Дорогой широкой

Третий удар навеки избавил Санину челюсть от самой возможности пульпита и других неприятных хворей. Нокаут был полный, и Гриша позволил досрочно освобождённому упасть. Юра подошёл, ворохнул лежащего носком ботинка.

— Глянь, документы у него при себе? Гриша вытащил из нагрудного кармана потёртую справку.

— Голубев Александр, семьдесят седьмого года… Так вот, говорили — баклан, а он — голубок. Но в общем — понятно, если что — найдём.

— А может, не надо и искать? — спросил Юра, заметив, что битый очнулся и прислушивается к разговору. — Делов-то: добьём и в ельничке прикопаем.

— Ну его, — в тон брату ответил Гриша. — Лисы разроют — вони будет!.. А так своими ногами уйдёт, и всё шито-крыто.

— Как знаешь… — Юра тоже просмотрел справку, сложил и сунул в карман лежащему. — Ну-ка ты, недоделанный, поднимайся.

Саня лежал, профессионально согнувшись, чтобы прикрыть печень от возможного удара ногой.

— Я сказал: «поднимайся!» — повторил Юра. — Так что, голубок, не вводи в искушение, а то у меня кулак только-только раззуделся.

Саня, поняв, что ему лучше слушаться, медленно поднялся, утёр кровавые сопли.

— Слушай сюда, — медленно проговорил Юрий. — У тебя есть полчаса, чтобы унести ноги. Узнаю, что ты остался в районе — поотрываю всё, что у тебя лишнее болтается, и съесть заставлю. Я это без шуток говорю. Вопросы есть?

Саня молча затряс головой, показывая, что вопросов нет.

— Тогда пшёл отседова!

Саня покорно двинулся в сторону Жиркова.

— Куда?! — взревел Юра.

— Вешши вжять, — прошамкал Саня.

— Какие у тебя вещи? Справка при себе, и мотай, пока я добрый. Зубы, вон, можешь подобрать.

Подбирать зубы Саня не стал. Пошёл, куда указал Юрий, а отойдя шагов на десять, сорвался и побежал.

— Жми! — гаркнул вслед Гриша, а Юра оглушительно засвистел.

Назад ехали, волоча на прицепке пяток зачаленных берёзовых стволов. Дома вовсю кипела работа: Богородица поправлял повалившийся забор, мать, освобождая неожиданному помощнику фронт работ, выкашивала наросший за два месяца бурьян. Тын — или трын-трава — именно так называют наросший вокруг огородного тына бурьян. На удобренной землице вымахивает он вдвое против сорной травы, растущей на пустыре. И когда не доходят руки выкосить недоброго соседа, когда не только огород, но и дом зарастает репейниками и крапивой, о таком хозяине говорят, что ему уже всё трын-трава, даже на себя самого рукой махнул.

Однолемешный плуг тоже был вытащен из сарая, и упряжь, чуть погрызенная мышами, но ещё справная, разложена рядом. Прежде в деревне была лошадь, теперь — нет, надо в Горку идти, одалживать коня у соседей.

— Так обойдёмся, — сказал Юра. — Я на катке тихохонько проеду вдоль борозд, а Гришка за плугом пойдёт. Управишься?

— Вот ещё, катком план трамбовать!.. — не согласился брат. — У нас специальное упражнение есть: сбрую надеваешь, только не кожаную, а резиновую, и бежишь. А тренер за гужи держит и тебя притормаживает. Так что управимся без лошади и без катка. Заодно и разомнусь, а то засиделся в пассажирах.

— Давай! — с готовностью согласился Юра. — Давненько я на тебе землю не пахал! На борозду!

Взвалили на плечи упряжь и плуг и двинулись для начала к ближнему огороду, где у матери была высажена скороспелка. Подошли и остановились в недоумении. Картошка, вроде бы прополотая в срок и объезженная один раз, представляла зрелище катастрофическое. Вместо пышных кустов с гроздьями белых, розовых и сиреневых цветов, которые так нравились в шестнадцатом веке знатным дамам и ради которых и привезли в Европу картофель, торчали жалкие обглодыши, не обещающие ни красоты, ни урожая. Каждый стебель, любой ещё не догрызенный лист был на-красно покрыт оранжевыми личинками колорадского жука. Шёл чудовищный, спешный жор.

— Который уже год так, — вздохнула мама, — и обираю их, проклятущих, и табачной пылью сыпала, а всё не в прок, только больше становится. Картошку хоть вовсе не сажай.

— А дустом не пробовала? — спросил Гриша.

— Где его взять, да потом сама же и нанюхаюсь, ещё раньше жука помру. Говорили, надо жуков в литровую банку набрать, на водке настоять, разбавить в ведре воды и этой водой план опрыскать. Уйдут, мол, жуки. Как же, уйдут, вон их сколько набежало, видно, моя картошка для них самая вкусная.

— Так собирать — сила не возьмёт, — сказал Гриша, брезгливо разглядывая скопище насекомых. — Тут их Мамаево нашествие.

— Да уж… У нас даже байку рассказывают: Ползёт по дороге колорадский жук, а навстречу ему Бонапарт.

— Куда, жук, ползёшь?

— На войну. Решил Москву повоевать.

— Не ходи. Я ходил на Москву — так побили, что и опомниться не могу.

— Меня небось не побьют, я жук храбрый, броня на мне крепкая, пойду на Москву. Пополз дальше, а навстречу Гитлер.

— Куда, жук, ползёшь?

— Да вот, решил Москву повоевать.

— Не советую. Я ходил на Москву, так и костей не собрал, не то чтобы Москву взять.

— А я возьму. С тем и дальше пополз.

Лето прошло, вот Гитлер с Бонапартом сидят при дороге и видят, что жук обратно ползёт.

— Эй, жук, как дела? Москву взял?

— Не, не взял. Зато пол-России раком поставил.

Гриша вежливо посмеялся деревенскому анекдоту, Богородица, не жалея рук, уже перемазанных ядовито-оранжевой слизью, давил вредителей, а Юра мрачно сказал:

— Мы ещё поглядим, кто кого раком поставит. Манёк, не мучайся зря, я сейчас с этой американской помощью разберусь.

Отсутствовал Юра недолго и вернулся, как и следовало ожидать, на катке. Мощная машина, бронированная не хуже колорадского жука, раскатисто ревела и сотрясалась мелкой дрожью. Это, создавая волны вибрации, работал кулачковый механизм. Особый режим уплотнения, при котором валец то вовсе не касается поверхности, то наваливается на все шестнадцать тонн с притопом. Теперь оставалось проехать по огороду так, чтобы многотонная тяжесть досталась жуку и совершенно не затронула картошку.

Никакой другой моторист с подобной задачей не справился бы, лишь такой мастер, как Юрий Неумалихин, на своём катке, который и не каток даже, а Каток — машина одухотворённая и почти живая. И то не везде удаются подобные вещи, а только в родных местах, на маминой делянке.

Окурив собравшихся цветочным дымом, каток пополз вдоль борозды. Кулачковый механизм молотил жуков, не щадя ни старых, ни малых; картофельные кусты позади катка распрямлялись и расцветали на глазах. Среди жучиной популяции началась паника.