Дорога через горы

— Сколько тебе лет? Пять?

Малыш возражающе покачал головой:

— Четыре.

— Наверное, с половиной, — прибавил Федор.

Малыш не удостоил реплику вниманием.

— А это что? — спросил он, указывая на раскрытые журналы. — Сказки?

Как я любил в детстве сказки! Азербайджанские, грузинские, какие-то еще; и сегодня хорошо помню яркие книжные обложки. Почему-то в память врезались в первую очередь именно азербайджанские. Даже слово это казалось мне тогда несущим загадку, где-то находился край, необычный из-за одного созвучия — Азербайджан. Так я никогда там и не побывал. Может, из-за детского увлечения всем сказочным и неординарным, а может, из-за желания что-то доказать и себе, и всем остальным, я выбрал при распределении самый дальний уголок Союза — неясный, непонятный и потому манящий Таймыр. Так я попал в Норильск. Тогда думал: несколько лет — и вернусь на материк, а вышло вон как... Не те ли самые сказки завели меня на очаровательную крымскую турбазу Кичкине, с живописным ханским дворцом над береговой кручей, с густым южным воздухом, ласковыми ночами и многочисленными кипарисовыми аллеями. Тоненькая девятнадцатилетняя блондиночка Нина, лучшая танцорка в нашей группе, предмет ухаживаний едва ли не всех окружающих мужчин, заметила и меня. Я тогда еще не утратил спортивной формы. Годы на Севере прибавили мне сил, я уже был не мальчик из провинции, студент из общежития, а прораб с большого строительства. Откуда только взялись у меня слова, когда рассказывал ей о Норильске, как развязался мой язык, когда я описывал ей нашу долгую ночь, и полярное сияние, и яркое солнце ночью, когда оно стоит над Севером круглые сутки? Как мало я знал о женщинах тогда, да и теперь — что знаю? Девушки как-то избегали меня. Я всегда бывал в компаниях, меня охотно приглашали на вечеринки, но я оставался не более чем публикой, фоном. Провожал домой непременно тех девушек, что остались без кавалеров, а сам... Если кто-то и нравился мне — это была или чья-нибудь невеста, или вскоре ее перехватывал другой, половчее. Я чувствовал при этом странное облегчение, смешанное с грустью, — и все же облегчение. Не надо было волноваться, уходила неуверенность, я снова ждал — вот-вот появится некто, кому я придусь по сердцу, может, и сам не знал, кого жду.

Мучился ночами, мечтая о женщинах всего света, а днем не находил слов, чтобы пригласить девушку на танцы или в кино. Нина была первой, кто увидел и услышал меня. И стала моей женой.

— Нет, это не сказки, это просто журналы... — Федор почувствовал, что говорит не теми словами. С малышом надо говорить на его языке. Он попробовал подобрать слова: — Сказок здесь нет.

— А почему?

— Да так, Максим, нет, и все. А где твоя мама?

— Мама дома. .

— А папа где?

— Там. — Максим махнул ручкой в направлении пирса и застывших рыболовов.

Федор тоже посмотрел туда, но не понял, кто же Максимов отец. Пирс находился довольно далеко, можно было различить только фигуры.

— А ты сюда приехал поездом или самолетом? — Это уже Максимов язык. Федор учился с ним разговаривать.

— Самолетом. А это что? Вино?

— Нет, это вода. Лимонад.

— А почему?.. Ты пьешь вино?

Вот так вопрос для четырехлетнего мальчика!

— Ну... иногда пью. Но не сейчас.

— А ты будешь пьяный?

— Да... нет.

— А мой папа был пьяный. Вечером. И опрокинул стул. А это что?

— Это фотоаппарат.

— А зачем?

— Давай я тебя сфотографирую. Стой так. — Федор щелкнул аппаратом. Потом еще раз. Странный малыш.

— А у вас есть мальчик?

Я люблю ее. Я любил и люблю ее. Все знаю, и все понимаю, и люблю ее почти так же, как тогда, вначале, когда она откликнулась, поняла, поехала за мной на край света, к новой жизни, на Север, оставив тепло родителей, брата, оставив свой родной Севастополь, поехала со мной в Норильск. Я боялся, что она быстро заскучает в этом небольшом городе, где все подчинено работе, где все работают и живут работой. Так и случилось, но я делал все, чтобы ей было весело. У нас собирались компании, мы ходили в гости, выезжали летом в тундру, на озера, на рыбалку, на охоту. Нина пошла на работу, на телеграф. Потом захотела учиться. Я радовался этому. Человек должен чем-нибудь заниматься, о чем-то заботиться, тогда и жизнь веселее. Сам я с утра до вечера пропадал на стройке, и мне было жаль ее, одну в доме. Но появились подруги, друзья. Она умеет собирать людей вокруг себя. Нина всегда становится центром общества, ей говорят комплименты, а я горжусь. Я люблю ее. Решили подождать с ребенком, пока не обживемся, пока нет квартиры, пока она учится, пока... Потом она стала жаловаться на какие-то боли, то на печень, то еще на что-то... Проходило, потом жаловалась снова... Мы становились чужими. Так и до сего дня. Я мечтал о ребенке с тех пор, как мы поженились, но все не мог убедить ее. Робко пытался доказать, что время уходит, у моих товарищей уже взрослые дети. А она, улыбаясь, продолжала свое — ну и что? В свои годы ты будешь молодым папой. Это же прекрасно! Это омолодит тебя. Да и от родителей в возрасте, кстати, рождаются самые умные дети! И она приводила примеры из жизни великих людей. У нее-то было время впереди — значительная разница в нашем возрасте давала о себе знать. Впоследствии разговоры на эту тему почти прекратились. Так и до сего дня. А мне уже перевалило за сорок. Уже несколько раз мы проводим отпуска порознь. Она в санаторий, к родителям — все летом. А у меня лето — самая горячая пора, строительство в разгаре до самых морозов. Для меня октябрь — самое раннее время отпуска. Нина только что вернулась домой. Я ревную ее с первого дня нашего знакомства и знаю, знаю, что можно найти основания для ревности, слышу реплики, слышу чужие слова, слышу, вижу, знаю... Но я люблю ее, я боюсь ее потерять. Я ни разу не спросил ее, где она была, с кем, если она возвращалась домой позже меня. Она всегда сама рассказывает разные истории, потом проходит время, она вспоминает то же самое, но совсем по-другому. А я поднимаюсь в шесть утра и еду на Кайеркан, на нефтебазу, на главный мой участок, а потом в Алыкель, а потом в управление. И день проходит как обычно, а потом ночь, я прихожу домой и радуюсь, когда вижу ее, да еще в хорошем настроении, хотя знаю, что хорошее настроение у нее не к добру, что-то не так, что-то снова не так... Но я закрываю глаза и не хочу ни о чем думать, она рядом, а завтра новый рабочий день.

— Нет, нету у меня мальчика.

— А почему?

— Да так вышло.

— А почему она тянет его за нос? — Внимание Максима переключилось на «Перец».

— Это они так играют.

— А почему этот дядя плачет?

— Да это он шутит.

Максим уже оставил «Перец».

— Я хочу туда, — он показал на камень, за которым пристроился Федор.

— Нельзя. Папа будет сердиться.

— А почему?

— Потому что оттуда можно упасть.

— А один мальчик лазал туда. Я хочу.

— Нет.

— Я хочу. Ой! — Максим топнул ножкой. — Мама!

Устоявшаяся привычка, зовет маму, хотя мама где-то далеко. А с ним будут-таки хлопоты, когда подрастет. Лет этак через десять, а то и раньше. Ты смотри какой! Хочу — и все! Но Федор внутренне уже уступил Максимовой просьбе; поднявшись, он подсадил малыша на камень. Камень был длинный и плоский, но высоченный, и Федору сразу стало страшно, что ребенок упадет, а это же он его поднял. Чужой ребенок, еще хлопот не оберешься. Он оперся на руки и сам выбрался наверх. Максим роскошествовал там, выискивая мелкие камешки и швыряя их в воду. Лицо его сияло.

