Дорога стали и надежды

Рюкзак, набитый всем необходимым, тяжело плюхнулся на грязные доски. Ходок, заросший клочковатой бородой, покосился на него с нескрываемой жадностью. Из остальных ходоков остались в большой столовой только трое, парочка уже ушла спать в соседние конуры. И хорошо – меньше народа, больше кислорода, его тут и так не хватало. Женя откинулась на бревенчатую стену, стараясь не думать про этих вот попутчиков. Кто его знает, что ожидает впереди, если уж выпало идти с Абдульмановым, знакомцы у него те еще… да. Понятно, что Пуля знал Золотого давно, но они с Дармовым не подозревали, насколько. Какой там человек СБ, знающий этих людей, для чего?

Задание, полученное от Петра Ильича, все усложнялось и усложнялось, но выполнить его для Жени стало делом чести. Слишком много дал ей Петр Ильич, слишком многим она ему обязана. На странности, связанные с поиском и доставкой его неожиданно объявившейся племянницы, на скрытность самой экспедиции и нежелание Дармова привлекать вместо нее кого-то серьезнее, Уколова внимания не обращала. Надо – значит надо. Посчитал ее командир именно так, она выполнит.

Абдульманов… Вот это пока главная проблема. Ходоков, жадно шарящих взглядами не только по брезенту рюкзака, но и по ее заднице, Женя не считала достойными внимания. Уж с кем-с кем, а с ними вряд ли возникнут неприятности.

А вот Азамат внушал невольное опасение. Бывший осназовец на поверку оказался крепким орешком, точь-в-точь соответствуя данной ему особистами канувшего в Лету отряда характеристике: скрытный, опасный, себе на уме. Прав Петр Ильич, говоря про сослуживцев Абдульманова, на все сто процентов сказал верно. Он выжил, а остальные? Большая часть давно сгнила в земле, став или пищей червям, или компостом на овощных фермах республики.

ОСНАЗ сделал свое дело и ушел. Полностью и бесповоротно. Мужчин и женщин, воевавших за республику, погубила сама их природа. Кто-то пытался быть сталкером, бродя по пустошам Предуралья, кто-то подался в СБ, хотя, признаться, брали их неохотно. Кровью, болью, умением убивать сейчас мало кого удивишь, а ОСНАЗ умел только воевать и причинять боль. И именно она, ставшая такой привычной, заставила многих из них пить самогон, курить и гонять по вене, искать забвения среди отбросов. Жители Демы не принимали их, после нескольких стопок начинавших рвать на груди сиреневый от пота тельник, рассказывающих о боях и размазывающих по лицу пьяные слезы пополам с соплями.

Абдульманов на них не походил. Совсем.

Уколова покосилась на него, сидящего за столом и спокойно евшего что-то из побитой временем алюминиевой миски. Напротив Пули сидел Петр, для чего-то заново пересчитывая ампулы в переданном контейнере. Азамат, казалось, совершенно не обращал на ходока внимания, уставившись куда-то на стену за спиной того, вот только обрез лежал у него на коленях, а ремешок кобуры полученного в Деме «Грача» оказался расстегнутым. Его мохнатое страшилище лежало на лавке сбоку, что-то грызя и утробно ворча. Кот откровенно пугал Уколову.

– Что ешь? – Женя подсела ближе. Присмотрелась к странного цвета бурде в миске. Пахло разваренным мясом и грибами. – Говядина?

Азамат покачал головой. Кивнул на видневшийся в проеме, ведшем на кухню, край стола. На Уколову, осклабившись в кровавой ухмылке, пялилась белесыми бельмами большеухая свиная голова с синим пятачком.

– Тебе разве можно? – Уколова заинтересованно посмотрела на Пулю.

– М? – Пуля прожевал твердо хрустящий хрящ, облизал ложку. – Ты про что?

– Ну, ты же мусульманин?

– И?

– Так нельзя же.

Азамат отложил ложку в сторону, достал из кармана аккуратно свернутый кусок старого бинта и вытер рот. Погладил по голове кота и повернулся к Уколовой.

