Дорога китов
Шрифт:
– Так в чем же дело?
– Прости?
– Болен или ранен?
– Он послал за своими сыновьями.
– А-а.
– Она немного помолчала. А потом: - Значит, ты - его любимчик?
В моем смехе достаточно горечи, чтобы она все поняла.
– Сомневаюсь в этом, хозяйка. Иначе для чего бы он послал меня через снега в дом к...
– я прикусил язык, но она поняла и это и фыркнула.
– К кому? К ведьме? К старой карге?
– Я ничего такого не говорил, хозяйка. Но меня отослали, и я думаю, он надеялся, что я умру.
– Вряд ли, - бодро отвечает
– Называй меня не хозяйкой, а Фрейдис, - продолжает она, разглаживая перёд платья.
– И поразмысли, молодой человек. Спроси себя, почему... сколько тебе лет?
Я отвечаю, она ласково улыбается.
– За пятнадцать лет мы с тобой ни разу не встречались, хотя оттуда досюда всего день пути, а Гудлейв приезжал каждый год. Подумай об этом, Орм сын Рерика. Не торопись. Снег растает нескоро.
– Он послал меня в снега, чтобы я умер, - с горечью повторяю я, но она пожимает плечами.
– Но ты же не умер. Возможно, у тебя другая судьба.
Потом дом становится другим, с провалившейся крышей, и я внутри, укрывшийся ее пропитанным кровью плащом из китовой кожи. Однако она по-прежнему сидит на своей скамье, и кошка почему-то опять у нее на коленях.
– Прости меня, - говорю я, она кивает, и голова слетает с ее плеч, брякнувшись на колени, и кошка с воплем спрыгивает...
Я просыпаюсь в холоде и сырости и думаю, что она является мне как привидение. А еще о том, что сталось с кошкой.
Но тут раздался крик Колченога - он на носу сматывал в кольцо веревку из моржовой кожи. Мы все вскинулись, он указывал, а мы вглядывались в жемчужный свет зимнего неба.
– Вон там!
– крикнул Иллуги Годи, тыкая шестом. Одинокая чайка покружилась, покачиваясь на ветру, и нырнула, сцапала рыбу и исчезла.
Мой отец тут же занялся своими странными приспособлениями и счетной палочкой. Я так и не овладел ими, даже после того, как он мне все объяснил.
Знаю только, что у него было два камня, вроде жерновов, свободно вертящихся. Один указывал на Северную звезду, а другой устанавливался на солнце. Таким образом отец узнавал широту, глядя на угол на солнечном камне. Он вычислял широту, пользуясь этим указанием и тем, что он называл собственным временем, отмеченным на счетной палочке.
Я так ничего в этом и не понял, но к концу четвертого дня плавания уяснил, отчего Эйнар ценит Рерика как кормчего - да оттого, что мы обнаружили землю как раз там, где и полагали ее найти, после чего мой отец, перегнувшись через борт, глянул на воду и заявил, что подходящий залив расположен не более чем в одной миле, там мы сможем сойти на берег, и все станет ясно.
Он читал воду, как охотник читает следы. Он замечал оттенки цвета там, где для всех прочих вода была как вода.
Настроение переменилось, и все вдруг стали шустрыми и занялись делом. Парус упал - огромная мокрая груда шерсти, которую нужно разобрать и развесить на рее. Пришлось попотеть.
Явились весла, гребцы расселись по скамьям-рундукам, Вальгард Скафхогг, корабельный плотник, взял щит и концом пропитанного
сосновой смолой каната начал отбивать ритм, гребцы поймали ход, и мы двинулись.Колченог прошествовал мимо меня, широко улыбаясь и похлопывая по круглому шлему на голове. В руках абордажная секира, в глазах - дикий свет. Тощий и не выше меня ростом. Никак не скажешь, что он старше на целых десять лет.
Я не мог понять, как такой слабак - хромоногий, очевидно, от рождения, ибо и по суше он ходил по-морскому, вразвалочку - оказался в конце концов в Обетном Братстве. Ответ я получил довольно скоро и порадовался, что не успел задать этот вопрос ему самому.
– Брось барана, Убийца Медведя, - хмыкнул он.
– Бери оружие и приготовься.
– Мы будем драться?
– спросил я, встревожившись. Только тут мне пришло в голову, что я понятия не имею, где мы находимся и кто наш враг.
– Где мы?
Колченог ответил мне своей безумной усмешкой. А Ульф-Агар, оказавшийся рядом, маленький, темный, как черный цверг, и столь же угрюмый, подхватил:
– Какая тебе разница? Будь готов, Убийца Медведя, и все. Вообрази, будто там - множество медведей. Это тебе поможет.
Я глядел на него, понимая, что он надо мной насмехается, но не понимая почему.
В одной руке у него секира, в другой - меч, а щит он презирает. Он скривил губы.
– Иди следом за Колченогом, коли боишься. Людей убивать, понятное дело, это тебе не медведей. Не всякий сгодится.
Я понимаю, что меня оскорбили; я чувствую, как кровь приливает к лицу. Я сознаю - и меня подташнивает, - что Ульф-Агар наверняка смертельно опасен с этой своей секирой и саксом, но - обида есть обида...
Чья-то рука сжала мое плечо, осторожно, но крепко. Толстобрюхий Иллуги Годи, с его аккуратной бородой и спокойным голосом, мягко произносит:
– Хорошо сказано, Ульф-Агар. И не всякому дано убить белого медведя один на один. Неужели, случись тебе совершить такое, ты не поделился бы своей радостью с сыном Рерика?
Ульф-Агар криво ухмыльнулся в ответ и промолчал, вдруг заинтересовавшись зарубками на своем саксе. Потом:
– У меня есть копье, Убийца Медведя, - проговорил он раздраженно, скроив гримасу.
– Коль ты оставил свое в голове зверя, так, может, тебе одолжить мое?
Я отвернулся, не ответив. Ульф-Агару очень хотелось бы, чтобы эта моя история была ложью, ибо самому Бальдру в таком деле пришлось бы туго, не то что тощему недорослю. А страшные сны мучили меня так, что по ночам я не раз просыпался, дрожащий и взмокший. Наверняка Ульф-Агар это заметил.
Кошмар этот был одним из тех, в которых ты спасаешься бегством от какого-то ужаса и при этом не можешь заставить ноги двигаться достаточно быстро - что и случилось, когда я вывалился из двери, предоставив Фрейдис ее судьбе. Я всхлипывал, задыхался и барахтался в снегу. Я падал, вставал и опять падал.
Ударился коленом обо что-то, да так сильно, что охнул. Деревянные сани. Медведь гонится за мной, пропахивая снег, точно корабль под полным парусом. А у меня меч Бьярни - я даже удивился, увидев его в своей руке.