Донесённое от обиженных

Байбарин попросился на ночлег к хозяину просторного, под железной крышей, дома. Высокий, с какой-то уклончивостью и будто бы апатией в облике поселянин увидел, что перед ним не нищие, и выказал гостеприимство. Его работник-парнишка, поймав выразительный вгляд, распахнул надёжные, навек сколоченные ворота. Хозяин велел пустить байбаринскую скотину в стойло.

Прокл Петрович, тёртый человек, предложил заранее рассчитаться, но поселянин хитро отводил взгляд:

— Чай, нас не гонят. Наедите, напьёте, животина подкормится — утречком и сосчитаемся.

Байбарин вслух, при хозяине, прикинул, какая может быть сумма, и протянул деньги. Мужик с вниманием глянул на царские рубли, но не отступил:

— Как так? Я не понимаю! Ничего этого не нужно, — обеими руками отталкивал руку с деньгами, посмеивался.

В горнице жена уже поставила на стол бутылку самогона, заткнутую капустной кочерыжкой. Хозяин, усаживая Байбариных, зыркнул вопросительно, покосившись на Степугана.

— С нами сядет! — приказал Прокл Петрович.

— Лишь бы как лучше дорогим гостям! — проговорил крестьянин со сладостью, бросил жене: — Щи уже простыли — живо согрей! — и опять улыбнулся Байбарину. — Уж мы знаем, как принять.

Взвизгнул поросёнок — лежал у печи на сермяжной подстилке. Хозяин пояснил: болен-де, отпаиваем овечьим молоком. Велел бабе позаботиться о поросёнке — чугун со щами принёс сам. Батрак тем временем слазил в подпол за студнем, сбегал в курятник за яйцами — жарить глазунью с салом. Варвара Тихоновна посетовала, обратясь к хозяину:

— Не такие уж мы, землячок, прожорливые. И грех ведь — пост!

Он возразил:

— Ничего-ничего, какие теперь посты? В дороге, коли выпало угощение — едят от пуза! — Сам не ел, не пил: помогал освободившейся жене обслуживать путников.

Степуган накрошил в миску со щами варёное мясо, так что щи едва не перелились через край, хватил стакан самогона и навалился на еду. «И умещается!» — поражался Прокл Петрович, в то время как Стёпа с неослабным усердием поглощал одно, другое, третье…

Изба была щедро протоплена, и гостей прошиб пот. Варвара Тихоновна, довольная, сказала:

— Уж как иззяблась в дороге! Теперь лицу тепло, а кости ещё только отогреваются. — Попросила прощения, что хочет лечь пораньше.

Хозяйка предложила ей спать на печи. Пока Варваре Тихоновне помогали на неё влезть, Степуган захрапел на тулупе. Прокл Петрович присел на лавку, где ему постелили постель. Подошёл, держа подмышкой толстую Библию, хозяин, опустился на табуретку.

— Вы, сударь, как грамотный и обходительный, то я смею вас по вашему образованию спросить… Вы как казак лишены через красных земли и спасаетесь?

Байбарин кивнул, и поселянин, сдерживая чувства, договорил:

— Значит, правда отнимают землю у казаков.

Прокл Петрович поправил:

— Не у казаков отнимают, а у всех мало-мальски состоятельных хозяев! Вот у вас сколько десятин?

Мужик с неохотой сказал:

— Что обо мне говорить?.. Ну, сыновей я отделил… и осталось у нас на двоих сорок десятин с небольшим.

«Насколько убавил?» — подумал Байбарин.

— И вы надеетесь, что на вас, двоих едоков, сорок десятин оставят?

Хозяин, не веря казаку, пробормотал не без насмешки:

— И то назвать — богатое имение: сорок-то десятин!.. — ему хотелось переменить тему, и он раскрыл Библию. — Я всё разбираюсь и давно за жизнью слежу по Писанию, — прищурившись, стал читать: — Один овен стоит у реки… с запада шёл козёл и, приблизившись к овну, рассвирепел на него и поразил овна, поверг его на землю и растоптал его, и не было никого, кто мог бы спасти овна от него.

Крестьянин смотрел на Прокла Петровича ясным, уверенным взглядом:

— Таковое видение пророка Даниила. Для нас следовает, что овен — это казак. А козёл — пахарь, к примеру, как я: пришлец из Орловской губернии. Вот и поймите, чья будет победа!

Байбарин старался спрятать волнение:

— А про башкир почему не поясняешь?.. как они голодают…

Мужик презрительно обронил:

— У них зимой от бескормицы лошади, овцы, как мухи, дохнут! И сами башкиры — старики — бывают чуть живы.

Прокл Петрович со строгостью сказал:

— На месте их пастбищ — чужая пашня! — и попросил Библию. Найдя нужное, прочёл: — Горе вам, прибавляющие дом к дому, присоединяющие поле к полю, так что другим не остаётся места, как будто вы одни поселены на земле.

Хозяин взял у гостя книгу, въедливо перечитал, лукаво улыбаясь. Думал: «Видать, было у тебя не менее полтыщи десятин. Притеснял голытьбу, батраков голодом морил, а как отобрали землю — Бога вспомнил! Обличения покаянно на самого себя читаешь — авось Бог простит, и вернётся земелька».

Поутру он потребовал с постояльцев раза в четыре больше, чем, с учётом дороговизны, прикидывал Байбарин. Тот хмыкнул:

— Я ожидал — втрое запросишь, а ты похлеще хват! Таких денег не дам!

Поселянин не удивился. Глянул на своего батрака, что возле хлева точил вилы, кивнул на закрытые ворота.

— Не отопру! Хотите — перелезайте и идите пешком жаловаться вашим. Пущай меня накажут! Но есть и другая власть, за ней — вся Россия!

Прокл Петрович поморщился и швырнул деньги, желая как можно скорее уехать. Сколько уж раз пришлось ему испытать это жгучее, тяжёлое чувство. Скорый отъезд — средство, которое и в былые времена помогало утишить безысходную душевную тошноту.

16

Надо заметить, Прокл Байбарин вообще был охоч путешествовать. Его детство проходило близ Балтийского моря. С первой поездки, в которую взял его с собой отец, помнится чистая мощёная дорога, могучие частые дубы по сторонам, красивые витые из медных прутьев ворота, громадная красновато-бурая, с белым пятном на ляжке корова, её набухшее розовое вымя. К отцовским дрожкам подошёл дородный господин, обутый в башмаки с жёлтыми гетрами, одетый так богато и с такими закрученными усами, что мальчик решил — это сам барон, к которому у отца есть дело. Неожиданно господин снял шляпу и почтительно поклонился. То был старший слуга барона…

Отец Прокла, по происхождению казак, способный образованный человек, служил в гарнизоне Риги, занимаясь его продовольственным и вещевым обеспечением. Старшего Байбарина снедал страстный интерес к тому, как ведут хозяйство лифляндские землевладельцы, он ненасытно восхищался их плугами, боронами. Негодовал, что в России убеждены, будто «Европа нашим хлебушком жива».

— Не хотят и знать, что, к примеру, в Восточной Пруссии с нечернозёмных бедных земель берут урожаи прекрасной пшеницы, неслыханные для российского тучного черноземья!