Дороги

Валентина Сергеевна виновато пожала плечами. Она видела ее однажды, вскоре после Нового года. Вадим и Лена пришли веселые, красные от мороза, смеялись по пустякам, дурашливо передразнивали друг друга. «Мы погреться к вам, теть Валь! – сказал Вадим. – Погреемся и дальше пойдем. Мы с утра сегодня ходим. Уже в метро грелись, в кинотеатре!.. А солнце на улице сегодня ушастое!» Она не знала тогда, что они идут к Вилору на работу, чтобы сказать о своем решении пожениться. Потом уже, когда возмущенный Вилор позвонил Валентине Сергеевне домой, она долго вспоминала Ленку: ее лицо, фигуру, одежду. Ей и в голову не могло прийти, что Вадим приходил к ней не просто с девушкой, со знакомой, а с невестой. Невеста в воображении Валентины Сергеевны всегда почему-то чудилась беловолосой, стройной, в сиреневом платье с «плечиками» я подолом «солнышко». Именно такой, какой снилась ей жена Петра Смоленского, Августа. Сама Валентина Сергеевна так и не успела стать невестой. Гнездо памяти о Петре не ветшало с годами, а становилось крепче и глубже. Но жизнь шла, неустроенная, в чем-то недостроенная, как ее дача, и с годами подкрадывался страх одиночества. То был какой-то замкнутый круг: Валентина Сергеевна и боялась его, и боялась замужества. Казалось, с ним исчезнет вся ее прежняя жизнь: память о Петре, каждодневные думы и хлопоты о сыне его, Вилоре, и свобода, наконец, страсть к поездкам, путешествиям, дорогам. Это было мучительное время, оно и вырастило мысль – родить. Отцом Марины был рабочий из изыскательской партии на Камчатке. Звали его Анатолием: крупный жилистый парень с добрым и простоватым лицом. Она научила его бить шурфы, насаживать кайло на черепок так, как насаживают кузнечные молоты, – в комель, научила правильно ходить по лесу, чтобы не бить позади идущего ветками по лицу. Затем неожиданно уехала на материк и более его не встречала.

Валентина Сергеевна вспоминала невесту Вадима, но ни одной яркой детали так и не вспомнила.

– Ничего особенного, – наконец проронила Валентина Сергеевна и отодвинулась от костра. – Помнится, Вилор говорил, что она старше его то ли на пять, то ли на семь лет…

– Да, и Вадим говорил… – Женя тряхнула головой и выпрямилась. – Рок, сказал, для Смоленских… И для меня тоже. Знаете, о чем я подумала… Отработаю я в поле лет тридцать, уйду на пенсию и стану так же, как вы, приезжать в гости к своим, ходить, смотреть, разговаривать… и все бесполезно! Даже нет, бессмысленно! Буду вспоминать сегодняшнее и этим жить. Л вокруг будут кипеть страсти, страсти!.. И какая-нибудь беспутная с растерзанными чувствами будет сидеть вот так у костра и жаловаться на судьбу… Я ведь жалуюсь вам, Валентина Сергеевна, жа-лу-юсь!.. Все в мире идет по кругу, все повторяется, но от этого нескучно!

В палатках послышались голоса, сонные, охрипшие, и Валентина Сергеевна услышала чей-то возглас – Смоленский пришел! «Куда он денется! – сразу же зазвучал в ушах голос Вадима. – И нечего переживать за него… Мой отец – кремень…» Она оглянулась на лагерь, но просвет между палатками был пуст, к костру никто не спешил.

– Я тебе завидую, – сказала Валентина Сергеевна, все еще прислушиваясь к звукам в палатках. – Ты во всем этом так хорошо разбираешься, все тебе понятно… Даже предугадываешь. А я-то просто жила и не думала, что мне так придется… Само как-то получилось.

– Вы мне нравитесь, Валентина Сергеевна.

– Спасибо, – чуть улыбнулась она. – Но я неплохо прожила и, может быть, еще поживу… Тоже парней окручивала. Не веришь? Непохоже?

Наконец она услышала голос Вилора, ровный, строгий: похоже, речь шла о работе. Скляр что-то ему отвечал, бубня и проглатывая окончания.

– Ой, Вилор Петрович приехал! – обрадованно воскликнула Женя, и в глазах ее блеснуло, а лицо вдруг потеряло выражение задумчивости. Это не ускользнуло от Валентины Сергеевны, однако она с прежней интонацией продолжала:

– Помню, привел меня папа за ручку на искусствоведческий факультет поступать. Встретил меня там юноша, худой, серый какой-то, на попика похож. Сидел он полчаса со мной, про картины говорил, про жизнь в искусстве. Я слушаю, а папа под дверью стоит, ждет. А этот святой-то, слышишь, ожил, про картины забыл и давай мне в любви объясняться! – Она рассмеялась. – Лицо засияло, глаза светятся!.. Короче, предложение сделал. А я, между прочим, пальцем не пошевелила и поводов не давала. Господи, девчонка была, глупая…

– Да!.. – с чувством протянула Женя. – Вы меня удивили!

