Дорога великанов

На мое место просились уже двое, но Джаннини не захотел нанимать психов. От них несло за километр – даже запах бензина и отработанной смазки не перебил бы вонь. Итальянец, наверное, преувеличивал, но итальянцы всегда преувеличивают. Он спросил, откуда я родом и соображаю ли что-нибудь в механике, потому что к заправке примыкает его гараж. Я ответил, что из Монтаны. Ответ его мало интересовал: он осведомился для приличия. Сказал, что я проделал немалый путь, чтобы устроиться работником автозаправки или даже механиком. Я упомянул о том, что разбираюсь в мотоциклах. Джаннини, подобно большинству собеседников, не смотрел мне в глаза – боялся за свои шейные позвонки: долго разговаривать задрав голову не так-то просто. Он никогда не видел великанов вроде меня и, наверное, считал меня очень сильным, хотя кости у меня слишком тонкие для моего роста.

29

В первый же день чаевые позволили мне снять комнату. Клиенты с легкостью выворачивали передо мной карманы – то ли из уважения к моим размерам, то ли от страха. Я привык выполнять работу ловко, без сучка без задоринки, – и проблем у меня не возникало.

Хозяйка жила в доме, слишком большом для нее одной, на пересечении двух скучных улиц, которые существовали словно бы лишь затем, чтобы пересекаться друг с дружкой. Конструкция держалась на цементных столбах и выглядела слегка накренившейся, готовой упасть лицом вниз при первом дуновении ветерка. Разлука, смерть, скорбь, побег (кто его знает?) оставили пожилую женщину в полном одиночестве. Целыми днями она только и делала, что завивала волосы горячими щипцами и разглаживала морщины. Ей хотелось нравиться хотя бы себе самой. Стоило только попасть на ее личную территорию – явиться за почтой или с арендной платой, – в ноздри тут же врывался запах подпаленных волос.

Я сразу произвел хорошее впечатление: сказал, что работаю на заправке, коплю деньги на учебу. Нейлоновая синяя рубашка, видимо, тоже пришлась по нраву. Во время нашей первой встречи меня сильно смутило ее внешнее сходство с моей бабушкой. Наверное, муж и дети, измученные тиранией, покинули дом один за другим, чем доставили ей большое удовольствие. Она сдавала три двухкомнатные квартиры с кухней за вполне разумную плату. Сотрудник службы пробации заявился ко мне спустя месяц, без предупреждения. Я не мог представить ему расчетную ведомость и предложил понаблюдать за моей работой с тротуара напротив автозаправки. Он спрашивал, независим ли я от матери. Я заверил его в своей независимости, но одновременно и обеспокоил: ведь теперь за мной совсем никто не присматривал. Он напомнил, что выезжать за пределы штата мне запрещено и что малейшее нарушение правил навсегда лишит меня свободы.

– Куда мне ехать? Поменять климат Калифорнии на вечную мерзлоту Аляски?

Я видел: мужик мне что-то не договаривает. Он аккуратно осмотрел квартиру – на предмет алкоголя, наркотиков или чего в этом роде, – прежде чем спросить, как я поживаю. Мой однозначный лаконичный ответ вдохновил его на целый абзац писанины. Он строчил мелким почерком, старательно закрывая листок бумаги ладонью. Напоминал при этом рептилию, которая старательно выдает свои чешуйки за мягкий пушок.

Я чувствовал, что за маской судебного работника скрывается что-то интересное. Сотрудник службы пробации явно нес на своих плечах таинственный и неблагопристойный груз. Каждый жест выдавал в нем психа. Я многое знал об извращенцах (сколько книг перечитал!), и на секунду наши роли поменялись. Он по моим глазам понял, что я догадался, но быстро взял себя в руки и напомнил о том, кто я есть. А чтобы я не позволял себе вольных мыслей, приблизил срок ближайшей проверки.

30

Два месяца я с энтузиазмом наполнял баки и мыл лобовые стекла. Это была весна шестьдесят седьмого. Тяга к перемене мест не давала мне покоя. Молодые люди моего возраста хлынули в Северную Калифорнию. Многие уже завоевали Сан-Франциско, другие до сих пор туда не доехали из-за нехватки денег.

Один из моих постоянных клиентов работал инженером путей сообщения, он предложил нанять меня за зарплату. Идея серьезной работы мне понравилась. Джаннини расстроился, что я ухожу, но обрадовался, что в обществе, где всё больше молодых людей опускают руки, я в отличие от многих стремлюсь к развитию и прогрессу.

Мир и любовь – эти слова, как мыльные пузыри с ароматами розы и ванили (специально для старушек), бесконечно слетали с губ горемычных представителей моего поколения. Санта-Крус находится между Сан-Франциско и Монтереем [52] , поэтому одержимые пацифисты практически захватили и город, и университет, где работала моя мать.

