Дорога ветров

Как бы то ни было, скопление костей представляло огромную ценность для науки. Несмотря на разрушение, здесь можно было собрать не менее двух-трех скелетов утконосых динозавров с черепами и всеми костями. Я пригласил открывателя „Могилы Дракона“ Пронина сесть на высокий выступ песчаниковых 'плит, чтобы сфотографировать его. Внизу из камня частоколом торчали спинные отростки гигантских позвонков. На этих отростках Пронин и был увековечен для потомства. Вернувшись к краю бэля, где оставались наши машины и временный лагерь без палаток, мы обрадовались открытию Новожилова. Наш „Соколиный глаз“ не уступил „Орлиному“ и нашел всего в полукилометре от лагеря на „Красном утесе“ скелет хищного динозавра. Отдельно в глыбе песчаника лежал череп горгозавра со стиснутыми челюстями и зловеще поблескивавшей кое-где эмалью загнутых назад зубов. Еще ближе к лагерю, почти у подножия „Орлиного утеса“, Новожилов нашел второй скелет хищного динозавра крупных размеров, но сильно поврежденный.

Еще утром, отправляясь из лагеря, Новожилов видел крупного снежного барса – ирбиса, скрывшегося в направлении „Могилы Дракона“. Этого подлинного хозяина здешних мест нам приходилось теперь выживать отсюда. Весь вечер при свете костра мы обсуждали новые открытия и планировали постановку раскопок. Казалось безнадежным попасть к „Могиле Дракона“ на машине.

На следующее утро начались далекие походы. Пронин и я намеревались обследовать большую площадь обрывов и холмов западнее лагеря. После этого мы с Александровым и Прониным хотели сделать попытку разыскать автомобильную дорогу к „Могиле Дракона“ на „Козле“. Новожилов с рабочим отправился еще дальше к западу, туда, где вдали виднелись гряды красновато-желтых обрывов. Путь через промоины, обрывы с крутыми подъемами и спусками оказался трудным.

День выдался очень жаркий даже для Гоби и совершенно безветренный. Знойно и душно было в узких оврагах, казалось, накапливавших неподвижный воздух. Какие-то кусты вроде акации в полном цвету росли поодиночке в ущельях, как яркие, пахучие желтые шары по полтора метра в диаметре. Другие цветы, желтые и лиловые, с высокими шишками соцветий (котовник) разливали сильный и пряный запах вроде японских духов.

Мы с Прониным долго и безуспешно бродили по обрывам. Только в одном месте позвонок гигантского зауропода уходил в глубь склона. Убедившись в бедности палеонтологических остатков, решили вернуться в лагерь. К тому же нас донимала жажда, а вода из фляжек давно была выпита. Обратный путь по тяжелому песку, под беспощадным солнцем показался особенно мучительным. Мы часто присаживались отдыхать, соблазняя друг друга воспоминаниями о Москве, где на каждом перекрестке тележки с газированной водой и где есть прекрасные пивные с холодным, так хорошо утоляющим жажду пивом. Когда мы приблизились к лагерю и увидели, на какую высоту и крутую стену еще надо лезть, то испытали прямо-таки горе. Но лезть пришлось, и мы еле добрались до машин, где долго пили теплую гобийскую воду, показавшуюся нам лучше всякого пива.

Новожилов вернулся только к вечеру: над ним сыграла шутку гобийская прозрачность воздуха, сильно уменьшившая видимое расстояние.

Едва живые, оба несчастных путешественника начали подниматься на обрыв на четвереньках. Но я учел свой опыт и послал им навстречу рабочего с двумя полными фляжками воды. В общем у Новожилова было не больше успеха, чем у нас, чему я, признаться, даже обрадовался. Из-за глубоких песков эти места почти недоступны для любого транспорта!

Попытка розысков дороги к „Могиле Дракона“ на автомашине не увенчалась успехом. Почти все сухое русло под обрывом заграждали непроходимые пески. Пришлось признать, что к „Могиле Дракона“ нет хода иным путем, чем тот, каким мы подъехали. Если бы у нас была лебедка, то можно было бы спустить вниз машину и на ней пробиваться по ущельям к „Могиле Дракона“, а вывозимый материал поднимать на лебедке на верх плато, куда подходил проложенный нами автомобильный след. Но таким снаряжением мы не располагали, и материал можно было вывозить по руслу и наверх только на верблюдах. Стало быть, приходилось организовывать верблюжий транспорт.

Пятнадцатого июня мы вернулись в Центральный лагерь, а к вечеру этого же дня прибыл из Улан-Батора Рождественский на одной машине. У него отросла редкая козлиная бородка, придававшая ему сходство с китайским ученым и никак не гармонировавшая с невероятно широкополой шляпой. В Улан-Баторе Рождественскому пришлось ходить в пальто Шкилева, так как его собственное оказалось далеко запрятанным. Рост Шкилева достигал почти двух метров, так что пальто едва не волочилось по земле, и Рождественский с юмором рассказывал, как прохожие удивленно разевали рты при встрече с ним. Немудрено: белая шляпа, борода, теплое длиннейшее пальто в жару, конечно, производили эффект.

„Волк“, загруженный бензином для Западного маршрута, остался ждать на дороге у колодца вблизи Ноян сомона. Другая машина – „Кулан“ осталась в Улан-Баторе ждать Орлова, который телеграфировал, что вылетает из Москвы четырнадцатого июня. Теперь мне стало ясно, что Орлов не сможет принять участие в длинном маршруте. Подвергать его, еще не акклиматизировавшегося, всем невзгодам трудного пути было бы рискованно и неумно. Откладывать маршрут еще дальше мы не могли. Очень много работы по раскопкам оставалось в Нэмэгэту. Трезвый расчет привел к необходимости сократить Западный маршрут, оставив только южную его часть длиной в тысячу пятьсот километров.

Три последовавших затем дня были необычайно жарки. Мы заканчивали дела в Центральном лагере, писали бесконечные инструкции остававшимся Эглону, Новожилову и Лукьяновой, собирали снаряжение в маршрут и спускали с круч оставленные до прибытия троса монолиты. Наконец настало последнее совещание и на следующий день на рассвете – выступление в путь-дорогу. Кроме уже поджидавшего нас „Волка“, в маршрут шел „Дзерен“. Таким образом, два лучших шофера нашей экспедиции ехали с нами надежными помощниками в предстоявших трудностях. Провожал нас до Ноян сомона „Тарбаган“ с грузом монолитов. На нем ехал Эглон, чтобы, используя нашего переводчика, договориться о найме верблюжьего транспорта.

Точный график автомобильных рейсов по вывозке коллекций, завозу бензина, леса, продовольствия мы составляли на месяц вперед. Вместе с Орловым приезжал находившийся в Улан-Баторе мой помощник по хозяйству Шкилев.

Движок электростанции погиб. Отсутствие воздушного фильтра и ненадежная смазка клапанов привели к тому, что в песчаных вихрях Гоби маленький мотор оказался недолговечным. В не слишком бурную ночь мы раскладывали в сухом русле костер из саксаула и сиживали вокруг него, беседуя и покуривая на сон грядущий. И в последний вечер перед нашим отъездом все собрались у костра. Корнилов напомнил о моем обещании как-нибудь рассказать о местонахождении Нэмэгэту, о динозаврах. Момент для этого сейчас был наиболее подходящий. Я начал рассказывать…

На том месте, где мы сидели, семьдесят миллионов лет назад плескались волны теплого моря. Едва видный берег находился в направлении хребта Нэмэгэту, еще дальше его на север. Воздух был жарким и влажным. В те времена на земле отсутствовали резкие климатические зоны, какие наблюдаются сейчас. Полюсы не имели громадных ледяных шапок, а следовательно, кольца пассатных ветров, которые сейчас в северном и южном полушариях создают постоянные сухие ветры, были много слабее. Сейчас эти ветры лишают влаги широкие полосы суши и на пути пассатов проходят громадные пустыни. В северном полушарии – Гоби, Такла-Макан, Кара-Кум, Дешт-и-Лут, Аравийская пустыня, Сахара и так далее.

Но в меловом периоде все было по-иному. Отсутствие ураганных ветров позволяло расти гигантским деревьям на мягких, полужидких болотных почвах. Самые материки в большей части низменные с плоскими, постепенно погружавшимися в море берегами. Отсутствовала резкая граница между мелководьем моря и затопленным, заболоченным берегом материка. Вода моря, вообще в те времена менее соленая, у берегов сильно смешивалась с пресными водами. Вероятно, и цвет морской воды был другим – серовато-зеленым, напоминавшим темную воду материковых болот. У нашего ночного костра в Гобийской полупустыне некогда находилось дно береговой зоны моря. По этому дну продолжались подводные русла огромной реки, разбившейся в прибрежных болотах на ряд рукавов.

Основная масса воды с большой скоростью устремлялась в широкое подводное русло, промывшее себе ложе в рыхлых песках мелководного моря. В это ложе подводный поток нес все те остатки погибшего населения материка, которые захватывались главным течением реки. Трупы исполинских ящеров, черепах и стволы деревьев вначале плыли совместно по воде. Особенно много их становилось в половодье, когда увеличивались сила и скорость течения. Но постепенно, разлагаясь, трупы теряли свою плавучесть, опускались на дно, некоторое время волочились течением по дну и, наконец, оседали на дне русла, там, где поток уже терял свою скорость – далеко от берега, вместе с песками, галечниками или глинами. Во время волочения по дну трупы, которые дольше находились в воде, начинали разваливаться. Течение разрывало их на куски, отделяло черепа, лапы, куски позвонков, которые и захоронялись вперемешку с целыми скелетами и костями от совсем рассыпавшихся трупов. Так возникло костеносное русло Нэмэгэту, где уже почти два месяца мы рылись, добывая документы прошлого нашей планеты.