Дорогой, ты меня слушаешь?..
Шрифт:
– Что? Я не расслышала, глуховата стала.
– Я спала с Матиасом!
– Не сомневаюсь, это было прекрасно! – восклицаете вы.
– О да! – шепчет бедная харизматичка со страстью.
И слезы текут у нее в три ручья.
– Не надо плакать, – утешаете вы ее. – Нет ничего прекраснее плотской любви, если она освещена духовной близостью.
Вы очень довольны своей проповедью. Боссюэ [12] вам и в подметки не годится.
– Понимаете... Я боюсь, что я беременна... – лепечет Мелани.
12
Боссюэ (1627-1704) –
– А как же хваленый метод?
– Мы безо всякого метода!
– Ой!..
Вы размышляете вслух:
– Матиасу 18 лет. А вам – 17?
– Да.
– Конечно, очень рано еще заводить ребенка. Но что поделаешь! Вы любите Матиаса?
– Всем сердцем и на всю жизнь! – восклицает Мелани, молитвенно сложив ладони.
– А он вас?
– Думаю, тоже любит, – признается она, краснея.
– Отлично. Женитесь. Если вы действительно беременны.
– Но... мои родители и духовник будут недовольны...
– С вашими родителями я поговорю. А на духовника плевать. У меня есть другой. Потрясающий малый.
Вы немедленно отправляете ее к отцу Д., а тот отпускает ей грехи. Он счастлив, что ему выпало благословить союз двух влюбленных ангелочков.
О предполагаемом младенце вы не говорите никому (даже Любимому Мужу), кроме вашей Старшей. Та в панике.
– Ребенок у Матиаса! В 18 лет! Полное безумие!
– Не с ним первым это случается.
– Мелани не согласится на аборт?
– Конечно, нет. Харизматички предпочитают родить и отдать ребенка в приют.
– Моего внука! В приют? Никогда. Лучше я его сама воспитаю.
– Правильно. Я тебе помогу. Как ты думаешь, ему понравится твое воскресное жаркое из баранины?
– А на что эти дети собираются жить?
– На пособие, которое будут выплачивать им родители. Как и все молодые.
– И что они будут делать с ребенком?
– У меня есть идея. Ты берешь Мелани продавщицей к себе в магазин, а люльку с младенцем ставите в задней комнате.
– А если он будет плакать, что скажут клиентки?
– Объяснишь им, что это румынский подкидыш и что ты собираешь пожертвования.
Жюстина вздыхает:
– Вот я уже и бабушка!
– А я – прабабушка!
– А Лилибель прапрабабушка. Она от злости лопнет.
Родители Мелани приняли вас любезно, однако их холодные взгляды красноречиво говорили: благочестивая дочь совершила плотский грех исключительно под вашим тлетворным влиянием.
Из домашних только Деточка заподозрила истину.
– Уж не выиграла ли я пакетик арахиса? – промурлыкала она, расчесываясь у вас в ванной перед зеркалом, в котором она якобы выглядит лучше, чем в собственном. Обычно в таких случаях она оставляет в вашем умывальнике полным-полно длинных волос, что приводит вас в крайнее раздражение. Когда вы ей об этом говорите, она обещает вычистить все до блеска. И, разумеется, ничего такого не делает. Тут вы приходите в ярость, но поздно: дочки уже и след простыл. Вот так непросто складываются иногда отношения между поколениями.
– От арахиса полнеют, – сухо замечаете вы.
У Младшенькой хватило такта не настаивать.
В конце концов выяснилось, что Мелани не беременна.
Никто не ликовал открыто, но все вздохнули с облегчением.
То ли для того, чтобы наказать дочь, нарушившую заповедь целомудрия, то ли из опасения, что ей захочется попробовать еще раз, родители Мелани
решили отправить ее на год в Индию, в общину покойной матери Терезы, помогать бедным и ухаживать за умирающими.Следующие две недели влюбленные заливались слезами и клялись друг другу в вечной верности.
– Это будет Великим Испытанием для нашей Любви! – со свойственной ей экзальтацией провозгласила Мелани.
– А когда вернешься, мы поженимся, – пообещал Матиас.
С тем юная харизматичка улетела в Калькутту.
Возлюбленные писали друг другу длинные-предлинные письма, о чем вам рассказывал Мельхиор, слышавший все от своей сиамской подружки с седьмого этажа, дружившей с балинезийской кошечкой, знакомой с рыжей персианкой родителей Мелани. Таким образом вы узнали, что у кошек есть своя Женская Лига и свои каналы обмена сплетнями.
Но «молодость всегда берет свое», как говорил Ларошфуко. [13]
Матиас сошелся с какой-то веселой студенческой компанией, стал интересоваться музыкой «техно», а также некой Клер... и разорвал помолвку с Мелани.
– Осторожно, она буддистка! – предупредил нас Мельхиор.
– Кто?
– Клер.
– Неужели? Она что, бреет голову и заворачивается в оранжевую простыню? – удрученно спрашиваете вы.
13
Франсуа де Ларошфуко (1613-1680) – французский писатель- моралист.
– Нет. Она носит одежду «Кензо».
Мельхиор получил информацию от бирманского кота, а тот от своего дымчатого друга, знакомого с белым ангорцем упомянутой Клер. Коты мужского пола тоже не прочь посплетничать.
Когда вы сообщаете новость Старшей, она начинает голосить и крутиться, как вращающийся дервиш.
– За какие такие грехи мне дан сын, который влюбляется только в религиозных фанатичек? Теперь он уедет в Гималаи и будет семь лет медитировать в деревянной хижине под руководством какого-нибудь ламы, как сын Жана-Франсуа Ревеля. А то и сам ламой заделается. Я этого не переживу.
– А ты предпочитаешь, чтобы он стал мусульманским фундаменталистом и пять раз в день читал молитву лицом к Мекке и задом кверху? И еще, чего доброго, бомбы в метро закладывал? Мальро, как тебе известно, сказал, что XXI век будет веком религиозным...
– Это я слышала, если не тысячу раз, то по крайней мере сто. Но я не предполагала, что религия вскружит голову моему сыну.
– Уж лучше пусть это будет проверенная традиционная религия, чем какая-нибудь неистовая секта, каких сейчас полно. Вообрази, он мог бы стать свидетелем Иеговы, или мунитом, или кавалером Солнечного Храма...
– Мама, остановись, я тебя умоляю, не то я с ума сойду! Почему Матиас не такой, как другие его сверстники? Был бы он наглым прыщавым троцкистом, влюбленным в обыкновенную неверующую студентку, которую я могла бы одевать у себя в магазине бесплатно!..
– На то и существуют дети, чтобы портить родителям нервы. А без этого и жить было бы неинтересно.
Сейчас Матиас без ума от некоей Сары, правоверной иудейки, что серьезно осложняет приготовление воскресных обедов, так как эта парочка ест кошерное. Вам приходится ходить за покупками в квартал Сантье. Жюстина ночами не спит, боится, как бы сын не променял право на Талмуд.