Досье на звезд: правда, домыслы, сенсации. Их любят, о них говорят
Шрифт:
Впервые на профессиональную сцену Великанова вышла в 1948 году, еще студенткой эстрадного отделения. Тот концерт ничем особенным ей не запомнился, разве тем, что был первым в ее жизни. А спустя несколько лет она была уже одной из самых популярных певиц на советской эстраде.
Великанова начинала свою деятельность на эстраде с исполнения простеньких песен советских композиторов. Одна из таких песен — «Ландыши» О. Фельцмана, исполненная Великановой в 1957 году, мгновенно сделала ее имя суперпопулярным.
Вспоминает О. Фельцман: «Меня попросили написать песню для эстрадной программы театра «Эрмитаж». Я очень быстро, без проблем, придумал мелодию, позвонил Геле Великановой: она тогда только-только набирала силу, хорошенькая молодая певица. Отдал ей ноты и уехал на юг. Через две недели я узнал, что такое настоящая слава…
Первые два-три месяца, после того как Геля начала исполнять «Ландыши», я был
Между тем существовать в рамках одного жанра для Великановой было откровенно скучно. Поэтому в то же десятилетие она открыла для себя и для слушателя мир итальянской, испанской и даже японской эстрады. Она первой на российской сцене стала исполнять песни Эдит Пиаф.
Г. Великанова вспоминает: «Когда Никита Богословский привез для меня из Парижа записи неизвестной у нас тогда Пиаф — они мне не понравились. Манера пения показалась агрессивной, даже вульгарной. И когда года через четыре уже Наталья Кончаловская позвонила и сказала: «Геля, у меня для тебя подарок — песни Эдит Пиаф», я ответила: «Наташенька, они мне совершенно неблизки». И Наташа буквально закричала: «Приезжай, дуреха, ты ничего не понимаешь…» Кончаловская тогда написала книгу о Пиаф: «Песня, зажатая в кулак». И вот она стала рассказывать мне про судьбу Эдит… Что это была за чудесная артистка, как она мучилась, бедняжка, потому что у нее были больные ноги, как уже в сорок лет она безумно полюбила одного человека и, приехав покорять Америку, на первом же концерте узнала, что этот человек разбился в самолете, летя к ней; но все-таки вышла на сцену и спела ему, уже погибшему, — гимн любви… Когда Наташа все это рассказала и перевела мне содержание песен, я не слышала уже никакой вульгарности — только гениальное пение. Всетаки для нас была непривычна и невозможна такая сила страсти, такое пульсирующее, любящее, страдающее сердце, обнаженное перед публикой. Поэтому программа с песнями Эдит Пиаф стала, наверное, каким-то откровением и для меня самой. Успех она имела необыкновенный: сама музыка, образ, ею рождаемый, были удивительными».
В отличие от многих коллег из мира эстрады Великановой удалось счастливо избежать «звездной болезни». Она даже в период своего самого большого триумфа — в конце 50-х — ничем не напоминала звезду. Так повелось с самого начала. Когда она только-только стала известна, свои первые более-менее сносные гонорары за выступления певица тратила не на какой-нибудь антиквариат или драгоценности, а на концертные костюмы. Сама же ходила в простенькой шубке. На этой почве с ней происходили случаи из разряда анекдотичных. Однажды вахтерша в Колонном зале остановила ее на служебном входе и, грозно насупив брови, сказала: «Не пущу!», видимо, приняв за обычную зрительницу. Но проходившая мимо администраторша вступилась за певицу: «Что значит не пущу?! Да это же Великанова, артистка». Короче, в шубке из Мосторга Великанова была похожа на кого угодно, но только не на известную певицу.
На сцене Великанова преображалась, из Серой шейки превращалась в прекрасного лебедя. Считалось, что у нее самые красивые сценические наряды. Между тем покупала их певица, как я уже говорил, на собственные деньги. Почему? Дело в том, что Москонцерт оплачивал наряды только тем, кто выступал с коллективом, — Пьехе с «Дружбой», Зыкиной с хором и т. д. Могли оплачивать наряды и певицам-одиночкам, но только после их переоценки. То есть артистам надо было принести все свои платья, туфли, белье на комиссию, после чего та определяла, на сколько «рэ» вещи потянут. Счастливчикам платили семь-десять рублей в месяц. Однако Великанова была человеком гордым и никогда не пользовалась этой возможностью. Шила она свои наряды в ателье на Кузнецком мосту у знаменитого в те годы модельера Татьяны Евсеевой.
Что касается личной жизни Великановой, то она была достаточно бурной. По словам самой певицы, в молодости она почему-то не пользовалась большим успехом у мужчин. Она вспоминала: «Помню, когда закончила студию, мы поехали первый раз в жизни на гастроли довольно большой группой. И ко всем нашим девушкам приходили мужчины, поклонники, а ко мне никто не приходил, ничего не дарил, слов красивых не говорил. И я решила, что это вполне закономерно…»
Вплоть до середины 50-х Великанова не имела рядом с собой, как это принято говорить сегодня, бой-френда, и коекто из подруг поспешил окрестить ее «синим чулком». Но потом эти же подруги ей и обзавидовались. Дело в том, что однажды на вечеринке Великанова познакомилась
со своим ровесником, поэтом Николаем Доризо. Тот был уже достаточно знаменит: выпустил в свет четыре сборника стихов, в 1953 году вступил в Союз писателей. Та встреча стала судьбоносной в жизни обоих — вскоре они поженились, на свет родилась дочь Лена. Однако прошло два-три года, и в молодой семье начались серьезные размолвки, недопонимание. Как скажет позднее сама певица: «Я влюбилась в человека, мне показалось: вот гот, кому я всегда буду верить, никогда не буду обманывать, рядом с ним всегда смогу быть собой… Выхожу замуж. А потом проходит какое-то время, и наступает глубочайшее разочарование, потому что оказывается, что все не так, как ты себе нафантазировала…»После замужества с Великановой происходит парадоксальная вещь — она преображается и из скромной некогда девушки превращается чуть ли не в женщину-вамп. Ее благосклонности домогаются самые известные мужчины того времени. К примеру, Марк Бернес. В конце 50-х он овдовел и, познакомившись с Великановой, внезапно воспылал к ней сильными чувствами. Певица вспоминает:
«Помню, как умел ухаживать Марк Бернес. Как-то у меня были концерты в Одессе, у него — съемки. Каждый вечер он приносил на сцену огромный букет роз и корзину цветов в номер. Вскоре ему надо было уезжать, я знала, что Марка в Одессе нет, и, увидев, как после концерта ко мне направляется военный моряк с таким же букетом, подумала: надо же, новый поклонник и те же цветы. А вечером в номер принесли корзину роз, где лежала записка: «от Марка». И так все гастроли я получала цветы от Бернеса, который был далеко — и рядом. К сожалению, я не могла ответить ему взаимностью, потому что любила другого, а вскоре и сам Марк встретил красавицу Лилю, и она стала его женой». (В 1960 году Бернес женился во второй раз — на Лилии Бодровой. — Ф. Р.)
Между тем в эстрадной тусовке ходили упорные разговоры о том, что Великанова «крутила любовь» с известным композитором, который в те годы писал ей песни. Позднее она сама признается, что этот роман имел место, что это была главная любовь в ее жизни. Этот роман то вспыхивал, то затухал, то разгорался с новой силой на протяжении многих лет. Спрашивается: почему же они не поженились? Дело в том, что оба были не только связаны семейными узами, но и прекрасно понимали, что настоящей семьи из их брака не получится — уж больно норовисты, неуживчивы они были. Их чувств хватало лишь на короткие встречи, после которых они возвращались в лоно своих семей.
В середине 60-х Великанова развелась с Доризо: «Для меня в этом человеке все стало рушится. Исправить это стало невозможно, и мы расстались. Когда я говорила ему: «Я с тобой разведусь», он отвечал: «Гелечка, ты никогда этого не сделаешь», — так он был уверен, что я никуда не денусь. Но однажды моя шестилетняя дочка сказала: «Мамочка, я хочу, чтобы мы ушли с этого двора и из этого дома»…
Мы не встречаемся годами, а когда видимся — только кланяемся, и все… Всем своим друзьям он говорит, как любит дочку и внучку. Но за тридцать четыре года, прошедших после развода, он виделся дважды с дочерью и один раз с внучкой…»
Вторым мужем Великановой стал режиссер-оператор документального кино, с которым она познакомилась в 70-е годы. Их брак продлился более двадцати лет и оборвался в середине 90-х со смертью мужа.
Однако вернемся к творчеству Великановой.
Наверное, исполняя песни типа «Ландышей», «Тишины», «До завтра», «Ой ты, рожь», «Осенние листья», «Маленькая Мари», Великанова еще долгое время могла бы оставаться на гребне успеха. Но она была совсем из другого теста. Она одной из первых на отечественной эстраде стала исполнять песни Булата Окуджавы, спела поэму Андрея Вознесенского «Лонжюмо». Последнее произведение ей пришлось пробивать через худсовет чуть ли не с боем. Действительно, его члены не понимали, как может эстрадная певица браться за произведение, где главный герой — вождь мирового пролетариата. Однако Великанова сумела убедить всех, что ей это дело по плечу. На худсовете она заявила: «Вы привыкли читать на домах вывески: с одной стороны «Мясо», «Молоко», «Хлеб», а с другой — «Ленин всегда живой!» — и вы не способны уже чувствовать и различать что-либо искреннее. Вам нужны фальшь и лицемерие!» Видимо, эти слова певицы произвели нк мэтров впечатление, и программу Великановой в конце концов утвердили.
В то время как многие ее коллеги по эстрадному цеху вовсю делали «бабки» и обставляли свои дома дорогой мебелью, Великанова продолжала жить скромно. Однажды произошел такой случай. Она получила квартиру в доме № 11/13 по Большому Афанасьевскому переулку и решила поставить ее на сигнализацию. Позвонила своему знакомому, генералу МВД, который вызвался ей помочь в этом деле. Но когда он приехал к Великановой и осмотрел ее жилище, он искренне удивился: «Тебе же не нужна сигнализация. У тебя нечего брать!»