Дорога уходит в даль… В рассветный час. Весна (сборник)

Ирина Андреевна объявляет нам, что сейчас будет перемена – можно выйти в коридор. А потом всем уже спрошенным девочкам – перейти в соседний класс, там они будут писать диктовку, а потом – экзаменоваться по арифметике. А те девочки, которых еще не проэкзаменовали по русскому языку, пусть возвращаются после перемены сюда, в этот класс: их будут экзаменовать тут.

Со всех ног бегу к маме – пусть не волнуется, меня еще не экзаменовали. И пусть будет спокойна: экзаменуют очень, очень легко!

– Ну, не так уж легко! – вздыхает Серафима Павловна (они с мамой сидят в вестибюле рядышком). – Риточку мою просто ужас как строго спрашивали!

Я молчу. Я ведь слышала, как экзаменовали Риту и как она отвечала. Просто вчуже было неловко.

Звонок снова зовет нас наверх. С той необыкновенной легкостью, с какой дети привыкают к новому месту, к новой обстановке, я уже чувствую себя в институте как дома. Поднимаюсь легко, бегом вверх по лестнице, сделанной словно из чугунного кружева, – а в первый раз я шла по ней со страхом! – мне нравятся широкие, залитые солнцем сводчатые коридоры, глубокие ниши с окнами, замазанными до половины белой краской.

Неэкзаменованных девочек вместе со мной всего семь человек. И все они – еврейки: Фейгель, Гуз, Айзенштейн и другие.

Начинается экзамен, и я просто ушам не верю. То же чтение вслух, но не коротеньких рассказиков из хрестоматии, а больших, сложных литературных отрывков. Самые разнообразные вопросы по содержанию прочитанного. Разбор не только по частям предложения, но и по частям речи. И еще, и еще, и еще.

В отрывке, который читает первая из экзаменуемых девочек, Айзенштейн, встречаются слова: «побывал во всех частях света». Учительница спрашивает:

– А сколько частей света вы знаете?

Айзенштейн отвечает:

– Пьять…

Ирина Андреевна иронически переглядывается с другой учительницей. Но третья из них, пожилая, с желтым лицом, на котором очень ярко выделяются умные глаза, такие горячие, что, кажется, тронь – руку обожжешь, без всякой насмешки поправляет Айзенштейн:

– Надо говорить не «пьять», а пять…

Меня экзаменуют последней. Мне дают читать кусочек монолога Чацкого из «Горя от ума».

Французик из Бордо, надсаживая грудь,Собрал вокруг себя род веча…

Я очень люблю «Горе от ума» – мы это читали с мамой, – мне приятно встретить знакомые стихи. Я читаю их с удовольствием. Хорошенькая Ирина Андреевна (учительница Риты и Зои) слушает меня со скучающе-безразличной миной. Но учительница с желтым лицом и горячими глазами (ее зовут Анна Дмитриевна) смотрит на меня и одобрительно кивает головой. «Так, так… хорошо».

Потом меня спрашивают, что такое «французик», что такое «Бордо» и какие еще города я знаю во Франции. Я знаю их много – от Поля! – и перечисляю. Что значит «надсаживая грудь»? Что такое «вече»?.. С разбором я тоже справилась вполне прилично.

Не буду рассказывать о дальнейшем ходе экзаменов. Скажу только одно: как выяснилось потом, мы писали не ту диктовку, что все остальные девочки, и решали не те задачи, что они, а гораздо более трудные. Все шесть девочек, которые экзаменовались вместе со мной, отвечали, казалось мне, хорошо. Во всяком случае, ни одна из них не плела такой чепухи, как Рита Шабанова. У меня было впечатление, что все эти шесть девочек отвечали лучше, чем я, в особенности по арифметике.

Экзамен кончился, нам велят идти домой: списки принятых будут вывешены завтра.

На одну минуту мы – все семь девочек – останавливаемся на верхней площадке лестницы. Смотрим друг на друга.

– Не примут нас… – чуть слышно почти шепчет Фейгель, тоненькая девочка с громадными грустными глазами.

– Почему не примут?

Фейгель устало улыбается и крепко жмет мне руку. Все мы прощаемся друг с другом и бежим вниз – к мамам. Бедные мамы – изволновались, измучились…

Первое, что мне бросается в глаза в вестибюле, – это Рита Шабанова, заливающаяся слезами на коленях у Серафимы Павловны. От рева, от икающих всхлипываний у Риты пошла кровь носом. Мама и перепуганная Серафима Павловна, запрокинув Рите голову, прикладывают ей к переносице платки, смоченные в холодной воде.

А Рита ревет в голос!

– Риточка, солнышко мое, да не убивайся ты так! Ведь неизвестно еще… Примут тебя, примут, рыбуленька моя…

Поверь мне, уж я знаю!

Рита, плача, гудит низко, как басовая струна:

– Я сама не желаю!.. Нужен он мне, этот паршивый институт!..

Когда кровотечение из Ритиного носа прекращается, ей обтирают мокрым платком запачканное лицо, и Серафима Павловна предлагает:

– Давайте сейчас же в кондитерскую! Мороженое есть!

Мама отказывается – нас, наверно, ждет дома папа, – и мы прощаемся с Шабановыми. С Зоей я расстаюсь дружелюбно, она все-таки добренький теленок, но с Ритой мы еле прощаемся.

– Тебя тоже не примут, не воображай! – говорит она мне со злым торжеством. – Не примут!

– Почему? – невольно вырывается у меня.

– Потому что «потому» кончается на «у»! Из всех вас, кого отдельно экзаменовали, ни одной не примут! Мне сама учительница говорила, Ирина Андреевна, она знает… Не примут вас никого!

– Не слушай Ритку! – неторопливо журчит сдобным голосом Зоя. – Она от злости все врет… Ничего ей Ирина Андреевна не говорила!..

– Нет, говорила, говорила, говорила!..

Мы с мамой уходим.

Нас обгоняет шабановская бричка, и Рита, высунувшись, еще раз бросает мне:

– Не примут!

Мы медленно идем по улице. Я рассказываю маме все, как было, – весь экзамен, все, что спрашивали. Я рассказываю не так, как обычно, «не тараторно», а медленно, вдумываясь сама в то, что вспоминаю.

– Ты устала? – спрашивает мама.

Я отрицательно качаю головой. Дело не в том, что я устала. Конечно, я и устала тоже, но самое главное – я еще сама не могу понять ту печаль, ту горечь, к которой сегодня впервые прикоснулась моя душа.

На площадке лестницы, перед дверью в нашу квартиру, мы с мамой впервые за весь этот суматошный и напряженный день оказываемся одни. Вдвоем. Мы смотрим друг на друга и крепко обнимаемся.

Запах мамы… Все забывает человек, только не это… Потому что это – запах спокойствия, прибежища в беде. Запах, в котором растворяется оскорбительная горечь всего, что пережито мною в этот первый день самостоятельной жизни…

– Ничего не поделаешь… – шепчет мама. – Вот так оно и есть…

На следующий день в списке принятых в первый класс на букву «Я» мы читаем: «Яновская Александра». Это я. На букву «Ш» приняты Шабановы – Зоя и Маргарита. Но Рита – в приготовительный класс. На букву «Ф» – Фейгель Мария.