Дорога миров

— Ничего, вежливо поулыбаемся, поговорим на самые разные темы, заодно прощупаем сильные и слабые места. Ты же понимаешь, пока не выжмем из него все имеющиеся знания, придавить эту тварину нельзя. Сдерживай естественные порывы души, родная ты моя.

— Дни такие, — чуть болезненно поморщилась Белль, ничуть не кривя душой. ты меня давно знаешь. Тогда, сейчас… и ведь ощущения такие же гадкие, как и раньше.

— Лекарства не те.

— А то я не знаю! — фыркнула страдалица, в прошлой жизни в конкретные периоды пригоршнями глотавшая разного рода гормональные и не только таблетки, чтобы снизить «букет» неприятных и болезненных ощущений.

Тут, что бы она ни говорила, тело ей досталось не такое чувствительное к женским проблемам. Травки и достижения высокоразвитой фармы — явления, как ни крути, разных порядков.

— Рим.

— Хорошо всё в Риме, — охотно перевела тему разговора подруга. — Политика, экономика, прогресс. Всё идёт своим чередом, колёса истории теперь перемалывают то, что нам нужно, а получившееся «сырьё» идёт в нужные места, используясь по заданным чётким схемам. Да Винчи и Гортенхельц наконец ухитрились создать первый нормально работающий винт. Испытали даже. На знакомом им Тибре, на опытном пароходике.

— Читал, — невольно расплываюсь в улыбке. — Значит, через несколько лет короткий промежуточный этап гребных колёс сменится на более пристойный и привычный винтовой движитель. Многие не поймут, чем это так важно, но мы…

— Мы да, поймём.

Недолгое молчание, во время которого каждый из нс задумался о своём. Что там творилось в голове Алисы-Изабеллы, я даже гадать не собирался. Женщина, причём очень экстравагантная — это сама по себе тайна, завёрнутая в загадку. Даже она, даже для меня, знающего её вроде бы от и до. Мои же мысли скользнули в сторону того, не сильно ли мы ослабили собственные ресурсы, перекачивая в Новый Свет то, что до поры должно было укреплять положение в Европе. И сразу же отбросил эти необоснованные тревоги. Разрыв в техническом прогрессе между нами и даже союзниками, не говоря уж о находящихся в Европе и особенно вне европейских земель врагах, он всё ширился. По факту, империя под знамёнами Борджиа становилась тараном, сокрушающим одну преграду за другой на пути как технического, так и ментального прогресса. Другие, даже понимающие важность всего этого и старающиеся пристроиться в кильватер, всё равно опаздывали. К счастью для нас.

— Крым, — добавила Изабелла ещё одну грань из числа важного. — Помнишь, как ещё до нашего сюда отъезда властители польский и литовский, два родственничка, плакались, что от крымского хана одни убытки и разорения, в том числе из-за угнанных в рабство людей. Тогда решили, что воевать с этим гнойным прыщом пока рано, а вот наказать как следует давно пора. Мне понравилось!

Ещё бы ей не понравилось! Решение то было каким? Как следует собраться с силами и ударить ракетами с кораблей, да по всем прибрежным городам-крепостям ханства, после чего высадкой десантов окончательно устроить то, «что Содом не делал со своей Гоморрою» в пределах досягаемости. Сказано — сделано. Пускай пришлось малость подождать, заодно усыпляя бдительность кое-что пронюхавших крымчаков. А когда те подуспокоились, вот тогда весьма сильная и несущая на себе большое количество пушек, ракетных станков и, конечно, боеприпасов к оным эскадра двинулась в сторону Крыма. Командовал ей аж сам адмирал Гарсия де Лима, глава всего имперского флота. Символ, куда без него. В том смысле, что его присутствием Рим показывал — уймитесь, уроды, со своей ловлей рабов европейской крови, иначе раздавим, словно выползшего из-под ковра таракана.

Основной удар был по четырём направлениям, но главным среди оных всё едино был город-порт Кефе — основной центр работорговли. Кефе, она же Кафа — воистину проклятое место, куда свозили захваченных в набегах обращённых в рабство с целью последующей перепродажи и вывоза морем в… Раньше, понятное дело, в Османскую империю с Мамлюкским султанатом, но после того, как Черное море перестало быть удобным местом для кораблей мусульманских стран, возить морем рабов было смертельно опасно. Однако привычка, она и есть привычка, потому рынок рабов в Кефе всё так же процветал. До того момента, как в пределах пушечно-ракетных залпов появились корабли под флагами Борджиа и вымпелом Гарсия де Лима. Часть эскадры, в то время как три другие должны были разнесли по камням Керич, Балыклаву и Кезлев.