– Не ожидала? Конечно, теперь я старуха…

– Нет, я не о том… – сказала Женя. – Неужели вас водили в университет за ручку? Мне всегда казалось, в ваше время все пробивались сами…

– Сами, конечно! – подтвердила Валентина Сергеевна. – Но и водили нас тоже… А потом, знаешь, я встретила его. Он был такой огромный, мужественный и… неприступный!

– Отец Вилора Петровича? – спросила Женя. – Знаю, мне рассказывали…

– Ага… Он же меня не замечал, – продолжала она. – Я специально на глаза лезла ему. И знаешь, что он сказал однажды? Ты, говорит, Астахова, как Фигаро. Смеялся… Я тогда ему письмо написала, объяснилась и хотела уехать с трассы. Он меня остановил, ну, короче, спас. Тогда было строго, за самовольный выезд с места работ наказывали. И разрешил мне звать его просто Петром и на «ты». Представляешь, какая честь была для меня! Все перед ним шапки ломают, а я подхожу к нему и говорю: «Здравствуй, Петр…» Тихонько, конечно, чтобы никто не услышал. А он: «Здравствуй, Валя…»

– Содержательная у вас молодость была, – вздохнула Женя, и глаза ее поискали кого-то среди палаток.

– И старость тоже. – Валентина Сергеевна оглянулась.

За палатками стал слышен гул автомобиля. Вскоре в лагерь въехал «газик» с блестящими на солнце стрелами по капоту и кузову. Из него выскочил бородач в кожаной куртке.

– Где Вилор Петрович? – раздался сердитый и решительный голос.

– Кто это? – испуганно спросила Валентина Сергеевна и, не дожидаясь ответа, быстро пошла к палаткам. Женя неожиданно засмеялась вслед весело и злорадно.

– Вам кого? – Валентина Сергеевна встала на пути бородача. – Вы кто такой?

Бородач смутился и сделал шаг назад.

– Я-то? Я Шарапов… – проговорил он и, скрывая растерянность, добавил: – Мне нужен Смоленский!

– Ишь ты, Шарапов! – разглядывая гостя, сказала Валентина Сергеевна. – Ну а чего кричишь?

– Это ко мне! – раздался за спиной голос Вилора. – Знакомьтесь: Леопольд Шарапов, мой конкурент.

– Леонард! – с вызовом поправил его Шарапов. – Нам нужно объясниться, Вилор Петрович!

– О, Леопольд, ты выражаешься как старый дуэлянт! – рассмеялся Смоленский. – Ну что стряслось? Что еще произошло за эту кошмарную ночь?

– Мы с вами вчера о чем договорились? Вы забыли?

– Да нет, помню! Вы кстати приехали, Леопольд…

– Кто-то из ваших, Вилор Петрович, уничтожил почти все репера и вешки на моей трассе! – выпалил Шарапов и резко боднул головой. – Не ожидал я такой подлости, ну не ожидал!..

– Что? – тихо протянул Смоленский, и Валентина Сергеевна увидела, как он ослаб и тяжело задышал…

Смоленский долго сидел, нервно сжимая и разжимая кулаки. Самойлов дважды заглядывал в палатку. На третий раз он все-таки решился:

– На работу-то едем, нет? – спросил он. – Время девять, рубщики на трассе ждут…

– Едем! – объявил Смоленский. – Грузитесь в машины… И вот еще что: найди-ка Вадима и позови сюда.

– Вадим уехал, – сказала Валентина Сергеевна. – Сегодня, с восходом солнца… Я не смогла его убедить.

– Я вернул его, – заявил Смоленский. – Он здесь. Валентина Сергеевна молча покачала головой.

– Ладно, – бросил Вилор Петрович. – Разберемся… Ты лучше, Валентина Сергеевна, расскажи, как там, в Ленинграде. Дачу достроили?

– Материалов пока не нашли, – нехотя ответила она. – Вилор, ты объясни-ка мне, что за конкуренция у вас тут? Мне, правда, уже говорили, но я что-то не понимаю… Не понимаю, как ты ее терпишь.

– Как?.. С зубовным скрежетом.

– Но терпишь все-таки? И Вадьку заставляешь?

Он вскинул голову, и ямочка на подбородке – у всех Смоленских она была, признак сильной натуры – углубилась, разделив подбородок надвое.