Дорога неровная

Мальчишки, поеживаясь, поплелись в дом впереди отца: предстояла порка. Татьяна не вступилась за сыновей. Она осталась на крыльце, чтобы не видеть предстоящую экзекуцию: жаль, конечно, проказников, однако, наказание они и впрямь заслужили, а в вопросах воспитания у Татьяны с Константином не было разногласий.

Колька проснулся в дурном настроении. Скатившись с кровати, вышмыгнул из комнаты. Коська еще спал, уткнувшись носом в подушку.

«Ну, погоди, вздую я тебя!» — мысленно пообещал Колька брату.

На кухне Клавдинька колдовала, напевая негромко, возле печи — готовила обед, потому что мать в это раннее время была уже у Бергота. Увидев брата, спросила участливо:

— Больно?

Клавдинька любила шалопутного младшего братца. И он ее любил, хоть и озорной, а отважный, и за нее готов на любое испытание пойти. Однажды во время обеда увидела Клавдинька на стене ползущего таракана — этих насекомых девушка боялась до обмороков, который тут же с ней и приключился. Колька поймал виновника переполоха, и едва сестра очнулась, закричал:

— Клавдинька, не бойся, они не страшные! — Колька храбро сунул насекомое в рот и тут же проглотил.

Клавдинька вновь ткнулась без чувств носом в стол. Миша расхохотался, а онемевший в первый момент Константин, придя в себя, звонко треснул Кольку ложкой по лбу, а потом еще и плеткой отхлестал. Ночью, когда все заснули, Клавдинька пробралась в комнату братьев и сунула всхлипывающему Кольке, который лежал на животе — отец драл всегда отменно — кулек с конфетами. С тех пор так и повелось: после порки Колька обязательно получал что-либо в утешение от сестры. Вот и сейчас она подала брату румяный пирожок:

— На-ко, возьми.

Колька погладил себя по мягкому, много раз битому месту, вздохнул, взял пирожок и вынесся на улицу.

На улице радостно светило майское солнце. Мальчишки, скинув теплые куртки, гоняли тряпичный мяч на пустыре за слободкой, и Колька присоединился к ним.

Весь день он бегал, забыв обо всем и только присев нечаянно, вскакивал, как ошпаренный: сидеть больно. Выволочка всегда зависела от величины проступка, на сей раз, на взгляд отца, вина сыновей была значительной, потому выпорол обоих от души.

Вечером вся семья, как всегда, села ужинать. Многоопытный Колька присел бочком на край скамьи. Коська стоял на полусогнутых ногах, боясь даже присесть.

— Ну, чего стоишь? — рыкнул отец, шлепнув Коську ладонью по макушке.

Коська с маху сел и тут же, взвыв дурным голосом, вскочил на ноги, но под суровым взглядом отца осторожно опустился обратно.

Деревянные ложки заскребли дно глубокой общей деревянной чашки. Колька хлебал щи мало, стараясь удержать у края чашки огромный кусок мяса. Но вот отец стукнул негромко своей ложкой по краю и подхватил кусок мяса. Следующим должен был брать мясо старший сын Михаил, потом мать, Клавдинька, Людмилка, Коська, а уж потом выходил черед Кольке. Еда для Гришутки, слабенького и болезненного мальчика, готовилась отдельно. Но Колька, услышав сигнал, опередил старших братьев, выхватил из чашки облюбованный кусок мяса и тотчас выпустил его от звонкого и крепкого щелчка в лоб — отец навел порядок в очереди.

— Цыц!

Колька притих.

После ужина отец объявил:

— Коська завтра со мной в чесалку пойдет. Хватит шлындать по улице. Я с мастером договорился.

— Слышали? — спросил Миша. — К нам царь приезжает, будет со своими подданными трехсотлетие династии праздновать, — сказал и криво усмехнулся. — Видели, афиши всюду расклеены?

Отец насупился на усмешку сына, а мать согласно кивнула: об этом же недавно шла речь и в доме Бергота.

