Дорогой длинною

– Откуда мне знать было, ты рехнулся?!
– не сдержавшись, заорал Илья. – Я же ещё до её свадьбы из Москвы уехал! И потом носа моего тут не было!

– Пусть так… а сестра вот твоя знала. У неё на глазах всё было. Могла бы и сказать по-родственному. Может, по-другому бы всё пошло.
– Впервые за весь разговор Кузьма повернулся к Илье. Нехорошо, жёстко усмехнулся.
– Я понимаю… Вы, конечно, таборные, концы друг у друга хороните, но… могла бы и сказать твоя сестра.

Илья молчал.

– Так что, Илья, думай себе, что хочешь, но не тебе меня судить. Вроде ничем ты меня не лучше - а повезло в жизни кругом. За жену твою весь хор девок отдать не жалко. Детей твоих ещё не видал, но говорят, хорошие. А раз так… Сытый голодного не разумеет.

Кузьма поднялся, вышел. Хлопнула дверь в сенях. Илья сидел на нарах, глядя в пол. Сзади к нему подошла Варька.

– Ты… ты, пожалуйста, не сердись на него, - сдавленно сказала она, и Илья понял, что сестра плачет.
– Стыдно ему, а показать не хочет, вот и кидается на людей. На меня вон утром тоже орал…

– Угу… А ты ему сопли вытирала, вместо чтоб по морде надавать. Видел я.

– Да брось… Он о тебе сколько раз вспоминал, всё ждал, что свидитесь, а ты его вон каким вчера увидел… Думаешь, ему сейчас хорошо? Не сердись, Илья.

– Много чести.
– мрачно сказал Илья, отворачиваясь к окну.
– Ну надо ж так было… Столько лет, дэвлалэ! Из-за курвы! И прав Кузьма, между прочим!

Рассказала бы ты ему тогда, кто она, Данка-то, - авось, не случилось бы ничего. Кого ты пожалела, дура?!

Всхлипнув, Варька зарыдала в голос. Растерявшись, Илья тронул было её за плечо, но она, не поворачиваясь, обеими руками отмахнулась от него.

Пожав плечами, Илья встал, вышел.

У открытой двери на улицу стояли Кузьма и Митро. Последний что-то тихо и зло говорил, стуча кулаком по дверному косяку. Кузьма молчал, смотрел себе под ноги. Наконец Митро сплюнул, умолк, обнял упирающегося Кузьму за плечи и потащил его на залитый солнцем двор. Дверь за цыганами захлопнулась, и в доме снова воцарилась звенящая утренняя тишина.

*****

Вечером должны были ехать в ресторан. Целый день Илья наблюдал за сборами жены и дочери. Настя подгоняла на себя и Дашку городские платья, которых не носила бог знает сколько лет, укладывала дочери причёску, хваталась то за иглу, то за шкатулку с украшениями, то за гитару, и в глазах её мелькал давно забытый блеск, которого Илья уже и не думал вновь увидеть у жены. Дашке, казалось, было всё равно, хотя материю нового платья она ощупывала с интересом. В комнату то и дело вбегала Маргитка, лезла помогать Насте, тараторила о последних фасонах, размахивала модным журналом, завистливо щёлкала языком, глядя на распущенные Дашкины волосы.

Изредка Илья ловил на себе её пристальный взгляд. Казалось, девчонка хочет о чём-то спросить. Но едва заметив, что Илья смотрит на неё, Маргитка быстро отворачивалась и продолжала трещать о модах.

В девятом часу вечера все собрались внизу, в большом зале. Илья сидел на диване, настраивал гитару, следил за входящими цыганами и цыганками.

Маргитка явилась последней, сбежав по лестнице со второго этажа.

