Дорога на Вэлвилл

– Так-так, Лайтбоди, – Претц, похмыкивая, тяжело уселся на стул, стал снимать башмаки и носки. – С наступающим вас Рождеством. Насколько я понимаю, уже с завтрашнего дня вы начнете вкушать нормальную пищу, как все остальные, не правда ли?

Альфред Вудбайн, безупречно одетый служитель в аккуратном галстучке, крахмальном воротничке, с напомаженными волосами, усадил Уилла на стул рядом с Претцем. Уилл с улыбкой перевел взгляд с Хомера на Альфреда и обратно.

– Как же я соскучился по нормальной еде. Уже начал забывать, для чего человеку даны зубы.

– Он мне будет рассказывать. – Претц вздохнул, бросил башмаки на пол и стал массировать свои ножищи – нежно, будто гладил по щеке любовницу. – Доктор Келлог любит поставить человека на место, вернуть его к началу, превратить в хнычущего красномордого младенца, питающегося из сиськи… Должно быть, Келлог стремится к психологическому эффекту. Ну, ему лучше знать, благослови его Боже. Ведь он спас столько жизней. Не правда ли, Альфред?

Но Альфред не успел ответить, потому что Претц зашелся хохотом.

Уилл тоже заулыбался.

– Вы что?

– Да нет, просто подумал… – Претц наклонился вперед, его физиономия побагровела от смеха. – Чем вы теперь начнете обжираться? Что у вас там в меню? Кашка? Протертая кукурузка? Или виноград? – Он так веселился, что глаза чуть не повылезали из орбит. – Виноград, да? Я угадал?

Уилл не обиделся на насмешку. В конце концов, в Бэттл-Крик существовали свои традиции, свой заведенный порядок вещей. В глубине души Лайтбоди был даже доволен, что законным образом переходит на следующий этап лечения.

– Да, виноград, – признал он. – Правда, я бы предпочел омаров.

Это было смешно, очень смешно, и кафельные стены содрогнулись от дружного хохота.

– Альфред, вы ведь этого не слышали, правда? – сдавленно проговорил Претц, безуспешно стараясь сдержать смех, все равно вырывавшийся наружу странными звуками, напоминающими визгливое хрюканье.

Служитель покачал головой и поджал губы, но его выдавали глаза. У Альфреда тоже сегодня было приподнятое настроение, и он понимал, что именно ожиданием праздника объясняется неуемное веселье пациентов, их непривычная раскованность – они сейчас напоминали ему расшалившихся мальчишек, которые не в силах дотерпеть, когда же начнут раздавать подарки. Уилл прыснул.

Хомер Претц откинулся в синусоидном кресле и хлопнул себя по колену.

– На следующем этапе Шеф переведет вас на протозное филе, и уж тогда вам удержу не будет, сущим жеребцом станете.

Уилл подавился смешком, кинул быстрый взгляд на Альфреда, наклонившегося, чтобы закатать ему рукава, и покраснел.

– Не краснейте, Лайтбоди, – заливался Претц, плюхая ноги в большие белые цинковые ведра, – нечего-нечего. Ишь, хитрец, будто я не видел, как вы обхаживали за столом мисс Манц – даже не думайте возражать! Я бы и слова не сказал, да меня самого прямо распирает. Господи боже, когда меня сюда доставили в октябре, я без посторонней помощи со стула не мог подняться, а уж что до женщин… м-м-м… моя жена была самой заброшенной женщиной на свете, – тут он наклонился к собеседнику и подмигнул, – понимаете, что я имею в виду?

Уилл понимал. Слишком хорошо понимал. Прикрыв глаза, он стал думать об Элеоноре, Айрин, Иде Манц, о женщинах, фланирующих по холлу и постреливающих туда-сюда глазками. Уиллу неловко было обсуждать столь деликатные материи, особенно в присутствии Альфреда, который, кроме всего прочего, мог оказаться одним из шпионов доктора Келлога; но слова Хомера очень точно передавали состояние самого Лайтбоди: его тоже прямо распирало.Он сразу приободрился – значит, это естественное следствие лечения в Бэттл-Крик. Лайтбоди был искренне благодарен Претцу за доверительное признание. Приоткрыв глаза и увидев, что Альфред готовится пустить ток и держит руку на рычажке выключателя, Уилл тихо проговорил:

– Я понимаю, Хомер, отлично понимаю.

И снова закрыл глаза.

Опять раздался писклявый голос Хомера.

