Дон Хуан

«Здесь нет невинных» — так, кажется, сказал мне ложный священник. — «Никто из них не заслуживает твоего милосердия».

Потерянные души, парень. Важный момент.

— Что же ты хотел сказать мне, Дамаскинец?

Он трижды кашляет — каждый раз на новый лад. Туман колышется полосами.

— Ничего, тот, кто носит револьвер. Ты еще не добрался до края рока. Не прошел путь до конца. Не понял сути этого места. Что же я хочу сказать тебе? Ничего.

— Тогда, может, ответишь, на пару вопросов? Этот парень, — я киваю на темное тело, застывшее у ног, — сумел меня немного озадачить. То есть когда еще был жив, конечно. Где я? Почему я здесь? Я не все еще могу припомнить, но мне кажется — нет, я уверен, — что я не принадлежу ему.

Капюшон подрагивает.

— Это верно, потерянная душа. Тебе здесь делать нечего. И тем не менее, ты здесь. Думаю, тому была причина, а уж кто стоит за этим перемещением — мистер Свет или тот, другой парень — сказать сложно. Да, вот еще. Смени имя — твой нынешний выбор на удивление неудачен.

— Так насчет ответов на вопросы…

— Нет. Ты не услышишь их и не поверишь им. Придется найти свои ответы самому. Не волнуйся, осталось уже недолго.

— Что?

— Не в том смысле, что ты подумал, — шелестит Дамаскинец и снова мерцает глазом. — Я знаю, ты, наверное, считаешь, что прошел через ад, прежде, чем попасть сюда. Поверь мне, это заблуждение. До ада еще далеко.

***

Прежде чем парень в балахоне растаял в тумане, наказав мне возвращаться, я успел все-таки задать последний вопрос и даже, в виде исключения, получить на него что-то вроде ответа. И теперь, ища путь к нашей повозке, совсем затерявшейся в бесконечном караване ей подобных конструкций, я пытался выяснить сам у себя, понимаю я его или нет.

Вот и дорога. Словно чудовищные скелеты, мимо проплывают пустые телеги и фургоны. Пустые? Нет, лошади не распряжены, они беспокойно переступают ногами, острые уши движутся, словно локаторы, готовые засечь наступающего врага. А я пахну для них слишком опасно — дымом, порохом и смертью.

Но где же все люди? — не вижу ни единого торговца. На дороге нет следов крови или волочения — чем бы ни была неожиданная пропажа полусотни людей, это был не бандитский рейд. Стреляных гильз и пробитых полотняных накидок фургонов тоже не наблюдается, да и товары — я заглянул в один — тоже на месте.

Удивительно.

Вот и наша «шхуна прерий», нетронутая, как и все остальные. Туман, курясь, поднимается вверх по обеим сторонам дороги. Никогда не видел ничего подобного.

На облучке сидит — скорее полулежит, вожжи в руке — Скользкий Бат. Нелепая шляпа съехала на ухо, глаза открыты и устремлены куда-то в пустоту. Но он жив — медленно-медленно его грудь поднимается и опускается. Жив, но в полной прострации.

— Эй, Батхорн.

Ноль реакции. Побелевшие губы шевелятся, но я не слышу ни звука. Полное впечатление, что пройдоху-коммивояжера просто выключили.

— Батхорн, черт тебя дери, — я забираюсь наверх и энергично трясу своего незадачливого соратника. — Ленивая задница.

— …нет.

— Что?

— Меня здесь нет, — выговаривает он чуть громче, голова мотается, как у куклы. — Теперь я помню.

— Дьявольщина, — нынче это заразное заболевание, как я погляжу. — Батхорн, кончай нести чушь и поехали в город, сейчас самое время.

— Я не добрался до Америки, — произносит он таким тоном, что у меня по спине бегут мурашки. У него совсем детский, беспомощный голос. — Умер в пути от голода. Мое тело родители выбросили за борт — иначе его бы съели другие. А я ведь так хотел стать актером…

Он вздрагивает и приходит в себя. В очистившемся небе нерешительно проглядывает солнце.

— Мистер Хуан! Быстро вы обернулись. Дело сделано? Туман поднялся? Я и не заметил — должно быть, сморило. Все же тяжелые день вчера был, да и утро нынешнее не лучше. Куда делись ребята?

Я не двигаю ни одним мускулом на загорелом лице. Усы тоже, кажется, не трясутся.

— Слишком много вопросов, Батхорн. Думаю, тебе вредно спать так много. Не то в следующий раз проснешься — а голова на обочине. Впрочем, вздор. Нас кто-нибудь впустит в город, или мне нужно будет перестрелять еще два десятка негодяев по выбору шерифа?

Скользкий Бат оглядывается с выражением легкой задумчивости.

— По совести говоря…

Он замолкает, и я понимаю, почему — со стороны города слышны шаги. Бат оборачивается, присматривается и расплывается в улыбке, непривычной на его унылом лице.

— Грег! Дружище! Сюда!

Я напрягаюсь, но больше по привычке — хочется верить, лимит на поганые неожиданности выбран этим днем до конца. Да и парень, выныривающий из-за крайнего фургона, ничем не напоминает говорящие загадками темные фигуры.

— Это Грегори Хендс по прозвищу «Липкий», — поясняет зачем-то Бат, буквально лучась облегчением. — Наш, так сказать, контакт в Роуэн-Хилле. Большой кошелек и конечная остановка на маршруте.

— Занятные вы парни, — замечаю я. — Если не Скользкий, то Липкий. Специфика профессии, надо полагать.

Большой кошелек вежливо наклоняет голову, продолжая исподлобья разглядывать меня бесцветными бегающими глазами. Чем-то он напоминает ящерку — вертлявый, весь какой-то серый, высохший. Нет ли у него хвоста — нужно будет уточнить потом, во избежание.