Дороги, где нет бензоколонок

Ни слова не говоря, Вика испарилась. Я поняла, что любое мое распоряжение будет ею выполняться. Видимо, так было раньше.

Я долго не решалась открыть блокнот. Смотрела на потрепанные края картонной обложки и прислушивалась к себе. Это был момент, когда я пыталась понять, хочу ли я остаться тем цветком, которым ощущала себя сейчас, или же мне нужно вернуть себя настоящую. Настоящую — со слов моих новых друзей. Со слов Руслана… Мне хотелось вернуть его образ. Вспомнить о нем все, что я должна была помнить. Тогда я смогу найти способ быть с ним. Похоже, в той прошлой жизни я не была в него влюблена. Но, судя по тому что он шептал мне в ванной — в той жизни я хоть что-то для него значила.

На минуту я отвела глаза от блокнота и уставилась в пространство. Какая странная штука, почему меня не трогают все эти страшные намеки о нашем прошлом, которые дала мне Вика?! Почему меня вообще не интересует моя утраченная личность?! Почему такие глобальные вещи становятся мелкими и незначительными, когда я начинаю думать о Руслане?! Все мое поведение, все мотивы мои крутятся вокруг этого мужчины. Он затмил целый мир! Почему так? Я просто ненормальная, да?

Я включила настольную лампу и вырубила верхнюю люстру. Темнота и только желтый кружок света на старом блокноте. Моя рука немного дрожала, когда я открыла первую страницу. Нет, мне не все равно. И не только Руслана я хотела найти там. Себя — тоже.

сегодня

Я очень много думаю. Я всегда думаю. Я все анализирую и запоминаю. Расставляю по полочкам. Это не от того, что мне скучно, или мне хочется казаться умной. Просто я должна думать, как сделать так, чтобы мы остались живы. Мне приходится все помнить, каждую мельчайшую деталь, каждое нечаянно брошенное слово. Но это не только чтобы выжить. Еще мне нужно все помнить, чтобы потом, когда всех ЭТИХ людей будут судить, я смогла без запинки отвечать на вопросы судьи. А их будут судить, я уверена! Я много раз видела в кино, как судят преступников, которым долго сходили с рук их злодеяния. И там, в кино, говорили — "Сколько веревочке не виться, все равно придет расплата". Я знаю, что все что происходит в нашем доме — это преступления. Поэтому будет и расплата.

В страхе я понимаю, что с годами воспоминания будто истончаются. Кто-то настырный сидит в голове, и водит ластиком по моем извилинам. Стирает все, оставляя лишь едва заметные узелки. Но некоторые вещи, наверное, написаны чернилами. Ластик не может стереть чернила. И это самые важные вещи.

Чернилами написан тот день, когда начался пожар. Мне было десять лет, почти одиннадцать. Сколько я себя помнила, я всегда жила в одном и том же доме. Вместе с другими детьми, у которых не было родителей. Воспоминания о той жизни серые и какие-то истлевшие. Ничего особенного не происходило, один день был похож на другой. От этого однообразия все дети впадали в какое-то безразличное оцепенение. Мы жили, как будто плыли по реке. В одну сторону. Так прошли мои десять лет жизни. Все детство. Когда я задумываюсь об этом, мне становится грустно. Что-то терзает меня внутри. Мое детство прошло, но я не помню о нем ничего кроме того пожара. Моя юность тоже проходит. Даже кошмар моей теперешней жизни стал мне казаться такой же серой невозмутимой рекой, как и жизнь в детском доме. Почему моя жизнь ТАКАЯ?! Телевизор, единственное доступное нам в эти годы окно во внешний мир и книги — в них совсем другие истории жизни людей. Когда я читаю про страдания и невзгоды главных героев, я недоумеваю — почему им плохо?! Я была бы счастлива преодолевать трудности, бороться, ЖИТЬ! Каждый день видеть солнце — ведь даже это уже счастье! Почему, почему нам, запертым в этих стенах, уготована такая жестокая судьба?! За что бог наказывает нас?! Почему мы — не люди? Ведь если бы мы были людьми, равными тем, кто живет снаружи, разве могли бы другие люди так легко распоряжаться нашими жизнями и нашими телами?! Почему никто во внешнем мире не вспомнит о нас и не спасет? Почему те, кто платит деньги нашим хозяевам и пользуется нами, не видит что мы ЛЮДИ?! Что дает им право считать нас вещами, ведь мы тоже дышим и ходим, и чувствуем боль… Мы не вещи! Но нет, мы вещи… Я заставляю себя думать так. Потому что если ты ВЕЩЬ, тебя перестают замечать. И могут говорить при тебе обо всем на свете. А ты слушаешь, навострив ушки, и быстренько смекаешь… что сделать и как провернуть все так, чтобы у тебя и твоих друзей остались глаза, и сердце, и обе почки. Ярость — она делает человека слабым и уязвимым. А я не слабая. Поэтому я — вещь, хорошо, я вещь.

Но о пожаре. Я же все пытаюсь начать рассказывать о пожаре. Это очень важная для меня история. И не только потому, что после пожара нас привезли сюда, в нашу тюрьму. После пожара я встретила людей, за которых борюсь. И жизнь которых придает смысл жизни моей.

Это был один из тысячи серых однообразных дней. Начались занятия в нашей школе, которая примыкала к зданию, где мы жили. Чтобы до нее добраться, нам нужно было лишь пересечь унылый захламленный дворик между двумя строениями — школой и спальным корпусом. В моем классе было может человек двадцать пять. Я ни с кем особенно не дружила, в то время я была очень замкнутым ребенком. Иногда мне кажется, что единственным моим желанием в те годы было заснуть и никогда не просыпаться. В мире сна было больше жизни и больше красок, чем в окружающем меня реальном мире. Мне хотелось остаться там. Но неизменно наступало утро и холодный кафель умывалки, и вязкая каша, размазанная по тарелке, и серые лица моих сокамерников… Немного спасали книги, давали мне картинки для миров, что я рождала во сне, из них я узнавала о ДРУГОЙ жизни, но книги читать было больно. Закрывая последнюю страницу, я чувствовала крылья за спиной, хотела выпорхнуть из сумрачной клетки на свободу, но ЧТО была свобода? Мне было страшно… Наверное, настоящий мир не для меня. Я не такой человек как все, быть может есть смысл в том, что я живу здесь, а не там. Быть может книги — это разноцветные сказки, чтобы не сойти с ума. И там, за стенами детского дома такая же серость и однообразие. Лица людей, приходящих извне не были особенно счастливыми. Ах, я выдумывала миллион отговорок для себя, но истина — я готова признать это — истина крылась в том, что я БОЯЛАСЬ. Я была слишком маленькой. По природе своей дети, я так считаю, желают быть под присмотром. Под любым. Только бы не одни. Я не пыталась сбежать, но я прощаю себе это малодушие. То, что не можешь сделать ради себя, вполне возможно, сделаешь ради кого-то другого.

Но вернемся в тот день. Последний день в детском доме. Это была осень, в школе начались занятия. Утром мы дежурно пересекали двор и заходили в такую же пропахшую казенщиной, как и спальный корпус, школу. Я сидела за одной партой с Викой. Тогда мы не были близки, ни капли. Просто соседка — и все. Ви тоже жила на своей волне. У нее были огромные мечтательные глаза, все время отсутствующие и какие-то неземные. Темные кудряшки выбивались из наскоро заколотых волос и смешно торчали в разные стороны. Ви была грустной. Она вполне могла бы быть моим отражением в зеркале. Во всяком случае, ее взгляд. Думаю, она тоже жила в своих снах. У нее тоже был СВОЙ мир. И в обществе друг друга мы совершенно не нуждались. Однажды, уже живя здесь, я спросила у Вики о той нашей жизни. Что она помнила, и как ко всему относилась. Каково же было мое изумление, когда она сказала, что не помнит детский дом вообще, не помнит даже пожар. Какая-то странная метаморфоза памяти… Все мы спасаемся по-своему. Получается, клетка терзала ее даже больше чем меня. Будет ли помнить Вика этот второй чудовищный дом, если мы выживем… Или ее память вновь милосердно задернет шторы?