В разговор взрослых встрял Колька:

— Ага! Я тоже знаю. Мы со школой будем его встречать, мне, мам, нужна белая рубашка и черные штаны. А еще мы в потешных будем, форму, директор сказывал, уже пошили. Фуражки дадут и ружья! Во!

Коська завистливо посмотрел на брата — гляди-ка, и форму дадут, и на завод еще не идет, вечно этому Кольке везет.

Кострома — колыбель царствующего дома царей Московских, ставших владыками всея Руси Божьим провидением. Кострома лелеяла и охраняла от ворогов отрока Михаила Федоровича, отпрыска рода Романовых, самого близкого в родстве к потомку Рюрика Ивану Грозному из всех именитых в то время семей, уцелевшего в период царствования Бориса Годунова и самозванных захватчиков престола. Михаил находился в Ипатьевском монастыре своей костромской вотчины и дал согласие на царствование 14 марта 1613 года. А град Костромской был еще древнее — в тринадцатом году ему исполнялось шестьсот лет. И вот семнадцатый отпрыск рода Романовых прислал такую телеграмму: «Радуюсь мысли быть въ скоромъ времени среди близких Моему сердцу Костромичей. Николай».

Погода стояла прескверная — резкий ветер гулял по городу, с неба, затянутого низкими тяжелыми тучами, то и дело сыпался дождь, но в Костроме полным ходом шли приготовления к встрече царя. Губернатор Стремухов, объезжая места, где должно быть торжество, проверяя, все ли идет как надо, с тревогой поглядывал на небо: скоро ли развиднеется и проглянет солнце.

И в его, губернаторском, доме дела тоже шли ходко: маляры заканчивали покраску стен, отчего дом становился все краше и наряднее. Стремухов полюбовался на дом, похвалил маляров, но тут же и посетовал:

— Ах, какая же погода премерзкая, и когда же дождь перестанет?

Пожилой артельщик, провел рукой по окладистой седой бороде, глянул на небо и сильно порадовал сердце Стремухова:

— Небось, батюшка, погода наладится. Матушка Царица небесная Феодоровская не допустит плохой погоды, когда приедет государь наш.

— Братец ты мой! — обрадовался Стремухов такому предсказанию. — Ох, твои бы слова да Богу в уши, братец ты мой! — и он от избытка чувств пожаловал артельщику рубль за радостное предсказание, авось, и самом деле, Бог услышит эти слова да заставит Илью-пророка, повелителя погоды, разогнать тучи.

И погода действительно наладилась 18 мая, в день, когда должен был приехать царь Николай II.

Колька умчался спозаранку к школе, как велено было директором. Собрались пойти к Волге и Константин с Татьяной. Миша, усмехаясь, наблюдал за их сборами, но ничего не говорил. И как ни рано пришли к реке Смирновы, а там уже толпился народ. Спуски к Волге, а также Муравьевка и Маленький бульвар оказались заняты людьми, а кому не хватило места на мостовой, те взобрались на штабеля досок и бревен, лежавших на пристани. Все внимательно смотрели на поворот, откуда должна была появиться царская флотилия. Народ толпился и у стен Ипатьевского монастыря, стоявшего на стрелке слияния рек Костромы и Волги. Возле него построена, как и в городе, Царская пристань, а в самом монастыре — Царская ставка в палатах князей Романовых. Они, конечно, не могли уже равняться величием с Кремлем, а тем паче — с Зимним дворцом, но палаты в Ипатьевском монастыре — родовое гнездо, и украшено оно было не менее роскошно, чем столичные покои.

Наконец кто-то самый глазастый радостно и громко закричал:

— Плы-ы-ву-у-т!

И впрямь, из-за поворота величаво выплыл «Межень», на его мачте развевался императорский штандарт. За «Меженем» следовали другие пароходы флотилии сопровождения — казенный «Стрежень» да «Цесаревич Алексей» общества «Кавказ и Меркурий», пароходы общества «Самолет» — «Тургенев», «Александр Благословенный» и «Царь Михаил Федорович». И тут же грянул артиллерийский салют всей батареей, расположенной у Городища. На выстрел все Костромские церкви ответили радостным перезвоном, а церквей в городе немало — четырнадцать.