Дорога вспять. Сборник фантастических рассказов

Кожа. Очень похоже на кожу.

Я одёрнул руку и, схватив лопату, стал забрасывать знакомые лица и морду. Подделки, кошмарные поделки…

А потом услышал звук. Это был звук трескающейся корки льда.

Лицо «Тамахина» ещё выглядывало из-под снега, и я увидел… мне показалось… какое-то движение, даже взгляд, инистая маска стала распадаться на фрагменты…

Я не смог этого вынести.

Побежал прочь, подальше от станции.

Мне мерещились окоченевшие руки, которые тянулись из-за торосов.

Затёртые между льдин тела с тающими лицами.

Сорванная, как костюм, человеческая кожа, которую уносила река.

Одноместное каноэ и гигантская мёртвая чайка с глазами, похожими на блестящие чёрные камни.

Я метался по снегу, плакал и кричал. Пока не услышал сухое потрескивание и не увидел ползущую ко мне фигуру, состоящую лишь из обглоданных костей и суставов.

Большего я не помню. Не знаю, что случилось потом.

17 июня

Очнулся в половину второго в палатке. Тело болело, но ушибов или царапин я не нашёл. Долго лежал, обдумывая события вчерашнего дня. Жуткого дня.

Это была лихорадка сознания. Мой разум дал слабину. Я галлюцинировал. Других разумных (безопасных) объяснений не нахожу.

Мои товарищи занимались своими делами. Статуи пропали, пурга замела любое напоминание об их присутствии.

Были ли они вообще, фигуры из голубого льда?

Я сказал себе, что нет, не было, ни первой, ни трёх других. Я действительно хотел в это верить. Когда прилетит самолёт, и меня доставят на остров Рудольфа, а после в Ленинград – мной займутся врачи. Мой недуг послужит советской медицине, поможет в организации последующих полярных экспедиций.

И лучшее, что я могу сделать сейчас, это отдаться работе, в надежде на исцеление.

Пурга замела палатки и базы. Я проверил крепление грузов, отметил новые трещины и вернулся домой.

Пытался поговорить с товарищами о скульптурах, но не нашёл отклика ни в поведении, ни в лицах – видно и правда проблема в моей голове. Тамахин, Аппель и Кудряшов ведут себя корректно: ни намёка на упрёк, боязнь, настороженность. Рассказ о моих видениях не испугал ребят. Молодцы, настоящие полярники. Даже Счастливый прибежал, потёрся о ногу, поддержал.

18 июня

Закончили трёхдневный аврал по благоустройству станции. Полдня потратили на подготовку ледяных анкеров – заменили деревянные колья радиомачт. Кудряшов пожертвовал четыреста метров из запасов троса. Укрепили ветряк: врыли в лёд продовольственные бидоны – пускай штормовой ветер старается.

Все в работе, но не хватает живого общения, разговоров о пустяках. Попытался исправить. Заглянул в радиостанцию.

– Как там наши подруги? – спросил я у Аппеля. – В театре, наверное, сейчас сидят или на концерте.

Аппель не отвечал. Мне стало не по себе: он передавал какую-то нелепицу, не стучал, а скорей царапал радиоключом по контакту.

– Вот бы поселиться здесь с жёнами, – пошутил я, чтобы всё-таки привлечь внимание радиста. – Собрать на льдине семьи полярников. Советский город получится – не иначе!

– Не иначе, – сухо ответил Аппель. Рука замерла, разжалась, сжалась, впечатала ключ в контакт. Ещё раз. И ещё. Снова замерла.

– Правда, тогда придётся строить ледяные родильные дома и ясли…

Я запнулся, встал и вышел.

В радиостанции оглушительно стучал радиотелеграф. Точка. Точка. Одни точки. Одни жирные точки.

19 июня

Тамахин после завтрака лёг спать, дежурил всю ночь: выходил на улицу и искал новые трещины.

Счастливый не ест. Подносишь колбасу к самому носу – даже не глядит. Мои товарищи взяли пример с Кудряшова – уносят еду к рабочим местам. Я обедал на кухне один.

Вчера снился кошмар. Куклы с безжизненными глазами, осклабившимися ртами, перекрученными ушами. Они кланялись мне, их суставы хрустели, как снег под сапогом.

Не удаётся забыть.

Вечером помог Кудряшову поднять сетку. Там оказалось несколько мелких животных. Уложили их в банки.

– Интересный день, – сказал Кудряшов, глядя, как животные шевелятся за стеклом.

– Привезёшь сыну?

– Привезу, – сказал он, словно не понял шутки.

– Ты не пишешь домой…

– Я научусь. Мы учимся.

– Федя… – Я не знал, что сказать. В лагере уже не было былой сплочённости. Я не мог вспомнить, когда мы просто сидели и болтали, все вместе. – Что происходит?

– Мы учимся, – повторил он и поднял банку выше.

– Чему? – прикрикнул я.

– Всему.

20 июня

Сегодня я стал свидетелем странной, пугающей сцены.

Тамахин вырубил новый «холодильник». Когда закончил, собрал всех, привёл, показал.

– Хорошая работа, Жора, – пустым голосом сказал Кудряшов.

– Отлично справился, Жора, – бесцветно произнёс Аппель.

– Я рад, – улыбнулся Тамахин.

Аппель улыбнулся в ответ. Кудряшов поддержал. Они словно пробовали, каково это – улыбаться.

От неправильности происходящего у меня свело желудок, сделалось дурно.

21 июня

Погода меняется. Солнце проглядывает сквозь моросящий туман. Видели радугу. Всё утро надрывался ветер, складывал крылья ветряка.

Счастливый берёт мясо и уносит за сугробы. Потом возвращается и ласкается ко всем. Особенно к Кудряшову. Тот гладит пса и улыбается. Эта улыбка…

Получили телеграмму из Москвы. При перелёте через Северный полюс пропал самолёт Торчина. Не долетел до Ванкувера, надеются на чудо, но шансы на то, что экипаж жив, малы.

Аппель, Тамахин и Кудряшов плакали, обступив радиостанцию. Плечи трёх крепких мужчин тряслись, лица исказились.

Нет, это не они. И я не сумасшедший.

Не они.

Ужасная новость, но в скорби этих людей было не больше искренности, чем в улыбках.

Не они.

Но кто?

22 июня

Фальшивый Аппель сообщил всем новость: мне присвоили звание Героя Советского Союза. На секунду-другую я забыл о липком страхе, прослезился.