Дорогой мой человек
Шрифт:
— Тогда я позволю себе продемонстрировать вам пейзаж достаточно величественный, — на ходу сказал Венцлов, взял указку, подошел к левой стене и, рванув рукой занавеску, повернул выключатель — огромная Европа была утыкана флажками со свастикой.
— Что вы на это скажете?
Она промолчала, но он успел заметить, что карта произвела впечатление; кстати, Венцлов давно утверждал среди своих коллег, что такого рода психологические маневры, как правило, действуют на людей с некоторым интеллектом.
— На карте всегда виднее поступь истории! — с легкой улыбкой произнес он. — Впрочем, я
И голосом лектора, иногда сбиваясь на другие славянские языки, но быстро и не без изящества поправляя себя, он стал рассказывать Аглае Петровне о том, что такое настоящие парашютные соединения, не кустарная выброска дюжины идейных (мы не спорим) храбрецов, но подлинные десантные части, такие, как, например, войска генерала Штудета, действовавшие во время операции «Везерюбунг», или такие, которые были сброшены в Коринфе или на Крите.
Холодным и жестким голосом он называл количество планеров, Ю-88, Ю-52, рассказывал о громадных контейнерах с вооружением и боеприпасами, о «человеческих бомбах» с амортизаторами, о том, как диверсионные группы могут быть сброшены для выполнения задания и как потом они опять соберутся в своей бомбе, а самолет зацепит их якорем и унесет домой, в добрую, милую, веселую, мощную Германию.
«Германский кулак, — слышала Аглая Петровна, — германская сила, германский гений, германский здравый смысл». И армии он называл, армий было очень много, дивизий и корпусов тоже, и еще каких-то особых отрядов, специальных групп, подвижных группировок и всякого такого, но это ее мало интересовало.
Почти не слушая, она готовилась.
Ведь все это он говорил недаром? Сейчас, конечно, должно было произойти нечто очень важное. И оно произошло.
— У вас нет никаких надежд, — устало щуря глаза, сказал Венцлов. Решительно никаких. Будете рассказывать?
— Нет! — напряженно ответила она. — Мне нечего рассказывать.
— А может быть, вы все-таки что-либо мне расскажете, мадам Устименко Аглая Петровна? — совсем ровным, тихим голосом спросил он. — Что-нибудь? Для начала? Немножко.
— Я не понимаю вас, — не сразу сказала Аглая Петровна. — Я ведь Федорова…
— Некто Федорова, — засмеялся он, — да? О нет, вы не Федорова…
— Федорова!
— Вы — Устименко, коммунистка…
— Я — Федорова!
Следователь слегка нагнулся вперед.
— Устименко!
— Нет!
Теперь они говорили очень быстро, перебивая друг друга. Это все вдруг сделалось похожим на какую-то страшную игру.
— Устименко!
— Да нет же — Федорова, Федорова, Федорова!
В это мгновение он ударил ее указкой по лицу с такой силой, что сразу же брызнула кровь. Он бил указкой, как хлыстом, — по лицу, по голове, по плечам, по рукам, которыми она пыталась закрыть лицо, до тех пор, пока ей не удалось вывернуться и вскочить на ноги. Но едва она схватила со стола пресс-папье, как сразу же увидела направленный на нее ствол пистолета и услышала глухой, словно в воде, голос:
— Положить! Застрелю!
Пресс-папье упало. Она его не положила, она просто уронила, потому что разбитые указкой пальцы не могли удержать ничего.
Наверное, он повредил
ей слух, теперь она почти не слышала его слов. Он что-то кричал, а она утирала кровь ладонями и все старалась не упасть. Потом вдруг сделалось совсем тихо. В тишине два солдата с одинаковыми проборами посадили ее на табуретку посредине комнаты, один раскрыл ей рот, другой что-то плеснул, и она проглотила. Следователь ходил по комнате из конца в конец. «А если его убить?» — подумала Аглая Петровна. Он ходил не торопясь, покуривая, сильно наступая на каблуки. «Его надо убить!» — опять подумала она.— Расскажите про ваше подполье! — приказал следователь издали.
— Нет! — ответила она разбитым ртом. — Нет никакого подполья!
— Вы пришли оттуда?
— Нет!
— Кто еще там с вами в лесу?
Она промолчала.
— У вас есть явка? Вас же позвали на связь.
— Нет.
— Куда вы должны были явиться?
Она не ответила. Какой был смысл отвечать? Зачем ей отвечать? И чем скорее это все кончится, тем лучше.
— Если вы будете мне отвечать, — мягко заговорил следователь, — вам будет прекрасно. Я понимаю ваши чувства: вы — солдат, и у вас есть долг. Но я тоже солдат, и у меня тоже есть свой долг. В данном случае я победитель и не могу допустить такую ошибку, чтобы мои солдаты погибли от ваших партизан при моем попустительстве в то самое время, когда всем известны правовые нормы и положения, касаемые партизанской войны, выработанные еще в 1907 году на Гаагской конференции. Вам они известны?
Аглая Петровна молчала, вытирая кровь, стараясь отдышаться. Наверное, он бил ее не только указкой, но и пресс-папье, — ужасно болело плечо, словно там что-то сломалось.
— Согласно положениям конвенции, — продолжал Венцлов, — сопротивление населения страны или ее части войскам противника допускается только до того, как страна оккупирована войсками противника, и никак не после оккупации. Таким образом, ваша партизанская борьба с нами противоречит международному праву.
— Да что вы? — удивилась Аглая Петровна. — Вот никак не думала!
Венцлов крепко придавил сигарету в пепельнице. Действие кофеина проходило, он опять почувствовал усталость.
— Я не советовал бы вам шутить! — сказал штурмбанфюрер.
— А я и не шучу.
— Еще одно мелкое замечание, — произнес он. — Вы все вне закона также и потому, что международное военное право требует соблюдения партизанами общих правил вооруженной борьбы. Например, вы, партизаны, обязаны носить определенную форму или заметные издали знаки отличия. Гаагская конвенция запрещает вам скрывать оружие…
Он говорил все это, кажется, совершенно серьезно. И Аглая Петровна улыбнулась, стирая кровь с лица. Она плохо соображала, но все-таки это было смешно, как смешон был Адольф Гитлер с ребенком на руках, как смешон был «добренький» Гиммлер, — так же смешно было негодование этого следователя в его желтом свитере.
— Что? — спросил он испуганно. — Что? Почему вы смеетесь?
Она не ответила.
— Хорошо, перерыв! — сказал Венцлов. — Я даю вам время на размышления.
И, отвернувшись к белому рукомойнику, засучив рукава свитера, принялся мыть руки, словно врач в амбулатории.