Дорога соли

— Это очень красивая вещь, — заметила она. — У Лаллавы тоже есть такие амулеты. Помню, когда я была маленькой, она жила вместе с нами. Я нашла украшения у нее под матрасом, вытащила, надела на себя и посмотрела в зеркало. Мне казалось, что я похожа на принцессу туарегов, но Лаллава поймала меня и отшлепала. — Хабиба улыбнулась, и лицо ее просветлело. — Я закричала, побежала жаловаться маме, но та сказала, что Лаллава правильно сделала. Каждая вещь принадлежит только одной женщине, и неважно, насколько низко ее положение в обществе. Лаллава уже очень стара. Никто не знает, сколько ей лет, и меньше всего — она сама. Эта женщина прожила очень долгую и хорошую жизнь, принимая во внимание все то, что с ней случилось. Она очень любит пустыню. Перед последним приступом я пообещала ей, что она увидит ее еще раз… — Голос Хабибы пресекся, я догадалась, что она пытается сдержать слезы, и тут вдруг почувствовала, что у меня тоже защипало в глазах. — Я пообещала, что перед смертью она еще раз пройдет по соляному пути. Но, как видите, теперь Лаллава слишком слаба.

— По соляному пути?

— Так зовутся караванные тропы, ведущие в соляные копи в самом сердце пустыни Сахары. По ним торговцы водили караваны верблюдов туда и к рынкам, где можно было продать и купить рабов или поменять их на соль и другие товары. Туареги часто употребляют это понятие, оно означает «дорога жизни» или даже «дорога смерти», иногда то и другое сразу. Мне очень совестно, что я не могу исполнить свое обещание. Теперь ей трудно будет умереть спокойно. Но ваш амулет явился для нее частичкой пустыни.

Я почувствовала на лице что-то влажное и поняла, что слезы, которые в поисках выхода щипали мне глаза, уже текут по щекам. Не помню, когда плакала в последний раз. Я с детства привыкла с презрением относиться к подобной чувствительности и была очень недовольна собой, впрочем лишь отчасти. Во мне, как ни странно, появилось нечто новое, или же эта сторона моей личности была давно глубоко похоронена и вот сейчас снова явилась на свет. Теперь мне не было стыдно своих слез.

Впрочем, Хабиба не смотрела на меня. Она отвернулась, чтобы взять мяту из переполненного тазика, стоявшего за дверью кухни, потом жестом позвала меня внутрь. Я смотрела, как Хабиба готовит чай: кипятит воду на единственной газовой конфорке, нагревает серебряный чайник, кладет туда горсточку шариков зеленого чая, добрую горсть свежей мяты и три огромных куска сахару.

— Господи, неужели столько сахару кладется в каждый чайник?

Я вспомнила, сколько стаканов этой жидкости выпила с тех пор, как нахожусь в Марокко, и содрогнулась.

— Ради вас я положила совсем немножко. Ведь вы, европейцы, не любите сахар, — засмеялась она. — Я заметила, что даже у Таиба изменились вкусы с тех пор, как он уехал в Париж.

Последние слова Хабиба произнесла как-то резковато, и я не могла не озадачиться мыслью о том, что бы это значило, не почудилось ли мне.

— А что, все молодые люди уезжают отсюда, чтобы найти работу?

— Да, у нас здесь трудно заработать на жизнь. Сами видите, кругом бедность и скука, и чем дальше, тем хуже. Работы нет, денег и удовольствий тоже. Поэтому молодые люди — а в наши дни и женщины тоже — уезжают учиться, получают образование, устраиваются на работу и посылают деньги домой, тем, кто остался на родине. Вот так мы теперь и живем в Марокко.

— Тем, кто остался, наверное, приходится нелегко, — сказала я, наблюдая, как она вылила стакан, который только что наполнила чаем, обратно в чайник и круговыми движениями перемешала в нем содержимое. — Особенно женщинам.

— Всем трудно. Иногда люди не возвращаются совсем.

— Как Таиб?

Она бросила на меня внимательный взгляд и сказала:

— Мы с Таибом обручились, когда были детьми.

— Долго же длится ваша помолвка.

— Мы решили отложить свадьбу, пока не добудем средства на строительство дома. Я уехала в Агадир, чтоб продолжить образование и получить диплом учительницы, а Таиб отправился во Францию и… в общем, остался. Ему нравится тамошний образ жизни. По крайней мере, так мне кажется.

Слова «образ жизни» она произнесла таким неодобрительным тоном, что я услышала в нем все презрение человека ислама по отношению к неправедным, эгоистичным, аморальным обычаям и нравам Запада. Что и говорить, я была уязвлена.

— Теперь вы дипломированная учительница, он зарабатывает достаточно, разъезжает в навороченном автомобиле. Когда же свадьба?

Хабиба крепко сжала губы, словно сдерживала просившийся с языка грубый ответ, и резким движением пустила струю булькающей золотистой жидкости в красивый стакан.

— А кто вы такая, чтобы судить нас? Не все и не всегда решают деньги, — зло сказала она. — К Таибу я не предъявляю никаких прав, не считая тех, что требуют наши родственные узы. Можете спать с ним сколько угодно, если хотите.

В общем-то, глагол «спать» — эвфемизм. Хабиба сказала иначе. Она употребила французское слово «baiser», [53] которое прозвучало для меня как пощечина. Я вздрогнула и увидела в ее глазах торжествующий огонек. Хабиба повернулась, подхватила поднос и зашагала в гостиную, где женщины, похожие на печальных ворон, ожидали, когда им принесут угощение. Мне пришлось ковылять вслед за ней. Я была смущена, потрясена, ошеломлена и, надо сказать, изрядно сердита.