На территорию университета я заходил, чтобы посмотреть, что там происходит. Однажды даже решил навестить мамашу. Я знал, что она личный секретарь декана факультета психологии, и легко ее отыскал. Сказать, что мать не обрадовалась моему неожиданному визиту, – это не сказать ничего. Она побледнела, как труп, а затем позеленела. Однако закричать она, ясное дело, не могла. Никогда в жизни не видел ее такой жалкой. Коллеги зашли в кабинет, позвали ее на обед и, увидев меня, встали как вкопанные: надо же, у эмпайр-стейт-билдинга [53] есть мать! На лицо мы были так похожи, что прикинуться дурочкой мать не решилась. Она стояла посреди офиса, не двигаясь, как тупая лошадь. Я повернулся к ее коллегам и сказал:

52

Монтерей (Monterey) – город на берегу одноименного залива в штате Калифорния, примерно в 190 километрах к югу от Сан-Франциско.

53

Empire State Building – небоскреб на Манхэттене высотой 102 этажа. До 1972-го и после 11 сентября 2001 года – самое высокое здание в Нью-Йорке.

– Здравствуйте, я Эл, ее сын.

Они страшно удивились, а самая толстая воскликнула:

– Я думала, у тебя только две дочери!

Я выиграл:

– Могу снять штаны: там неопровержимое доказательство.

Одна из женщин – видимо, не очень доброжелательная по отношению к матери – захохотала так звонко, что декан не выдержал и вышел из своего кабинета. Он не отличался высоким ростом и был одет в белоснежную рубашку с уморительной бабочкой на шее. Он открыл дверь с улыбкой, стремясь разделить с коллегами забаву. Мать представила меня как своего сына. Декан не понял, что в этом смешного.

– Мама не очень гордится тем, что я заливаю бензин в баки калифорнийских автомобилей, вместо того чтобы учиться в престижном университете, поэтому она не любит обо мне говорить.

– Да уж, есть над чем посмеяться, – сказал декан, контролируя интонацию, чтобы никого не обидеть.

Он быстро понял, что в его присутствии необходимости нет, и вернулся в свой кабинет, заглянув предварительно в почтовый ящик с целью хоть как-то оправдать свою нежданную вылазку.

Не говоря ни слова, мать встала и взяла сумку. Она постепенно приходила в себя, больше не боялась, что я всем расскажу правду, однако и не благоволила ко мне. Когда мы вышли на улицу, она сказала: «До вечера, Эл», словно я каждый вечер возвращался домой, и убежала с коллегами.

Я сел на скамейку, сложил руки на груди и огляделся вокруг. Студенты, группами или поодиночке, курсировали от одного здания к другому. Стоило лишь раз на них взглянуть, чтобы составить мнение о состоянии Америки с момента моего заточения. Долгое время все страшно опасались коммунизма, но в итоге США поразил совсем иной вирус. Слава богу, большинство студентов, как я, одевались прилично и уважали окружающих. Однако я чувствовал, что гражданская война не за горами, и знал, к какому лагерю примкну. В течение двух месяцев я разговаривал только с Джаннини, с сотрудником службы пробации и с квартирной хозяйкой. Слишком мало общения, чтобы оценить реальное положение вещей в стране. Я хотел быть полезен для США, я хотел прекратить процесс деградации, которым так упивалась молодежь. Я страстно желал стать сотрудником полиции, хотя понимал, что здесь прошлое наступит мне на пятки.

Вечером я гулял по городу. Проголодавшись, я направился к дому матери с целью получить бесплатный ужин. Дверь она открыла со вздохом и выглядела подавленной.

– Ты сегодня сказала мне: «До вечера»? Или я ослышался?

– Эл, это фигура речи. Ты не можешь войти в дом: у меня гости.

Отлично. На публике она никогда меня не доставала: ей приходилось сдерживать ярость, чтобы не показаться истеричкой. Я толкнул дверь, не собираясь отказываться от ужина. От гнева у матери так исказилось лицо, что мне даже стало интересно, как она сумеет совладать с собой. Мужчина, которого она принимала, оказался стареющим преподавателем психологии. Я решил, что, наверное, он глубоко не удовлетворен в плане секса, раз ухаживает за мужеподобной алкоголичкой с землистым цветом лица и дряблой кожей. Он никогда обо мне не слышал, однако его это не особенно беспокоило. Самец, охотящийся за самкой, может беспокоиться лишь о собственном успехе.

Мать накрыла на стол и нарядилась, как для вечеринки. Профессор возглавлял кафедру психологии и обожал демонстрировать свои способности в профессиональной сфере. Таким образом, он возвышался над людьми и страшно меня раздражал. Он хотел знать, останусь ли я на ночь, не сорву ли его планы.

– Мы с твоей матерью говорили о подростках, которые слетаются в Калифорнию из всех штатов Америки. Что ты о них думаешь, Эл?

– Думаю, что это банда пораженцев, которые выдают себя за пацифистов. Если они будут управлять страной, можно смело отворить двери Штатов перед СССР. Мужчинам даже не понадобится насилие: женщины сами будут отдаваться на растерзание – на ложе из цветов, разумеется.