Ракетами по тем местам, где не должно было быть обращённых в рабство литвинов, поляков, русских и иных несчастных. Более осторожная пушечная пальба по оставшимся секторам обстрела. Ну а когда всё горит, все разбегаются, преисполненные ужаса, в изобилии увидевшие, как горят не просто люди и дерево, но порой и камень стен плачет каменными же слезами… Вот тогда и приходит время для высадки десанта. Высадиться в относительно тихом месте, но всё равно будучи прикрываемыми орудиями кораблей. Оказавшись на берегу, быстро принять один из видов боевых построений, более подходящих к конкретной ситуации, после чего начать причинять «добро и справедливость» в промышленных масштабах'.

Несколько дней на четыре этих портовых города. Больше всего, аж целых пять, пришлось повозиться с Кефе, да и то по причине отлова работорговцев, массового их повешения, а также погрузке на корабли — новые, предназначенные как раз для транспортировки добычи и освобождённых пленников — всего того, что только можно было из числа действительно ценного. А потом пришла пора иных находящихся на побережье городов и городков. Кинбурн и Ак-мечеть, Инкерман и Судак, Анаба и Суджук-кале, Келенчик и Еничи. Принцип тот же самый, только там и добычи куда как меньше оказывалось, и немалая часть крымских татар с прочими ногаями уже успела улепетнуть, опасаясь оказаться в петле или просто зарубленной. Однако обстрел, особенно ракетами, всех этих укреплённых мест Крымского ханства состоялся по полной программе. Освобождение пленников, добыча — всё это было важно и нужно, окупало обычные затраты и добавляло нам. Борджиа. политического капитала. А вот разрушение по факту всей прибрежной защиты и даже инфраструктуры ханства — это куда более серьёзный сигнал, адресованный лично Менглы-Гирею.

Переводя с языка войны на понятный, ему предъявлялся жёсткий ультиматум. Раз уж он не допёр своим скудноватым мозгом после случившегося с Османской империей и Мамлюкским султанатом. А он не допёр, напротив, возомнил себя не только первым среди мусульманских властителей, но и решил, будто может, как раньше. наводить беспорядок на землях европейских государей. Перепутал реальность и приятный сон, решив, что во время двух последних Крестовых походов с ним решили не связываться из-за силы ханства, а не по причине нежелания перенапрягать свои силы.

За ошибки в делах политики принято бить. Больно и показательно, крайне желательно ещё и с солидной долей демонстративного унижения. Вот боль и унижение Менглы-Гирей и хлебнул полной ложкой. Плюс пара десятков тысяч освобождённых рабов. Плюс немалое число пойманных уже татар с ногаями и прочими обитателями ханства, которые должны были стать обменным фондом. Не выкупным за золото или серебро, а в обмен на пленников-европейцев, включая туда и гаремных жён. А не выкупят… «Гладиаторские бои» в империи работают до сих пор, делая из новобранцев тех, чей клинок в реальной, пусть и контролируемой схватке испил крови врага. С какой стороны ни глянь — всё едино польза имеется.

— Александр Ягеллончик и Ян Ольбрахт Ягеллончик довольны, — констатировала очевидное Белль. — Правда последнего то и дело приходиться бить по шаловливым ручонкам. Вот что за король, раз то и дело сам себе из пистоля в ногу выстрелить пытается. Или прямо в яйца… может уже выстрелил, раз до сих пор нет ни жены, ни детей.

— Беда этого поляка в том, что он много чего хочет, разумно начинает, но потом чрезмерно увлекается и обнаруживает, что в казне мыши пищат, а придворные со знатной шляхтой волками на него смотрят. Про обычный народ и говорить нечего — в Польше ему тяжко живётся. И было бы ещё тяжелее, не получи он по своей дурной голове из Рима. Словами, к счастью, не стал доводить дело до совсем полного абсурда.

Смеётся Изабелла, вспоминая случившееся. Вот она, переменчивость женского настроения в известные дни. Но Ян Ольбрахт действительно порой «жёг напалмом». Желая абсолютной власти, заигрывал со шляхтой, наделяя её всё большими привилегиями. Получал взамен по факту кукиш, даже для приличия маслом не смазанный.

Использовал доходы от судоходства по Висле для того, чтобы как следует развить земледелие и скотоводство, что было абсолютно верным решением, но вместе с тем… Те самые попытки задобрить шляхту, вызвать её любовь к себе, они чуть было не закончились совсем уж плачевно. 1496 год и принятие Петроковского статута, которыйреально способен был обрушить экономическое и политическое положение Польши — что и сделал в известной мне истории наряду с ещё одной серьёзной миной, но уже не замедленного действия. Что это был за зверь такой? Скорее не зверь, а ядовитая тварина, ведь в его положениях значилось, что вводилось практически абсолютное крепостное право — прикрепление крестьян к земле — а простым людям жёстко запрещалось владеть шляхетской землёй. Последнее тупо и примитивно блокировало возможность перехода в шляхетское, то бишь благородное сословие.