Домой возврата нет

Все эти сомнения мог бы разрешить одним только словом сам мистер Лоуген, но слово это так и не было произнесено. Лоуген вообще почти не говорил о переполохе, который сам же вызвал. Как многозначительно указывала критика, ему свойственна была «та простота, что отличает истинного художника — почти детская naivete [2] речи и жеста, проникающая в самое сердце реальности». И вся его жизнь, его прошлое оставались недоступными для пытливых биографов, огражденные той же непостижимой простотой. Или, по определению еще одного критика, «так же, как было почти у всех больших мастеров, по юным годам Лоугена трудно было предвидеть, что он скажет новое слово в искусстве. Подобно всем истинно великим, он развивался медленно и, можно даже сказать, незаметно до того самого часа, когда внезапно явился публике во всем ослепительном блеске».

2

наивность, непосредственность (фр.)

Как бы то ни было, сейчас слава мистера Лоугена и вправду ослепляла, вокруг него и его кукол возникла в высших эстетических сферах целая литература. На этом создавались и рушились репутации критиков. Посвящен ли человек в тонкости последней моды, — об этом в тот год судили по осведомленности о мистере Лоугене и его куклах. Кто не умел в них разбираться, тот безнадежно отстал от века и достоин всеобщего презрения. Кто умел, того окончательно признавали знатоком по части искусства, и ему мгновенно открывался доступ в круги самых избранных артистических натур. Миру будущего, который, без сомнения, будет населен людьми иной, не столь утонченной и чувствительной породы, все это, быть может, покажется немного странным. Быть может… но лишь потому, что мир будущего забудет, какова была жизнь в 1929 году.

В то милое нашему сердцу лето от рождества Христова 1929-е можно было, глазом не моргнув, признаться, что покойный Джон Мильтон наводит на тебя скуку смертную и вообще он был просто чванный индюк и мыльный пузырь. В ту пору господа критики очень многих объявили мыльными пузырями. Самые храбрые умы современности безжалостно исследовали сияющие всеми цветами радуги репутации таких личностей, как Гете, Ибсен, Байрон, Толстой, Уитмен, Диккенс, Бальзак, — и пришли к выводу, что репутации эти — дутые. Разоблачали все и всех, стирали позолоту, ощипывали павлиньи перья… неприкосновенными оставались только сами разоблачители да мистер Свинтус Лоуген с его куклами.

В последнее время жизнь стала слишком коротка, и уже не хватало времени на многое, что люди прежде отлично успевали. Жизнь стала чересчур коротка, и уже недосуг было читать книгу, если в ней больше двухсот страниц. Что до «Войны и мира»… да, без сомнения, все, что говорят про этот роман, справедливо, но… лично я… по совести сказать, я раз попробовал, и, право, это уж чересчур… чересчур… словом, знаете ли, жизнь слишком коротка. Итак, в тот год всем было недосуг тратить время на Толстого, Уитмена, Драйзера или декана Свифта. Однако на страстное увлечение мистером Лоугеном и его кукольным цирком времени хватало.

Лучшим умам тех лет, тончайшим ценителям даже среди немногих избранных, наскучило очень многое. Они перепахали пустыри, и эрозия почвы все больше входила в моду. Им наскучила любовь и наскучила ненависть. Наскучили люди, которые трудятся, и люди праздные. Наскучили те, кто что-то создает, и те, кто не создает ничего. Им наскучил брак — и наскучило блаженное одиночество. Наскучили и целомудрие и разврат. Наскучило ездить за границу — и оставаться дома. Наскучили великие поэты всего мира, чьих великих творений они ни разу не читали. Наскучили голодные люди на улицах, и убитые, и дети, погибающие от истощения, наскучили несправедливость, жестокость, гнет всюду и везде, куда ни погляди; и наскучили справедливость, свобода, право человека на жизнь. Им наскучило жить, наскучило умирать, но… в тот год им ничуть не были скучны Свинтус Лоуген и его цирк марионеток.

В чем же Причина такого переполоха? Какой Силой порождена была великая сенсация в мире искусства? Как удачно выразился один критик, «это не просто новый талант, положивший начало еще одному „движению“, это целая новая творческая вселенная, стремительное небесное тело — и огненным круговращением своим оно, весьма вероятно, создаст собственные звездные системы». Ладно, так чем же Оно — великое Светило, с которого все и началось, — чем Оно сейчас занято?

