Дополнительный человек

Она могла бы стать мне матерью, пока я не обрел бы уверенность лет эдак через пять, чтобы гоняться за женщинами своего возраста. Пока же мы могли бы путешествовать вместе. Вдруг у нее есть деньги для путешествий. Хорошо было бы повидать Италию, думал я, наглядевшись рисунков.

Но в вестибюле женщины тоже не было. Она сбежала. Замечание Генри было слишком грубым. А ведь у нее были грустные глаза еще до того, как мы заговорили с ней.

Я знал, что она покинула клуб, но все-таки прошел по застеленной ковром лестнице на второй этаж просто на случай, если она в большой, элегантной гостиной с деревянными панелями, где проходила другая вечеринка. Там было много народу и большой стол-буфет, но без дамы в шляпе.

Я вернулся обратно в галерею, взял еще бокал вина, нашел Лагерфельд, она была одна.

– Хорошо проводите время? – спросила она.

– Неплохо, – ответил я и добавил: – Только не слишком хорошо себя чувствую. Генри был груб с женщиной, с которой я разговаривал. – Я говорил о Генри у него за спи – ной, вино развязало мне язык.

– Он ужасно ведет себя со всеми женщинами, – сказала Лагерфельд.

– Почему?

– Много лет назад его сердце было разбито. Тогда он был молод, хорош собой и у него еще были деньги. Он так от этого и не оправился и обратил свое разочарование против всех женщин. Нужно просто знать, как с ним обращаться, и тогда с ним очень весело.

– Как разбилось его сердце? – спросил я.

– Он был влюблен в девушку-католичку. Но ее семья не позволила ей выйти за него. Кончилось тем, что она вышла замуж за богатого банкира. С тех пор он притворяется, что он католик, но изначально он был пресвитерианцем. Теперь он любит церковь, потому что это позволяет ему быть религиозным снобом.

– Я ничего об этом не знал.

– Он любит таинственность. Никто не может его понять. Он слишком сумасшедший. Даже я по-настоящему его не понимаю.

– Отто Беллман думает, что он гомосексуалист.

– Так все говорят. В конце концов, он же был в театре, а актеры вынуждены быть гомосексуалистами или бисексуалами, чтобы с чувством произносить свои реплики. Но Генри – прямая противоположность. У него нет чувств.

Тут появился Генри, и мы, как по команде, одарили его фальшивыми улыбками. Я чувствовал себя виноватым оттого, что так охотно сплетничал о нем. Генри сказал, что нам пора, и Лагерфельд согласилась.

– Я голоден, – объявил он, когда мы вышли из галереи.

– На втором этаже вечеринка, – сказал я, надеясь таким образом искупить свой грех. Я опорочил Генри, но теперь я мог его накормить. – Там полный стол еды. Может быть, мы могли бы пробраться туда.

Мои спутники были в восторге. Лагерфельд принялась с трудом подниматься по ступеням, но мысль об еще одной вечеринке придавала ей силы. Мы беспрепятственно продвинулись прямо к столу-буфету и смешались с толпой. Вечеринка была продолжением аукциона антиквариата в университете Брауна.

Еда оказалась превосходной: мясо, креветки, сыр. И особенно вкусной потому, что была бесплатной. Мы объелись и выпили еще вина.

Не отходя далеко от стола-буфета, Генри расстегнул свой блейзер, чтобы легче дышалось, и я уголком глаза заметил полоску белой плоти. Складка блейзера распахнулась, и его задница оказалась в непосредственной близости от камамбера.

Но прежде чем я успел что-то сказать, промах заметила Лагерфельд. Она улыбнулась, наши глаза встретились, и она понимающе ухмыльнулась мне. Было похоже, что ей очень хочется шлепнуть Генри по заду своей тростью. Я прошептал ему:

– Видно.

– Что видно?

– Ваш зад.

– До чего ж это утомительно. Не хочу застегиваться. Люди должны чувствовать, что их свобода неприкосновенна… но я слишком близко к еде. Так что могу понять возражения, – сказал он и застегнул блейзер.

Немного позже мы покинули вечеринку и отвезли Лагерфельд домой. Мы припарковались перед ее домом. Когда-то он выглядел величественно, но сейчас пребывал в запустении. Прежде чем выйти из машины, она сказала мне:

– Вы молодец, что нашли эту вечеринку, – и потом обратилась к Генри: – Он многому научился у тебя.

– Всему, чему не следовало, – ответил Генри.

Я вышел из машины, предложил руку Лагерфельд, она взяла меня под руку, и я довел ее до двойных стеклянных дверей. Швейцар в дальнем конце безличного, грязного вестибюля, освещенного лампами дневного света, впустил ее. Я смотрел, как она идет через вестибюль, опираясь на трость, и приветственно машет швейцару. Ей хотелось играть роль женщины из общества, которая возвращается до – мой с вечеринки. Но швейцар едва глянул на нее, оторвавшись на миг от своей газеты, и Лагерфельд исчезла в лифте.

Галстук погружается

Мы с Генри вернулись домой, выпили еще вина и посмотрели телевизор. В одиннадцать часов началась очередная серия «Вас обслужили?». Сюжет вращался вокруг забастовки лондонских железнодорожников. Работники магазина не могли попасть домой, и им пришлось провести ночь кому в кемпинге, кому в отделе мебели.

Миссис Слокомб в мебельном отделе сделала себе миленькую спальню и попыталась соблазнить мистера Хамфри, тощего блондина с ужасными английскими зубами и сморщенными губами. «Киска» миссис Слокомб и женоподобная личность мистера Хамфри давали пищу для множества шуток и были источником нашего пьяного смеха. К чести мистера Хамфри следует сказать, что он старался не быть грубым, уклоняясь от авансов миссис Слокомб, и был нежен с ней, не желая ранить ее чувства.

– Она – единственная, кто не понимает, что он урнинг, – сказал Генри.

– Да, – ответил я.

– Они великие актеры, но теперь они навсегда увязли в своих амплуа. Мистер Хамфри будет только мистером Хамфри.

Вместо того чтобы отвергнуть миссис Слокомб и тем самым разбить ее сердце, мистер Хамфри закрыл глаза и начал жадно целовать ее, но его спасло появление сурового капитана Пикока, который был смущен, обнаружив их в кровати. Капитан Пикок думал, что может быть уверен насчет мистера Хамфри.

Все еще пьяный оттого, что целый вечер пил вино, я на середине шоу улегся на оранжевый ковер. Стащил подушку с белой кушетки и положил себе под голову так, чтобы можно было видеть телевизор. Рубашка на мне задралась и слегка оголила живот. Когда шоу закончилось, Генри встал надо мной и принялся раздеваться у шкафа, и мне на лицо начал опускаться его галстук. Он был красный в синюю клетку. Я подумал, что он хочет дать его мне и машет им передо мной, чтобы я посмотрел. Но он продолжал продвигать его дальше, пока, наконец, его кончик не указал на мой пупок, окруженный светлыми волосками.