– Мама! Где моя шаль с кистями?!
– завопила она на весь дом. Поймав взгляд Ильи, осеклась, нахмурила густые, как у мужчины, брови. А он не сразу сумел отвести глаза, поражённый её нарядом. Семнадцать лет назад хоровые цыганки одевались на выступление в ресторан по-русски, в шёлковые и атласные платья, поверх которых накидывали цветные шали, волосы укладывали в высокие причёски, украшали себя жемчужными ожерельями до пояса, дорогими брошами. А Маргитка сейчас стояла на ступеньке лестницы одетая как таборная цыганка-болгарка. Длинная красная юбка с оборкой была сшита из лёгкого шёлка, кофта с широкими рукавами, какие Илья видел в котлярских таборах, была подобрана в тон. В косы её были вплетены мелкие монетки, и на шее висели мониста. Такого, однако, не было и у котляров: Илья знал, что мониста могли носить только замужние женщины.

– Рот закрой, морэ, ворона влетит.
– усмехнулся кто-то за его спиной.

Вздрогнув, Илья обернулся, увидел Митро, смутился:

– Да я, морэ, это… вот… Как ты дочь-то одел? Раньше вроде не было такого.

– Я одел? Сама захотела! Насмотрелась на Илонкину родню, каждый год ведь наезжают табунами! Да, по чести сказать, я беды не вижу. Раньше этих болгар и знать никто не знал, а сейчас их полным-полно стало, как весна – стадами вокруг Москвы гуртуются! Господа в ихние таборы наезжают, на баб любуются, а потом в ресторане к нам с глупостями пристают: почему у вас цыганки не по-цыгански одеты? Объяснять я им, что ли, буду? Поговорили с Яковом Васильичем, решили - если господам так нравится, пусть девки по-котлярски одеваются, хоть для пляски. И, знаешь, та-а-ак хорошо пошло!

Певицы-то по-старому, в платьях, сидят, а плясуньи все в юбки с оборками позалезали и монет на себя понавешали. Господа довольны, сил нет: настоящих цыганок им предоставили… Илья недоверчиво покачал головой, хотя в душе вынужден был признать, что выглядит котлярский наряд лучше некуда - по крайней мере, на Маргитке.

А через минуту в дверь щебечущей стайкой влетели дочери Стешки от десяти до шестнадцати лет - все в таких же юбках и кофтах, с монетками в волосах.

За ними солидно протиснулась сама Стешка, утирающая пот со лба.

– Эй, чяялэ, поспокойнее, мать совсем загнали! Здорово, Илья. Ну - вздрогнем сегодня, едешь с нами?

– Да уж, сестрица, тряхнем стариной, - в тон ей ответил Илья.

– Э-э… Смотри, чтоб не отвалилась старина-то!

Цыгане заржали. Илья тоже улыбнулся, подумав о том, что Стешку Дмитриеву не изменили ни замужество, ни дети - как была язва сибирская, так и осталась.

– Господи… - вдруг тихо ахнул рядом с ним Митро. Илья поднял голову и увидел спускающихся сверху жену и дочь.

Настя шла впереди, одной рукой придерживая подол платья, а другой держа за локоть Дашку. Чёрный блестящий атлас делал её стройнее и выше, накинутая через плечо шаль была сколота бирюзовой брошью, и в этом наряде Настя казалась моложе на десять лет. Волосы её были уложены в тяжёлый, отливающий воронёной синевой узел, чёрные глаза блестели по-молодому живо, на губах играла уверенная улыбка. Илья невольно встал с дивана и, стоя, как и все, с открытым ртом, отчётливо понял: вот теперь его Настя на своём месте. Дашка шла за ней, осторожно придерживаясь за перила, стараясь не наступить на подол белого платья, выгодно оттенявшего её смуглое строгое лицо.

– Ну, пхэнори… - только и сказал Митро, делая шаг к лестнице. А больше ничего сказать он не успел, потому что хлопнула дверь с улицы, и в залу влетел запыхавшийся, размахивающий гитарой Кузьма.

– Что, собрались уже? Слава богу, поспел!
– На его физиономии была широкая улыбка, сощуренные глаза весело блестели, и о том, что Илья видел утром, напоминал лишь изжелта-чёрный синяк под левым глазом. Вспомнив о том, как утром Кузьма и Митро вдвоём ушли из дома, Илья подивился: