Досье генерала Готтберга

— Какую машину, на какой стоянке? — Лиза несколько ужаснулась.

— Вот ключи, — Руди достал из кармана ключи с брелоком и протянул Лизе. — Машина «Опель» красного цвета, она не новая, но в хорошем состоянии. Место на стоянке — 45. Машина — это необходимость, — добавил он, видя растерянность Лизы, граничащую с возмущением, — метро еще не восстановили, на это уйдет много времени, наземный транспорта тоже нет, а пешком далеко не уйдешь. А тебе придется посещать своих учеников. Здесь принято, чтобы педагог приходил на дом к ученику, а не наоборот. Бензин, правда, дорогой, поставляют его англо-американцы, но это не должно тебя волновать, я буду давать тебе свою карту. Тебя что-то не устраивает? — он взглянул прямо ей в глаза. — Ты хочешь вернуться в Союз и жить, как там принято? Насколько я понимаю, это уже невозможно. Так что тебе придется следовать правилам, по которым устроена жизнь здесь. И я их объясняю.

— По этим правилам я должна стать содержанкой? — спросила Лиза тихо, стараясь скрыть обиду.

— Прости, другого я пока не могу тебе предложить, — ответил он и, как показалось Лизе, довольно жестко. — Если ты желаешь зарабатывать сама и жить по собственным средствам, ты не сможешь найти себе применения без протекции. Чтобы приобрести учеников, надо иметь связи. А что еще ты можешь делать здесь пока? Играть в оркестре? Там все места заняты, ради продовольственных карточек немцы готовы там задавить друг дружку. Кстати, о продовольствии, — вспомнил он. — Я приказал Фрицу, чтобы он принес все, что нужно. Пойдем на кухню, надеюсь, он меня не подвел. Я приготовлю кофе, — он снова повел ее через комнаты.

Кухня, на первый взгляд, превосходила их кухню в Петербурге размерами раза в три, не меньше. Она так же была обставлена добротной дубовой мебелью и скорее напоминала столовую, чем место для приготовления пищи.

— Здесь не принято готовить дома, — сказал Руди, — мы, немцы, привыкли завтракать, обедать и ужинать в ресторанах или кафе. Но на всякий случай, если тебе захочется приготовить себе самой, имей в виду, продуктов в свободной продаже пока практически нет. Все распределяется заранее, так что ходить по магазинам бесполезно. Даже если ты там что-то найдешь, это будет стоить астрономическую сумму и за американские доллары, никак иначе. Продукты тебе будет привозить Фриц. И талоны на обед и ужин в ресторане «Кайзер», это напротив, только перейти улицу, тоже.

Присядь, — он указал на круглый табурет, обтянутый бархатом. Сам же открыл несколько шкафов и удовлетворенно отметил: — Фриц сделал все, как я просил. Молодец. Вот кофе, — он взял коробку и открыв крышку кофемолки, насыпал в нее зернышки, потом с потрескиванием размолол их, ссыпав порошок в кофеварку. — Что касается гардероба, — продолжал он, добавляя воду, — тут уж ты сама распорядишься, я надеюсь, — он бросил на нее взгляд. — Фриц отвезет тебя в магазины, где можно приобрести модные вещи, ты выберешь. Я полагаю, что тебе это будет даже интересно.

— Да, конечно, — Лиза смотрела в стол.

Вдруг она поняла, что совершенно напрасно приехала сюда из Лиона. По крайней мере, там она была свободна, жила по собственным средствам, хотя и скромно, была полностью предоставлена самой себе. В Германии, мало того, что ей придется жить под чужим именем, за ней постоянно будут наблюдать — консьержка фрау Катарина, этот самый Фриц. Лизе все это не нравилось и роскошная обстановка квартиры не радовала, только приводила в смущение и даже пугала. — Хорошо, — она легонько пристукнула ладонью по столу, — но я не поверю, что все это ты делаешь для меня просто так, из давней симпатии. Что от меня требуется взамен?

— Ты не догадываешься? — он подошел и обнял ее за плечи. — Ничего особенного. Только любить меня и не спрашивать того, что я все равно не смогу тебе сказать. Для чего тогда ты написала мне? — он поднял ее лицо, рассматривая. — Или ты все еще ищешь истину, как говорила в сорок пятом в Хайме? Какую истину, Лизи? Ты не найдешь ее никогда.

Она отстранила его и отвернулась. Подошла к окну, смотрела на сереющий сквозь туман Альстер. Ей хотелось сразу рассказать ему, зачем, собственно, она приехала в Гамбург, спросить, не слышал ли он о досье генерала Готтберга, ведь, судя по тому, как Руди обеспечил свою жизнь, он имел влияние и обладал обширными связями не только в бывших германских кругах, но и в новых, в союзнических. Но она не отважилась признаться, что интересовало ее. Она опасалась, что он неправильно поймет ее. Ведь кроме досье существовало еще чувство, которое она испытывала к Руди. Ей казалось, она забыла о нем, вернувшись в Ленинград. Но стоило ей снова увидеться с ним — и все вернулось, все вернулось в один миг.

— Я так и не понял, ты не согласна? — спросил Руди, встав за ее спиной. — Тебя отвезти в Лион?

— Я согласна, — она повернулась и сама обняла его, — я на все согласна, — приникла головой к его груди, — только будь со мной. Мне было плохо без тебя. Очень плохо.

Выпив кофе, Руди уехал. Он сказал, что ему надо навестить фрау Шарлотту и съездить по делам.

— Я вернусь вечером, — пообещал он, целуя Лизу в прихожей, — пока осмотрись. На столе телефон Фрица, если тебе что-то потребуется ты можешь позвонить ему, он выполнит любую твою просьбу. Не беспокойся, сам он не объявится, я сказал, что тебе необходимо отдохнуть после долгой дороги. Распоряжайся здесь как хочешь, здесь все твое. Мне пора.

Она закрыла за ним дверь и наконец осталась одна. В просторной, роскошной квартире с видом на Альстер, в новой, непривычной обстановке, но со старой, ноющей болью в сердце и старыми, невеселыми мыслями. Туман рассеивался. Над Гамбургом проглядывало несмелое, светло-желтое солнце. Оно словно купалось в пелене густо-серых, несущихся к морю дождевых облаков. В какое-то мгновение Лиза ощутила отчаяние — ей показалось, что она как никогда далека сейчас от своей цели. Досье генерала Готтберга она не найдет, и лучше ей было ехать в Париж, к сестре, или, по крайней мере, оставаться в Лионе.

Почти год прожила Лиза в Гамбурге, и все это время она чувствовала себя, точно в золотой клетке. Ее положение ничуть не изменилось по сравнению с тем, каким оно было в первый день ее приезда сюда. Она ощущала себя пленницей. Куда бы она ни пошла, куда бы ни поехала, Фриц повсюду следовал за ней. Он появлялся неожиданно, вел себя ненавязчиво, даже не приближался, если в том не было необходимости, но она знала, он внимательно следил за ней. Такое состояние приводило Лизу в отчаяние. Возможно, иная женщина только бы радовалась. Красивый, любимый мужчина — рядом. Она ни в чем не знала нужды, любое ее желание исполнялось мгновенно. Спокойная, обеспеченная и даже беззаботная, благодаря Руди, жизнь, казалось бы, должна доставлять удовольствие. Проявляя порой совсем не свойственное его характеру терпение, Руди старался удовлетворить каждый ее каприз, но ставил жесткие ограничения: денег трать сколько хочешь, но следуй его правилам.

А правила были таковы: она по-прежнему оставалась фрау Хелмер, так называла ее фрау Катарина, так называли ученики, даже Фриц, хотя ему было прекрасно известно, что к фрау Хелмер Лиза не имеет никакого отношения. От нее требовалось все время уведомлять Фрица обо всех ее намерениях, а также всякий раз, когда Руди приезжал к ней, бросать немедленно все дела и уделять внимание только ему. Конечно, Лиза не знала в подробностях, как устроена жизнь на Западе, но подозревала, что вовсе не так, как Руди рисовал ей. А так, как жила она, живут только содержанки, женщины, полностью зависимые от своих покровителей. Лиза не привыкла так жить, все ее существо протестовало против подобного образа жизни. Лиза любила Руди, он был близок ей, и она чувствовала, что для его требований существует веская причина. Он бы не стал держать ее под столь строгим контролем, отдавая себе отчет, что унижает ее достоинство, если бы не обстоятельства, которые существовали, — просто Лиза ничего не знала о них. Но, наученная горьким опытом, догадывалась, у всего есть цена, и у ее благополучия — тоже. И она узнает ее со временем. Оставаясь одна в богато обставленной квартире с видом на Альстер, она ощущала себя хуже, чем в Ленинграде в доме на Фонтанке под зорким оком НКВД. Власть денег была столь же жестка, как и власть идеи. Даже с Фру и Наташей она почти потеряла связь. Очень редко звонила им сама и просила, чтоб они не писали ей и не звонили сами. Лиза не могла объяснить им, почему они должны писать ей на имя фрау Хелмер и спрашивать под этим именем по телефону. Даже боялась заикнуться.

Наташа, почувствовав, что с сестрой происходит что-то странное, дважды порывалась приехать в Гамбург. Она уверяла, что мадам де Монморанси вполне готова принять Лизу у себя и даже устроить ее концерты в Парижской опере «Ля Сен». Но Лиза не соглашалась. Она не могла представить, как Наташа приедет в Гамбург, и ей придется сказать всем знакомым, что она — сестра вовсе не Лизы, а фрау Хелмер. Как она будет объяснять это Наташе, если даже себе не может объяснить? Потому она добровольно изолировала себя и несла свой крест одна. Сначала терпела, но потом стало невыносимо. Но главное, что угнетало Лизу, — за все время, пока она жила в Гамбурге, она ни на йоту не продвинулась в поисках досье Готтберга. Ей казалось, теперь она далека от осуществления своей цели, как никогда.