Дон Хуан

Алика, чьи теплые пальчики скользят сейчас по моей коже, невесело хмыкает.

— Можно сказать, что они нашли друг друга: хмурый любвеобильный мексиканец и дешевая бордельная шлюха. Будешь меня защищать теперь от всяких крикливых мудаков, любящих распускать руки не по делу, Лейтенант? Учти, здесь таких полным-полно, и нельзя сказать, что со временем эта ситуация изменится. Ты точно хорошо подумал?

— Боюсь, что все будет совсем не так завлекательно, — я шевелюсь, ставя стакан на пол, и мягкая девичья ладошка соскальзывает куда-то вниз. Впрочем, я не имею ничего против. — Видишь ли, я не планирую задерживаться в этой сточной канаве ни на секунду дольше, чем требуется.

— А я, значит, провожу здесь вечность потому, что жить не могу без грязи, вони, крови и песчаных бурь, верно? — Она достает из-под дивана оловянный пенал со спичками и, морщась, поджигает длинную сигаретину. Клуб густого синего дыма воняет, словно тысяча протухших яиц. — Не то, чтобы отсюда был официальный выход, ковбой. Да и вообще хоть какой-нибудь, пускай самый плохонький выход.

— Он есть, — говорю я, и девушка замирает, обратившись в слух. — И я намереваюсь им воспользоваться.

— Что? Постой! Нет. Черт! — Слова мешают и путаются. — А, к чертям! О чем ты?

Я рассказываю о последних словах Часовщика. Большой бескорыстный поступок. Спасение города от долгой мучительной смерти. Я собираюсь выбраться из этой дыры, пройдя по черному ходу.

— Я с тобой, — не раздумывая, выпаливает девушка. — И мы отправляемся прямо сейчас.

— Ты бредишь.

— Не больше, чем обычно. Я умею обращаться с оружием, на втором этаже лежит полностью исправный «винчестер» системы Генри и полсотни патронов сорок четвертого калибра к нему. Еще я хорошо лажу с лошадями и не доставлю хлопот. Я отчаянно хочу выбраться отсюда, Лейтенант. И знаешь еще что?

Она садится на меня сверху и берет мое лицо в ладони.

— Добрые дела не становятся хуже, если их делят пополам. От этого они становятся только справедливее. Понимаешь? Мы сделаем это вместе. А все остальные, обреченные торчать здесь навечно, пусть отсосут, не нагибаясь!

Я раздумываю не больше нескольких секунд.

— Тогда через пять минут у входа в нормальной одежде и с оружием. А если какой-нибудь мудак — из числа крикливых, как ты сказала — попытается тебя задержать, просто пристрели его. Справишься с этим сложным заданием?

Алика молчит и прислушивается к нестройном пению и стеклянному звону, доносящемуся из соседней комнаты.

— Долгое пребывание в этом помойном ведре с дерьмом не способствует голубиной кротости, Лейтенант. Скажи только слово — и я спалю весь этот гребаный бардак к чертовой матери.

***

Мы выезжаем из Роуэн-Хилла чинным шагом — и это явный прогресс, предыдущие поселения я либо подрывал динамитом, либо покидал галопом, нахлестывая скакунов безо всякой жалости. Значит ли это, что мой статус здесь повысился? Вздор, быть желанным гостем в городе мертвецов — так себе решение. С другой стороны, именно спасение этих мертвецов, если верить покойному мастеру, может вывести меня из чертовой песочницы.

Я некоторое время раздумываю, не взять ли мне с собой Скользкого Бата и этого мерзкого парня Грегори. Олухи или нет, они могут оказаться полезными. В крайнем случае, если столкнемся с кем-нибудь, они сыграют роль живого щита, отвлекут внимание… А знаете что, нет. Эта идея мне не нравится. Есть что-то справедливое в том, чтобы остаться с Аликой наедине, и всякий другой будет здесь лишним.

Брести пешком не потребовалось, у ближайшей же коновязи стояли лошади — чья-то добрая душа позаботилась вместо нас об этом вопросе. Ствол из дряхлой древесины, темный и подгнивающий, в нем четыре ржавых кольца, два из них заняты веревками с хитрыми узлами, такие используются, чтобы лошади, испугавшись, не убежали. С другой стороны, они должны легко распускаться, если потянуть за один конец. Я так и делаю, и через полминуты мы уже сидим верхом. Лошадки тихо сопят и фыркают, но не буянят. Эх, чует мое сердце, не понравится им грядущее приключение. Да и черт с лошадиными чувствами — мне-то все это уже давным-давно не нравится.

Алика, выглядящая богиней войны в черной куртке поверх белой рубашки и темных кожаных штанах, взлетает в седло одним движением, усаживается уверенно, по-мужски, верным хозяйским движением пристраивает ружье, абсурдно выглядящее в ее изящных ручках, на луку седла. Нет, с ней у меня определенно не будет проблем.

Нас никто не видит и не провожает.

Дорога ведет сама, то изгибаясь среди высохших мумий домов и амбаров, словно песчаный уж, которых я видел здесь уже предостаточно, то вытягиваясь в струнку, будто резвый солдат перед генералом. Я не боюсь заблудиться — один тракт, на пересечении которых стоит город, ведет в горы, другой — в низину. А в горах я никакой реки не видал.

Река с запрудой.

Разрушив ее, мы дадим жителям воду. Иначе они умрут.

Это сказал Часовщик.

И не подтвердил Милостивец.

— Интересно, — роняю я, и слова, вырвавшись изо рта, медленно опускаются в желтую пыль под копытами лошадей, — можно ли считать бескорыстным поступок, эффект от которого мной просчитан и определен как желательный?

— А хрен его знает, Лейтенант, — отвечает Алика. Она едет чуть впереди, приподнявшись в стременах, я смотрю на ее темную точеную фигурку, и мне почему-то становится хорошо и спокойно. — Но даже если у нас ни черта не выйдет, грех будет не попытаться, согласен?

Я согласен. Я постоянно с ней согласен.

Чертовщина.

Дорога ведет вбок, но Алика правит прямо, я следую за ней, и очередной пригорок внезапно оказывается никаким не пригорком, а краем речной долины. Забавным образом он также обозначает границы между жизнью и смертью.

Долина цветет. Бурый и желтый цвет пустыни, красноватые блики плоскогорья сменяются насыщенным зеленым ковром. Поначалу это все еще какие-то колючие кусты и похожие на грязноватые лужи островки лишайников — но чуть дальше они становятся уже настоящим луговым разнотравьем. А еще дальше…

Там катит свои воды река, которая с высоты гребня, на котором мы сейчас замерли, кажется почти черной. Широкая, метров сто пятьдесят, пожалуй. Течение почти равнинное, только в нескольких местах спокойную водную гладь разрывают пенные клыки порогов.