Оно наслаждается уединением в одной из очаровательных комнат в апартаментах миссис Джек и, словно бы нимало не подозревая о смятении, какое внесло Оно в этот мир, спокойно, тихо, скромно, прозаически и деловито снимает брюки и натягивает на себя парусиновые штаны.

Одновременно с этим важным событием в других частях дома все идет своим чередом и без сучка, без задоринки близится к благополучному завершению. Створки дверей между столовой и кухонным царством непрерывно распахиваются, девушки снуют взад и вперед, занятые последними приготовлениями к пиршеству. Джейни на огромном серебряном подносе пронесла через столовую бутылки, графины, чашу со льдом и высокие, изящные бокалы. Поставила поднос на стол в гостиной, и тончайшие скорлупки — бокалы — мелодично зазвенели, весело звякнули бутылки, раздалось холодное звонкое потрескивание колотого льда.

Потом Джейни подошла к камину, отодвинула большой медный экран и опустилась на колени перед огнем. Поворошила поленья длинной медной кочергой и щипцами — взвился сноп искр, пламя ожило, затрещало, заплясало. Еще минуту девушка стояла перед ним на коленях — воплощенная женственность и грация. Отсветы огня озаряли ее розовое лицо, и миссис Джек любовалась ею, такой милой, опрятной и хорошенькой. Потом девушка поднялась и поставила экран на место.

Миссис Джек передвинула на столике в прихожей вазу с розами на длинных стеблях, мельком глянула на себя в зеркало над столиком, повернулась и весело, быстро пошла по широкому, устланному толстым ковром коридору к себе. В эту минуту из своей комнаты появился мистер Джек. Он уже переоделся к ужину. Она окинула его наметанным глазом и тотчас оценила, как хорошо сидит на нем вечерний костюм и как свободно, непринужденно муж себя в нем чувствует, словно никогда его и не снимал.

В противоположность жене мистер Джек держался спокойно, невозмутимо, как человек, всего повидавший и умудренный опытом. С первого взгляда ясно было, что он отлично умеет сам о себе позаботиться. Чувствовалось: пусть он достаточно искушен в радостях плоти, но, уж конечно, знает им меру, знает границу, за которой грозят хаос, крушение, мели и рифы. Жена уловила все это одним быстрым проницательным взглядом, ничего не упустила, хотя вид у нее при этом был простодушный, чуть ли не озадаченный, подивилась про себя, как много он знает, и немножко даже встревожилась при мысли, что он, пожалуй, знает еще больше, чем она может увидеть и вообразить.

— О, добрый вечер, — сказал он с ласковой учтивостью и легонько поцеловал ее в щеку.

На самый краткий миг ей стало противно, но тотчас она вспомнила, каким он всегда был безупречным мужем — заботливым, добрым, преданным и, что бы там ни скрывалось в непостижимой глубине его глаз, никогда ничего ей не говорил, и никто бы не мог доказать, что он что-нибудь замечал.

«Он такой славный», — подумала она и живо отозвалась на приветствие:

— Добрый вечер, дорогой. Ты уже готов, да? — И торопливо заговорила: — Пожалуйста, прислушивайся к звонкам и встречай всех, кто придет, хорошо? Мистер Лоуген переодевается в комнате для гостей — ты поможешь, если ему что-нибудь понадобится? И взгляни, готова ли Эдит. А когда станут сходиться гости, посылай женщин к ней, пускай снимают пальто у нее в комнате… нет, ты только скажи Норе, пускай она за этим присмотрит. А о мужчинах позаботься сам, хорошо, милый? Проводи их в свою комнату. Я через несколько минут вернусь. Только бы все… — В ее голосе зазвучала тревога, она быстро сняла и вновь надела кольцо. — Я так надеюсь, что все сделано как надо!

— Уж наверно, все как надо, — успокоительно сказал муж. — Разве ты не смотрела?

— Ну, с виду-то все прекрасно! — воскликнула миссис Джек. — Все даже слишком красиво. Девушки наши старались вовсю… только… — Меж бровей у нее обозначилась беспокойная морщинка. — Только ты за ними, пожалуйста, присматривай, хорошо, Фриц? Ты же знаешь, как они себя ведут, когда их предоставишь самим себе. Непременно что-нибудь пойдет наперекос. Так ты уж за ними последи, ладно, милый? И не забывай о Лоугене. Я так надеюсь… — Она замолчала, тревожно и рассеянно глядя куда-то в пустоту.