53

Трахаться (фр.).

Мне очень хотелось схватить ее за плечо и развернуть кругом, чтобы этот смертельно сладкий чай разлетелся во все стороны, потребовать от нее прямого ответа, что она хочет сказать этим своим словечком. Но, конечно, ничего такого я не сделала, кротко присела на краешек диванчика, стала прихлебывать этот отвратительный чай и старалась не встречаться с ней взглядом, не говоря уже о том, чтобы вступать с ней в беседы, да и вообще ни с кем. Впрочем, и необходимости в этом не было. Все присутствующие одновременно тараторили на своем жутком языке, не обращая на меня внимания, но время от времени я чувствовала на себе невидимый пристальный взгляд умирающей женщины, странно настойчивый, немигающий и бередящий душу. Я вздохнула с облегчением только через несколько невыносимо долгих часов, когда мы наконец-то уехали.

Глава 18

— Кажется, вам было там не очень уютно, — сказал мне Таиб в машине.

— Просто задумалась, — пожала я плечами.

— Да, я вас понимаю. Мне тоже есть о чем подумать. — Он кивнул, но так и не сказал, о чем именно.

Мой первоначальный гнев давно утих, но враждебная вспышка Хабибы потрясла меня до основания. Да бог с ней, просто ревнивая женщина, которая видит во мне угрозу своему счастью. Что бы она там ни говорила, но интересно, они с Таибом все еще официально помолвлены или нет. Теплое чувство друг к другу, проявленное в моем присутствии, казалось искренним, но мне было трудно судить, настолько ли оно глубоко, как это демонстрировала их встреча, сопровождаемая поцелуями. Не усмотрела ли Хабиба в его отношении ко мне чего-то такого, не существующего на самом деле? Может быть, ее враждебность ко мне порождена ощущением, что она его потеряла, он пожертвовал ею ради Франции и женщин чужой страны? Учитывая тот факт, что она похоронила себя в этой Богом забытой пыльной деревеньке, в мрачном доме, занятом старухами со сверкающими бусинками глаз и умирающей гостьей, я хорошо понимала разочарование Хабибы. Всякая на ее месте позавидовала бы современной европейской женщине, которая, пританцовывая — пардон, прихрамывая, — опирается на руку мужчины, за которого ты собиралась выйти замуж. Эта бесстыдница ходит с непокрытой головой, дорогущими часами на загорелой руке и модной сумкой на плече. Она может, если, конечно, захочет, в любую минуту отобрать у нее Таиба, не привыкла отказывать себе в удовольствиях, не заботится о мнении окружающих и не думает о нежелательных последствиях своего поведения. Сегодня такая персона здесь, а завтра ее нет. Но одна мысль не давала мне покоя. Я считала, что это была не одна только ревность, чувствовала это в том странном тоне ее голоса, с которым она обрушилась на меня. В нем звучало глубоко засевшее высокомерное презрение. Хабиба увидела во мне нечто такое, что вызвало у нее жуткое отвращение. Я полагала, что, несмотря на все мои западные ухватки и непокрытую голову, вела себя вполне учтиво и почтительно. Да, я не умела говорить на ее языке. Часто бывает так, что иностранца считают невеждой, если он тебя не понимает и не может с тобой общаться. Но тут было что-то еще, не просто холодность, но язвительная резкость. В отношении к моей особе проглядывало осуждение, словно она видела во мне человека, который двинулся по кривой дорожке, в моральном смысле сошел с истинного пути и провалился в болото.

Я хорошо это понимала, сама привыкла, что ко мне относились с определенной долей уважения. Я жила в мире, где меня рассматривали под углом зрения моего социального положения и места в профессиональной иерархии. На работе меня характеризовала руководящая должность в компании, власть, которой я обладала, высокое положение клиентов, с которыми имела дело, и немалое жалованье. Даже вне работы, на улицах столицы я привыкла к тому, что окружающие догадывались о моем положении по внешнему виду — ухоженной прическе, маникюру, дорогой одежде, неброским, но очень качественным аксессуарам, по моим манерам и умению держаться. Чувство собственного достоинства мне придавали даже эти, в сущности, пустые атрибуты. Но кто на самом деле эта Изабель Треслов-Фосетт сама по себе? Действительно, что я за птица? При внимательном рассмотрении величественная и стройная система, в рамках которой я считалась во всех отношениях успешной женщиной, оказывалась довольно хрупкой. Я чувствовала в ней нечто иллюзорное, словно смотрела сон о себе самой. Деньги, конечно, хорошее дело, но сами по себе они ничего не значат, являют собой сделку с будущим, а какое оно у меня? Семьи нет, друзей тоже мало, ни веры в Бога или богов, ни убеждений, которые выходили бы за пределы моего опыта. Теперь мне стало ясно, что всю свою жизнь я прожила, затворившись от внешнего мира в своей раковине, старалась не замечать сложные или непонятные его элементы, чтобы они не навредили мне, обнесла себя крепкой стеной финансовой независимости и работы, не требующей эмоционального участия. На то, что я с таким тщанием выстроила вокруг себя крепость, были свои причины. Я хорошо это понимала. Выбранная мною стратегия помогла мне продвинуться в жизни и без особых потерь занять приличное положение в обществе. Но Хабиба потрясла фундамент этой крепости и основы стратегии.