Дорогая жизнь

— Ах да, они не просили «кровоточащее сердце» на тарелке.

— Что? — перевернув вилку и схватив нож, я смотрю на стейк, в котором почти нет розового цвета в центре. — Они так это называют? Если они так хотят, я могу это устроить.

Я вытираю руки о тряпку, привязанную к бедру, и тихо выругавшись, отхожу от плиты.

— Переделай стейк, — слышу гневный голос дяди.

— С ним все нормально. Это проблема на пустом месте, — говорю я, указывая в сторону зала. — Ты действительно хочешь, чтобы клиенты думали, что ты подаешь им куски угля?

— Переделай, — повторяет он со злобой в голосе.

— Что за хрень.

Я беру стейк с тарелки и ставлю на гриль.

Кто заказывает хорошо прожаренный стейк? В чем смысл? Зачем есть стейк не средней прожарки? Уверен, Бобби Флэй²⁰ не занимался бы этим дерьмом. Если бы кто-то попросил его переделать, скорее всего, он потребовал, чтобы они покинули ресторан.

Но не мой дядя. Он думает о клиенте, а не о еде. Это убивает меня. Я пошел в школу, чтобы научиться правильно сочетать продукты. Я научился мастерски создавать блюда, которые не только приятны для взгляда, но и для употребления.

Думаете, мой дядя позволил бы мне применить мои знания на практике? Нет. Он думает, что нормально готовит всю эту итальянскую хрень последние двадцать лет.

Просто нормально. Кому это надо?

Я хочу чего-то необычного. Хочу, чтобы люди пробовали что-то новое. Подумайте о Реми из «Рататуя»²¹. Как он сразу влюбляется в совершенные, свежие ингредиенты и во множество вариантов как это можно приготовить. Это я. Если бы я только мог избавиться от нависшего надо мной долга.

И я был так чертовски близок.

Пока жизнь не ударила меня между ног, чтобы удостовериться, что я обращаю внимание на мои несчастья, вызывая столько гнева, что я едва могу дышать.

— Теперь все наладится, — говорит Холлин.

И если раньше я справлялся, то теперь мой дядя решил, что было бы неплохо поставить меня в одни смены с ней. Думаю, это из-за того, что мы ходим на эту долбанную «помоги-исправить-мою-отстойную-жизнь» программу. Как будто мне мало того, что я трачу время, чтобы сидеть в компании этой женщины, держась за руки и разговаривая о проблемах.

Прихватив стейк щипцами, я кидаю его на тарелку.

— Вот, теперь это животное точно мертвое. Если что-то снова не понравится, я подкину туда лобковых волос.

— Повзрослей, — она издевается.

Взмахнув волосами, она уходит, высоко держа тарелку.

Как же она раздражает.

— А вы ладите друг с другом, — говорит мой коллега Маркус, переворачивая несколько стейков на гриле.

Знаете, что сегодня произошло? Дядя Чак решил добавить в меню картофельное пюре и брокколи… в итальянском ресторане… С таким же успехом можно пойти в «Красный лобстер»²² и заказать курицу.

Не глядя на Маркуса, я говорю:

— Она меня бесит.

— Потому что из-за нее ты посещаешь ту странную программу?

Разумеется, он в курсе. Здесь ничего не скроешь.

— От кого ты узнал?

— Холлин. Она рассказывала всем о том, как вы все время пересекались на той встрече.

— Неужели? — я начинаю злиться.

— Да. Судя по всему, ты делаешь успехи в выражении своих чувств.

Я теряю последние остатки спокойствия из-за его слов.

Глядя на него, я спрашиваю:

— Что не так с человеком, выражающим чувства? Уверен, что чувствительный человек получает больше кисок, чем какой-то замкнутый бездельник вроде тебя, проводящий время за видеоиграми.

— Свали на хрен, — говорит Маркус, толкая меня.

— А ты заставь меня.

Я бью его, провоцируя на драку. Я бы отдал все, чтобы уложить этого придурка. Что угодно, чтобы избавиться от всего этого напряжения. Но прежде чем он отвечает, дядя Чак дергает меня за плечо.

С красным лицом, он рявкает:

— В мой кабинет, сейчас же.

— Только если и она тоже пойдет, — говорю я, зная, что он понимает про кого речь. Это так же касается и Холлин.

— Эшли, прикрой Холлин ненадолго и отправь ее в мой кабинет, — он смотрит на меня, приподняв бровь. — Вперед.

Хотя я его и не боюсь, но все же иду в сторону кабинета. Его лицо выглядит почти фиолетовым от гнева, и я не хочу, чтобы из-за меня у него случился сердечный приступ.

Я иду по узкому коридору, который едва соответствует санитарным нормам. Грязные стены, липкие полы и устаревшая техника. Это явно не то, что подходит для работы.

Практически сразу за мной заходит Холлин с беспокойным видом. Дядя закрывает дверь, и садится за стол, на котором разбросаны всевозможные документы. Как можно работать в таком беспорядке?

Скрестив руки на груди, он спрашивает:

— Не потрудишься объяснить, что это было на кухне?

Обращаясь к Холлин, я говорю:

— Не знаю. Холлин, не объяснишь ли ты, по какой причине ты забыла о подписанном соглашении о неразглашении в «Дорогой жизни», рассказывая всем на работе о том, что я там делаю?

Она думает, что умнее, но сейчас она понимает, что облажалась.

Понимая свою ошибку, она смотрит на меня.

— О, я…

— Не отвечай, — дядя Чак перебивает ее, а потом смотрит на меня. — Мне плевать на эту программу. Мне важно чтобы работники уважительно относились друг к другу.

Ой, бл*, да ладно. Он в своем уме? На работе я всегда был еще тем мудаком. Ничего нового.

Разозлившись еще больше, я говорю:

— Мало того, что я участвую в этой программе, так теперь нужно еще и растрепать всем об этом.

Дядя Чак крутит карандаш на столе, улыбаясь.

— Не волнуйся, мальчик, все здесь знают о твоей никчемной жизни. Продолжай в том же духе, и это никогда не изменится.

— Какая необходимость держать меня при себе? — я злюсь. Находясь меж двух огней, Холлин молчит, откинувшись назад в кресле, скрестив ноги. — Ты пытаешь испортить мне жизнь насколько это возможно?

— Ты делаешь это сам. Я просто беру то, что заслуживаю.

— Что ты заслужил? — отвечаю я со смехом. — Что именно?