— Смотри не упади!

Но Максим думал не об осторожности, а о том, как с каждым разом швырнуть камешек еще дальше. Федор слегка придержал его, потом, вспомнив об отце, оглянулся на пирс. Один из рыболовов, голый до пояса, в подвернутых спортивных штанах, все меньше следил за своей удочкой и посматривал на камень, где возвышались Федор с Максимом. Это, наверное, и был отец.

— Ну, хватит.

Федор соскочил и спустил Максима вниз.

— Я хочу еще, еще! — заныл Максим.

— Нет! — сказал Федор. — Хватит.

Максим сразу замолчал, но не обиделся, а снова завел свои «А почему?». Все-таки воспитывают его. Знает, видно, что такое твердое слово.

— Воды хочешь? — спросил Федор.

Мальчик ему очень нравился, но что с ним делать дальше, Федор не знал. Прогонять же его было жаль.

Федор открыл бутылку и протянул Максиму. Тот, ухватив ее двумя руками, начал лихо пить прямо из горлышка. Федор наблюдал. Максим, с бутылкой едва ли не в четверть собственного роста, выглядел комично и трогательно.

— Максим! — послышался голос рядом.

Федор поднял голову и увидел как раз того рыболова с удочкой. Отметил, что отцу Максима лет двадцать пять, не больше, внешности никакой, разве что стройный и крепко сбитый. Почему-то ощутил неловкость — на нем были одни плавки, жирок на животе становится все более заметным в последние годы. Спортивную форму потерял давно, все еще в душе надеясь, что когда-нибудь вернет ее себе. Но уже раздеваться на пляже было чуть неудобно, особенно когда рядом много молодежи. Понятное дело, он еще ничего, вон с какими чревами разгуливают по пляжу, но все же... Максим тоже поднял голову и смотрел на отца.

— Я пью воду! — выкрикнул он.

— Ну и пей, — ответил отец, терпеливо ожидая, пока Максим допьет.

«И куда в него столько влезает?» — подумал Федор. Надо было что-то сказать. Отец Максима не смотрел на Федора, а куда-то мимо, за них, и Федор снова почувствовал себя неловко.

— Симпатичный у вас парень растет, — сказал он. — Ловкий такой и смышленый...

Слова были какие-то не те.

— Да, — равнодушно ответил Максимов отец, не глянув на Федора. Видно было, что продолжать разговор он не намерен.

Максим допил лимонад. Весь. Удовлетворенно вздохнул, обвел обоих мужчин победным взглядом и поставил бутылку на землю.

— Идем, — потянул его отец.

— До свидания, — сказал Максим.

— До свидания, — ответил Федор и снова растянулся на гальке, а те двое двинулись вперед.

Я все-таки очень устал. Чувствую — очень! Последние годы столько работы, такое напряжение. Интересная работа, люблю ее, но устал. От всего. Где-то в глубине души обрадовался, что поеду в отпуск один. Одиночество помогает отдохнуть. Нервы. Стали сдавать нервы. Ведь и рявкнуть себе иной раз позволяю. Дома? Дома так как-то... Хочется верить, хочется, так хочется верить, что и тебя любят. Ну пусть даже не так, как ты, но любят только тебя, вот такого, какой ты есть... Как хочется верить! Я устал от скрытых подозрений, тайных мыслей, от зажатой ревности, устал от себя самого со своей нерешительностью, со своей аккуратностью, со своим проклятым неумением махнуть рукой на время, бросить, рвануть, решить... Как я устал! Сейчас это особенно чувствуется. Надо отдохнуть. Поехать бы домой, к родителям! Там, в селе, можно расслабиться, найти в себе силы и расслабиться, чтобы отдохнуть.