– Ты знаешь суры? Нет? Хорошо, попробую объяснить. Итак, в Коране прямо указано на запрет свинины и алкоголя, это верно. Но, Евгения, когда правоверный находится на войне, особенно если война священна, кое-что ему может и проститься. Потом. Особенно если выдержать пропущенные посты. А что сейчас вокруг, если не война?

Уколова усмехнулась:

– Священная?

Азамат пожал плечами.

– Священной война может быть только тогда, когда спасаешь души. Я недавно пошел спасать маленькую девочку от порождений мрака. Надо думать, что для нее мое появление оказалось чем-то большим, чем просто схватка. Нет?

И улыбнулся.

Уколова не ответила, лишь дернула головой и вышла.

Незаметных женщин, делавших ужин и носивших посуду, она не увидела. Да и вряд ли здесь где-то прятался отдельный ватер-клозет для дам. А большой сортир, из ржавых труб, обложенных пучками сухого камыша, искать не требовалось – нужник виднелся чуть вдалеке, поблескивая старым железом мокрой крыши.

Заметно холодало, хотя капли так и продолжали стучать. Уколова посмотрела вверх, надеясь увидеть просвет и бледные точки звезд. Не повезло, небо явно не планировало ответить взаимностью. Уколова сплюнула под ноги и пошла вперед, жалея о забытом фонаре. Жирно чавкало под подошвами, и, памятуя о лошадях, ей совершенно не хотелось думать об источнике «чваканий».

Оказавшись внутри, она помянула недобрым словом собственный респиратор, оставшийся в хибаре ходоков. Холод никак не мешал запахам, вот совершенно никак. Уколова вздрогнула, только поднявшись на скользкий настил, скрипнувший под ней. Сортир ударил в нос всей своей затаившейся мощью, подло и вероломно. Она оглянулась, ища глазами любой навес, любой кусок еще чего-то, что скроет от дождя и даст возможность наконец-то освободить организм. Как ни странно, но надежды на звездное небо и относительно сухое место, где можно было бы присесть, совпали в одном – в полном отказе желавшей.

– Твою мать… – Уколова шагнула вперед, стараясь не поскользнуться. Представить себе, во что тут вляпаешься, не хотелось чуть меньше, чем закончить такую необходимую прогулку именно здесь. – Твою же мать!

Ветер шлепал выбившимися тяжелыми листьями, отсыревшими, трещавшими под его напором камышинами. Доски, замеченные днем, черные и явно прогнившие, скрипели. Воняло резко и сильно, мутя рассудок. Ацетоновая вонь сотен литров мочи, запах тухлых яиц от остальных нечистот и пронзительная резь рассыпанной хлорки. Ее Уколова узнала еще издалека.

На ощупь, стараясь ставить ноги аккуратно-аккуратно, Женя дошла до первого «очка», закрытого с боков брезентом, натянутым на покачивающиеся бревна. Надо же, захотелось сказать ей, прямо культура. Ветер взвыл снаружи, прорвался через прорехи в камыше и хлестко шлепнул по лицу, вбив все комментарии назад.

Захотелось развернуться и удрать назад, в чад хибары, к сохнущим у печки духовитым портянкам и дырявым шерстяным носкам. Плюнуть на все и попросить Азамата вернуться с ней сюда. Темнота, скрип и шорохи неожиданно стали пугать.

Уколова расстегнула ремень, носком нащупала край дыры, проехавшись по мягкому и расползающемуся в стороны. Вонь стала сильнее. Ветер стегнул по голой коже живота, старательно добираясь до паха.

– Твою-то мать… – Уколова всхлипнула, ненавидя саму себя. Ну да, девушка, это вам не негодяев в Деме ловить, не под пули на тракте лезть, это куда страшнее. Это, мать его, обычный деревенский сортир.

Она заставила себя раскорячиться, сжимая в кулаке несколько мятых листов, выдранных из книжки, найденной на лавке. Здесь, в Венере, литература явно имела свою цену. Ветер ударил еще раз, ледяным клинком пройдясь по ляжкам, разом покрывшимся мурашками. Скрипнула доска, еще и еще. Женя вздрогнула, понимая, что звук не случайный.