– Она больше не одинока.

Уилл приготовился к знакомому – то посильнее, то послабее – пощипыванию и покалыванию в конечностях. Вибрация была слабая, похоже на легкую тряску в экипаже. Тело привычно закачалось, ожидая начала процедуры, и прошло несколько мгновений, пока Лайтбоди вдруг сообразил, что ничего не происходит.

– Вы включили, Альфред? – вяло пробормотал он и в то же мгновение понял: что-то не так. Невнятный треск, мерно убаюкивавший его в течение последних нескольких секунд, все нарастал, превращаясь в барабанный бой, оглушающе и страшно бьющий по перепонкам. Уилл быстро открыл глаза. Время, казалось, остановилось: безупречный служитель по-прежнему находился возле выключателя. Но сейчас Альфред дергался всем телом, выделывал ногами нечто невообразимое, словно отплясывал негритянский танец на ярмарочной площади, хлопал руками по панели с выключателем (совсем как рыба плавниками), которая тоже трепетала и дрожала. Совершенно сбитый с толку Лайтбоди обернулся к Претцу. Однако с Хомером тоже было что-то не так: его черты исказились, глаза закатились, и ногами он колотил так, словно это было не кресло, а взбесившаяся лошадь, а сам Претц – ковбой с Дикого Запада. Довольно забавное зрелище, но почему на губах у него красная пена, и что это такое странное – розовое и влажное – свисает на воротник наподобие второго галстука?

Это его язык, Уилл, его язык.

Да, это был язык. Мгновенно сообразив, в чем дело, Лайтбоди выпрыгнул из кресла – брызги полетели во все стороны. Альфред продолжал плясать, глаза Хомера Претца стали похожи на сваренные вкрутую яйца, панель грохотала, вода шипела. Не трогайте выключатель!Уилла охватила настоящая паника. Бежать! – билась в голове паническая мысль, но он сумел ее заглушить. Нет. Нет. Нет. И Уилл не раздумывая бросился вперед, скользя по гладкому полу, нырнул под сцепленные руки Альфреда, толкнул его в грудь и тем самым разомкнул наконец цепь.

В следующее мгновение они со служителем спутанным клубком барахтались на полу, от идеально отутюженных брюк Альфреда исходил слабый запах мочи. Альфред, задыхаясь, тяжело дыша, силился высвободиться… и тут позади них раздался дикий треск, захлюпало и зашлепало, загрохотали ведра. Это синусоидное кресло Претца торжественно и неторопливо рухнуло под тяжестью сидящего в нем человека. Уилл смотрел на товарища, лежащего среди кошмарных обломков, на его огромные, белые, все еще слегка подрагивающие ступни – и понимал, что теперь ни воздержание, ни последовательный курс биологической жизни, ни кошмары здорового питания не воскресят Хомера Претца.

* * *

В день перед Рождеством уже в половине первого небо заволокло мрачными серыми тучами. Кое-как одетый и так и не переставший дрожать Уилл Лайтбоди торопливо шагал по Вашингтон-авеню – второй раз за одну неделю. Но сейчас его влекли вперед не мысли о рождественских подарках. Элеонора уехала кататься на коньках (во всяком случае, ему так было сказано), Айрин болела. Уилл смотрел себе под ноги и ни о чем не думал, совсем ни о чем.

Дойдя до пересечения Вашингтон-авеню и Чемпион, он свернул, не поднимая головы, и очутился прямо перед «Красной луковицей». «Надоели отруби и пророщенные семена?» – вопрошала надпись. Да, надоели. Смертельно надоели. Дверь в заведение была гостеприимно распахнута, а запах, доносящийся изнутри, казался райской амброзией. Уилла усадили за столик у окна, на клетчатой скатерти стояла оплывшая свеча. Официант склонился над вновь прибывшим в ожидании заказа.

– Виски, – произнес Лайтбоди, с удивлением прислушиваясь к собственному голосу. – Двойную порцию.

И потом пива.

– Слушаюсь, сэр, – отозвался официант. – Двойное виски и пиво. Предпочитаете какой-нибудь сорт?

Уилл помотал головой.

– Да, сэр. Понимаю. Закусить не желаете?

– Закусить? – повторил Лайтбоди, словно никогда не слышал этого слова раньше. Он огляделся в мерцающем полумраке, заметил ярко пылавший очаг, рождественские веточки омелы и пихты на стенах, разгоряченные выпивкой лица. И наконец ответил: – Гамбургер.