Пожар начался внезапно. Я знаю, что это звучит странно, но вот, его не было, и вот, он есть. Какой-то резкий запах, треск за дверью, дым, огонь… Учительница дико заорала и кинулась к выходу, схватив ближайших детей. Через минуту в дверях была уже форменная свалка! Огонь бушевал в коридоре, наверное источник был где-то там и оставались считанные минуты, а может и секунды, чтобы проскочить к лестнице. Надеюсь, кто-то успел… Раздался звук, будто там обвалилось что-то тяжелое. В коридоре оглушающе орали, просто разрезающий уши визг. Я оцепенела. Продолжала сидеть за партой, и обезумевшими глазами пялилась на входную дверь, из которой клубами валил дым. По классу метались еще несколько человек. Кто-то разбил окно и выпрыгнул. С каждой секундой я терялась в какой-то нереальности происходящего. Я знала, что скоро умру, и тело мое отзывалось не паникой или желанием действовать, а ватной полусонной расслабленностью. Боже, я просто ЗАСЫПАЛА!!! Мальчик, я знала, что его зовут Руслан, что-то закричал мне, но я не слышала. Смотрела, как выпрыгивают из окна оставшиеся дети. Руслан махал мне руками, кашлял и тер глаза, но мне даже в голову не пришло пошевелиться. Краем угасающего зрения я заметила, как он, перескакивая через парты и стулья, бежит ко мне. Потом звонкий хлопок, и я включаюсь. Разъедающий глаза и горло дым, крики из коридора, паника — все это тут же обрушилось на меня, и я закричала от ужаса, разрывая горло завизжала!

Руслан чем-то выбил ближайшее ко мне окно и крикнул в ухо "Прыгай!". Второй этаж… это не очень высоко, но высоты я боялась больше чем огня. Высоты я боялась БЕЗУМНО! Я попыталась вырвать свою руку от Руслана, он показался мне врагом, кем-то, от кого нужно спасаться! От неожиданного этого напора, Руслан выпустил меня, и я тут же стала ломиться через перевернутую мебель назад. Еще секунда, и мне удалось бы сбежать, но он успел перехватить меня. "Прыгай же! Мы сгорим!!!" Мальчишка был рослым и сильным для своего возраста, обхватив мою тонкую ручку, он затянул меня на подоконник. Успевшая уже глотнуть хорошую порцию угарного газа, я почти перестала сопротивляться. Я даже не заметила той секунды, когда мы прыгнули. Краткий миг полета и тут же удар, отдающий в голову. Руслан оттащил меня дальше от здания и упал рядом со мной на траву. Мы лежали и смотрели на небо. На желтые листья клена у нас над головой. Крики людей, вой пожарной машины, звон разбивающихся стекол — ничего этого больше не существовало. Мы были свободны. В эти несколько минут мы были свободны, как никогда. Ни до, ни после. И это было как в книгах.

Я повернула голову и сказала ему в самое ухо:

— Ты спас мне жизнь. Теперь моя жизнь принадлежит тебе.

Он ничего не ответил. Он слышал, но ничего не сказал.

Спустя несколько лет, когда мы лежали под одним одеялом, пытаясь друг друга согреть, спасти от холода более страшного, чем зима за стенами нашей новой тюрьмы, я спросила его, помнит ли он пожар.

— Да, конечно, — ответил он.

— Почему ты спас меня? Мы были чужими, мы никогда не интересовались друг другом, вообще никем не интересовались. Почему же?

— Я не спасал тебя. Просто я не хотел никого оставлять за собой.

— Как это?

— Когда я собрался прыгать, я обернулся. И увидел тебя. И я понял, что никогда не забуду эту картину — маленькая девочка, которая через минуту сгорит. Мне стало страшно. Страшно, что это будет сниться, ты понимаешь? Так что я спасал не тебя.

— А спас меня. И помнишь, что я сказала тебе потом…

— Твоя жизнь не принадлежит мне, это не правильно. Жизнь человека не может никому принадлежать.

Я молча поцеловала его ладонь и оставила возле своих губ. Руслан обнял меня, прошептал в самое ухо:

— Знаешь, иногда мне кажется, что лучше бы мы сгорели.

В ту минуту мне захотелось плакать. Я через столько прошла, через такие страдания, о которых не пишут даже в самых страшных книгах, но заплакать мне захотелось впервые. Потому что я не стала для него тем светом, каким он стал для меня. Ведь никогда больше, с того самого пожара, я не желала заснуть навсегда. Через что бы не пришлось мне пройти, я хочу жить, жить, пока сохраняю его дыхание. В этом мире, где существует ОН, есть место и для меня.