его за собой, а договорив — исчезали.

И со всех сторон толки, толки, толки — до одурения, без передышки. И вся эта разноголосица сводится к перепевам одной темы: спекуляция недвижимостью. Люди сходятся деловитыми кружками у дверей аптек, у почты, у зданий суда и муниципалитета — и говорят, говорят. Торопливо шагают по улицам, поглощенные разговором, и лишь изредка рассеянно кивают знакомым при встрече.

Всюду кишмя кишат агенты по продаже недвижимости. Их легковушки и автобусы проносятся по улицам, мчат за город все новых предполагаемых клиентов. Где-нибудь на крыльце они разворачивают чертежи и проспекты и выкрикивают тугим на ухо старухам соблазнительные посулы внезапного обогащения. Охотятся за любой дичью, за калеками, хромыми, слепыми, обхаживают и ветеранов Гражданской войны, и дряхлых, живущих на пенсию вдов, не гнушаются ни мальчишками и девчонками едва со школьной скамьи, ни неграми — шоферами грузовиков, продавцами содовой воды, лифтерами, чистильщиками обуви.