Дорога цвета собаки

Нет, он больше не станет никого обманывать. Если за всяким началом следует конец, он станет жить один и превратится в окружность, в свернувшегося клубком младенца. Собаки перестанут быть покинутыми, потому, что он не будет их любить. «Я оставил тебя, Бабария, – думал он с жалостью, адресованной непонятно кому, – Я разлюбил! Разлюбил! Разлюбил! Несчастные вы мои и ненужные. Ненужные и несчастные. Я буду один, один, один…» Каждая повторяющаяся мысль вызывала в душе вспышки пламени, которые обжигали душу.

Так продолжалось до тех пор, пока на глаза не навернулись слёзы. Мальчик прекратил бесцельную ходьбу и осмотрелся. Вот замерли, ожидая своей участи, десять могучих тополей. Ни единым шорохом не выдадут испуга, только гудит в сердцевинах ожесточённая пустота.

Вот ползёт муравей по руке.

Вот лежит в углу чёрный клубок, бывший когда-то его собакой.

Каплет из крана ржавая вода.

А асфальт сыр, и на всём его протяжении разбросаны камни, и незнакомая девочка в шёлковом платьице занята тем, что складывает из камней пирамидки.

В каждой пирамидке – по семь камней.

Каждый следующий камень меньше предыдущего.

Без собаки.

Мальчик поперхнулся воздухом.

Неужели никогда?

И такая вдруг жалость охватила его к этой девочке, с тонким, как нить, позвоночником, девочке, никогда не видевшей камни сквозь цветную ткань своей собаки, такая громада взаимоисключающих чувств, что он вознамерился поцеловать её в щёку, но нечто всеобъемлющее, далёкое, сладостно-зыбкое остановило его. Смесь восторга и испуга заставила Мальчика пронестись в полуметре от существа, которое он бессознательно отодвинул в будущее. И порог площадки неожиданно остался за спиной.

Прежние собаки отпустили его на все четыре стороны, и, пробежав несколько десятков метров, Мальчик оказался на пригорке перед глубоким оврагом.

Значительный этот кусок земли настолько поразил воображение, что Мальчик сразу освободил из плена оставшейся позади ограды все десять тополей, и бывшие его друзья, слившись с прочими деревьями, стали неисчисляемыми, безымянными. Он ещё не знал, что станет его новой собакой: весь ли овраг целиком, влажное ли его дно с затаившимся в камышах родником, человек, или просто бурая земля, щекочущая пальцы, когда её пересыпаешь из ладони в ладонь, – любовь была впереди, но уже сейчас, желая прижать её к себе и не отпускать как можно дольше, он прильнул щекой к склону и уснул.

Мальчик знал, что сон заполняет пустоты времени. Он надеялся жить каждой собакой как можно дольше, понимая, что когда-нибудь нечто большее перечеркнёт овраг так же, как овраг перечеркнул площадку. Позже последует ещё более крупное Нечто, и так будет продолжаться до тех пор, пока глобальности не исчерпают себя. Тогда он, разлюбив последнюю из величин, умрёт. Так не лучше ли любить каждую собаку как можно дольше, слаще и верней?..

* * *

Через три года, прогуливаясь в окрестностях соседнего микрорайона, который пленил его тем, что в нём жила любимая учительница, Мальчик неожиданно встретил Бабарию.

В памяти ожили влажные стволы в молочной дымке.

– Бабария! – вскрикнул он что есть мочи. Взгляд его был прикован к шраму на белом ухе, ибо только по нему и можно было узнать прежнюю Бабарию в бесстрастном коротколапом существе с раздутыми сосками. Сделав вид, что не узнала его, собака слабо вильнула хвостом. Ей явно не хотелось заострять на себе человеческое внимание.

– Почему ты не хочешь играть? – спросил Мальчик, опустившись, как в былые дни, на одно колено.

Кто-то, услышав вопрос, пояснил, что Бабарии три года, и она уже взрослая.

– Как это – взрослая?! – закричал Мальчик. – Ведь ей только три годика, а мне целых двенадцать, но я ещё мал.

Ответом было молчание.

Мальчик осмотрел собаку внимательней, и понял, что она беременна. Поодаль развалился, безжалостно щурясь ему в спину, широкогрудый кобель. Мальчик догадался, что это муж Бабарии, и возненавидел его. Это он сделал его собаку взрослой и скучной. Мальчик уже знал, что такое семья, и как становятся беременными звери.

Взяв собаку на руки, как обыкновенную ношу (она не оказывала сопротивления), Мальчик пришёл на старую площадку перед домом, и долго возился, привязывая животное к тополю. Когда же дело было готово, и он отлучился, собака легко, лениво сорвалась с привязи и ушла с широкогрудым, который, как оказалось, всю дорогу плёлся за Мальчиком, пока тот нёс на руках чужое сокровище.

Мальчик, проследив за ними, обнаружил дыру в подвал, где они жили…

Через месяц появились щенки. Они были такими же белоснежными, как Бабария – та Бабария, какую знал он в пору её детства. А ещё спустя месяц он воровато прижал к груди один из живых комочков и, нашёптывая щемящее имя «Бабария», понёс за пазухой домой. – «Может быть, если мы будем неразлучны, то станем расти незаметно и никогда не состаримся?» – думал Мальчик дорогою.

Часть первая Город Скир

Глава первая

Неровная точка набухала на горизонте – в районе зигзага из гряды холмов.

Неровная точка была прогалиной, которую степной волк видел впереди, а коршун – внизу. Двигаясь пунктирно – то исчезая в ложбинах, то возникая на вершинах холмов и молниеносно скатываясь с них, подобно расшалившейся звезде, – точка не производила впечатления добычи и сбивала с толку степных хищников. Волки залегли в осоке, поглядывая сквозь стебли, и потягивали носом воздух в надежде учуять кровь, а коршуны расширяли круги, словно брошенные в небо, но отбившиеся от рук камни, что зависли, позабыв о земном тяготении.

Никто пока не знал своего назначения. Всё живое находилось как бы на местах, и оттого степь не вызывала беспокойства у чужеземца. Сам себе он виделся отнюдь не точкой, а широкоплечим молодцеватым всадником в джинсовой куртке с закатанными рукавами, синева которой, сохранившаяся на обшлагах, подчёркивала многочисленные полнокровные вены на загорелых руках. Повод послушно лежал в больших суховатых ладонях, и насторожённость коня гасла, пасуя перед спокойствием, сосредоточенным в паре рук.

Лицо всадника было юное, но густо пропитанное пылью и загаром; заросшее щетиной, взгляд из-под взлохмаченных бровей на высоком лбу казался суровей, чем надо бы, и возраст за характерным обликом странника оставался неопределённым. Издали конь и всадник походили на двух невольников, несущих носилки с царственной особой, и не были, следовательно, замечены в сходстве с кентавром. За плечом у всадника покачивался походный мешок, который он почему-то отстегнул недавно от седла; за поясом торчал кинжал. Не одну соломенную шляпу износил он на летних маршрутах; то, что покрывало теперь его голову, напоминало развороченную копну.

Запах конского пота вперемешку с кровью, пущенной слепнями, достиг нюха трёх исхудалых волков, живущих не стаей и не в одиночку. Полусонному вороному пригрезилась засада. Дав знать о тревоге сполохами дрожи в напрягшихся мускулах, он понёсся по тропе вдоль зарослей осоки. С другой стороны галоп сопровождала протяжённая возвышенность из спаянных холмов.

Всадник же, по имени Годар, взбодрился, приняв поступок коня за озорство и, максимально расслабив повод, отдался свежести, горячности, резвости скачки.