Дорога в рай

— Привет, мам, — сказал Уолли.

Она и на это ничего не отвечала.

От запаха свиного жира меня начало тошнить.

— Я хочу кофе, — сказала Мэри, не поднимая головы.

Голос ее прозвучал очень странно.

— Сейчас будет, — сказал я.

Я сдвинул с огня сковородку и быстро приготовил чашку растворимого кофе. Чашку я поставил перед ней.

— Мальчики, — сказала она, обращаясь к детям, — не могли бы вы почитать в другой комнате, пока не приготовят завтрак?

— Мы? — переспросил Виктор. — Почему?

— Потому что я прошу вас об этом.

— Мы что-то не так делаем? — спросил Уолли.

— Нет, мой хороший, все так. Просто я хочу, чтобы меня ненадолго оставили с папой.

Я почувствовал, как внутри у меня все сжалось. Мне захотелось бежать. Мне захотелось выскочить на улицу через входную дверь, побежать сломя голову и где-нибудь спрятаться.

— Налей и себе кофе, Вик, и сядь.

Голос у нее был совершенно ровный. Гнева в нем не слышалось. Да в нем вообще ничего не слышалось. Однако она так ни разу и не взглянула на меня. Мальчики вышли, прихватив с собой страницу с комиксами.

— Закройте за собой дверь, — сказала им Мэри.

Я положил себе ложку растворимого кофе и налил в чашку кипяченой воды. Потом добавил молока и положил сахар. Тишина стояла оглушающая. Я подошел к столу и сел на стул напротив Мэри. У меня было такое чувство, будто я сижу на электрическом стуле.

— Послушай, Вик, — сказала она, глядя в свою чашку. — Я хочу высказаться сейчас, потому что потом не смогу сказать тебе этого.

— Ради Бога, к чему этот трагический тон? — спросил я. — Что-то случилось?

— Да, Вик, случилось.

— Что же?

На ее бледном неподвижном лице застыл отстраненный взгляд; казалось, она ничего вокруг себя не замечает.

— Ну же, выкладывай, — смело сказал я.

— Тебе это не очень-то понравится, — начала она, и ее большие голубые глаза, в которых застыло тревожное выражение, остановились на мгновение на моем лице, но она тотчас же отвела их.

— Что именно мне не очень понравится? — спросил я.

Внутри у меня все похолодело. Я почувствовал себя как один из тех воров, о которых мне рассказывал полицейский.

— Ты ведь знаешь, я очень не люблю говорить о физической близости и тому подобном, — сказала она. — Сколько мы с тобой женаты, я ни разу с тобой об этом не говорила.

— Это правда, — согласился я.

Она сделала глоток кофе и, мне показалось, даже не почувствовала его вкуса.

— Дело в том, — сказала она, — что мне никогда это не нравилось. Если хочешь знать, я это всегда ненавидела.

— Что ненавидела? — спросил я.

— Секс, — сказала она. — Заниматься им.

— О Господи! — произнес я.

— Я никогда не получала от этого ни малейшего удовольствия.

Это само по себе звучало обескураживающе, однако настоящий удар меня ждал впереди, в этом я был уверен.

— Извини, если тебя это удивляет, — добавила она.

Я не знал, что и говорить, поэтому промолчал. Она снова подняла взгляд от кофейной чашки и внимательно заглянула в мои глаза, будто взвешивая что-то, потом снова опустила голову.

— Я не собиралась никогда с тобой об этом говорить, — сказала она. — И не стала бы этого делать, если бы не минувшая ночь.

Очень медленно я спросил:

— А при чем тут минувшая ночь?

— Минувшей ночью, — ответила она, — я неожиданно узнала, что это, черт возьми, такое.

— Вот как?

Она поглядела мне в глаза, и ее лицо раскрылось, точно цветок.

— Да, — ответила она, — теперь я это точно знаю.

Я не двигался.

— О, дорогой! — вскричала она и, вскочив со стула, бросилась ко мне и наградила меня сочным поцелуем. — Огромное тебе спасибо за прошлую ночь! Ты был прекрасен! И я была прекрасна! Мы оба были прекрасны! Не смущайся так, мой дорогой! Ты должен гордиться собой! Ты был неподражаем! Я люблю тебя! Люблю! Люблю!

Я сидел не двигаясь.

Она придвинулась еще ближе ко мне и обняла меня за плечи.

— А теперь, — мягко заговорила она, — теперь, когда ты… даже не знаю, как сказать… теперь, когда ты… открыл, что ли… что мне нужно, теперь все будет замечательно!

Я по-прежнему сидел не двигаясь. Она медленно пошла назад на свое место. По щеке ее бежала большая слеза. Я не понимал почему.

— Я ведь правильно сделала, что сказала тебе? — спросила она, улыбаясь сквозь слезы.

— Да, — ответил я. — О да.

Я поднялся и подошел к плите, чтобы только не смотреть ей в лицо. В окно я увидел Джерри, который шел через сад с воскресной газетой под мышкой. В походке его было что-то бодрое, в каждом шаге чувствовалось горделивое торжество, и, подойдя к своему дому, он взбежал на крыльцо, перепрыгивая через две ступеньки.

Последний акт

Анна сидела на кухне, посматривая на головку бостонского салата-латука, варившуюся к семейному ужину, когда в дверь позвонили. Звонок висел на стене прямо над раковиной, и он всякий раз заставлял ее вздрагивать, когда ей случалось оказаться рядом. По этой причине ни муж, ни кто-либо из детей никогда не звонили в него. На этот раз он, как ей показалось, прозвенел громче, и Анна вздрогнула сильнее, чем обычно.

Когда она открыла дверь, за порогом стояли двое полицейских с бледно-восковыми лицами. Они смотрели на нее. Она тоже смотрела на них, ожидая, что они скажут.

Она смотрела на них, но они ничего не говорили. И не двигались. Они стояли так неподвижно, что казались похожими на две восковые фигуры, которых кто-то шутки ради поставил у дверей. Оба держали перед собой в руках свои шлемы.

— В чем дело? — спросила Анна.

Они были молоды, и оба были в перчатках с крагами. Она увидела их огромные мотоциклы, стоявшие за ними у тротуара; вокруг мотоциклов кружились мертвые листья и, гонимые ветром, летели вдоль тротуара, а вся улица была залита желтым светом ветреного сентябрьского вечера. Тот из полицейских, что был повыше ростом, беспокойно переступил с ноги на ногу. Потом тихо спросил: