Доспехи из чешуи дракона

Вскоре после того, как последний бравый солдат скрылся за горизонтом, пустынная дорога снова ожила, на ней появился купеческий караван, который бедолаге опять же пришлось наблюдать из кустов. На девять повозок было слишком много охраны: около сорока всадников, да и на козлах рядом с возницами восседали по два арбалетчика. Не доехав до укрытия, в котором засел Шак, вереница телег съехала с дороги и стала пересекать поле.

«Видать, торопятся, путь сокращают или заплутали, а теперь пытаются выбраться на нужный большак. Все-таки есть поблизости где-то хорошая дорога. Что ж Семиун не сказал? Хотя он не в том состоянии, чтобы на местности ориентироваться…Да и вряд ли на «торгово-господский» тракт бесштанную рвань пущают!» – это предположение показалось Шаку вполне логичным, а молчание компаньона обоснованным. Все бы хорошо, да только бродяге уже надоело ждать и кормить комаров своей кровью.

Дорога была или пустой, или чересчур многолюдной, его же устроила бы лишь золотая середина, несколько одиночных крестьянских повозок, едущих в сторону замка. Возницу третьей или четвертой по счету Шаку непременно удалось бы уговорить подвезти его и раненого товарища. На лучший результат бродяга не рассчитывал по причине недостающего гардероба и чересчур одичалого вида. Он был грязен, побит, лохмат и почти гол. Проехаться с таким «чудом», пусть даже немного, согласился бы лишь сумасшедший или слепой.

Наверное, тот, кто управляет нашими судьбами, испытывает особую симпатию к бродячим шарлатанам. Он не дает им подняться с общественного дна, но в то же время и помогает не утонуть, заботливо протягивая в самый трудный, почти безнадежный момент руку помощи. Проведению – вершителю судеб – не чуждо ничто человеческое, например тот же самый азарт. Оно увлеченно играет с изгоями в «кошки– мышки» и иногда позволяет им бежать, радуясь, как малое дитя, в преддверии новой ловушки, которую само же вскоре изобретет и в которую его избранники обязательно попадутся, если, конечно, в эту игру без спроса не вмешается Его Величество Случай, конкурирующее божество, только и мечтающее подложить Провидению маленького розовенького поросеночка.

На этот раз «поросеночек» был довольно упитанный, старый, морщинистый и немытый. Он лежал на телеге, груженной тюками, и, кажется, спал. По крайней мере, Шаку с расстояния в восемьдесят-девяносто шагов именно так показалось.

Пара довольно здоровых и ухоженных лошадок-тяжеловозов еле шевелила конечностями, таща огромный воз. Они могли двигаться в три, нет, в четыре раза быстрее, если бы получали от мужика хотя бы легкие шлепки по массивным крупам. Однако развалившегося поверх тюков возницу такая скорость передвижения, похоже, устраивала, что было очень-очень странно. Конечно, день только начинался, а солнце еще не достигло зенита, но до Тарвелиса, в который он направлялся (другого города поблизости не было), ой как далеко. Нет ничего хуже для торговца, чем не успеть до закрытия городских ворот и остаться вместе с товаром на ночь за крепостной стеной. Но спящего мужика это обстоятельство, видимо, нисколько не смущало: он не подгонял коней и даже не шелохнулся, когда навстречу его телеге побежал бородатый верзила в драном камзоле и без штанов.

Шак сильно рисковал, приближаясь к телеге в открытую, он понимал это и поэтому бежал не в полную силу. Увидев его, торговец мог сам испугаться и, не обратив внимания на громкие мольбы бродяги о помощи, пальнуть в него из припрятанного между тюками самострела или по-простецки метнуть топор. Метать подобный инвентарь крестьяне умели ничуть не хуже, чем пользоваться вилами в ближнем бою. Шак уже пару раз убеждался в правдивости этого утверждения на собственной шкуре, поэтому и был готов отскочить в сторону или пригнуться, как только рука мужика скользнет под тюк.

Топор на телеге имелся, да и ручка самострела угрожающе торчала из-под овечьей шкуры, но вот сам забулдыга был мертв. Бродяга заметил это, когда до телеги оставалось каких-то десять шагов, заметил и застыл, позволив понурым лошадкам довезти до него воз с мертвецом.

Возница полулежал-полусидел на одном из тюков, запрокинув голову назад и свесив руки, как плети. Ничто не указывало на причину смерти, но одно Шак точно знал – в смерти торговца были неповинны разбойники. Хоть местность и кишела лихими людьми, но на теле мертвеца не было видно ни одной раны, кроме небольшого пореза на правой ладони. К тому же вряд ли злодеи позарились бы на его товар. Один из тюков порвался, и из него торчал кусок сырой, недубленой кожи. Мужик ехал в город даже не на базар, а к кожемяке. Кроме ремесленника, мастера обработки шкур, груз сырья ни для кого не представлял интереса, да и стоил сущие гроши. Даже в голодные годы войны грабители не связались бы с такой поклажей. Они обычно забирают лишь оружие, драгоценности, одежду, кошельки и прочие вещи, которые легко увезти и несложно продать.

Простенький, слабенький самострел, стрелявший не дальше сорока шагов, был не заряжен, поскольку был нужен торговцу не сейчас, а на обратном пути, когда бы он возвращался из города на пустой телеге, но с деньгами. Шак осторожно вытащил его из-под овчины и осмотрел. Спусковой механизм, как и следовало ожидать, основательно проржавел. Из самодельного оружия – деревенского подобия охотничьего арбалета – стреляли нечасто, да и то наверняка отгоняя ворон с огорода. Оружие было никчемным, но его грозный вид мог отпугнуть дураков, которых на дорогах встречалось немало.

Небрежно закинув за спину проржавевший трофей, благо, что крепежный ремень еще не совсем сгнил, Шак зашарил рукой под овчиной в поиске связки арбалетных болтов. В конце концов, он ее нашел и, положив рядом с собой на землю, всерьез призадумался, что же делать дальше. Инстинкт мародера, живущий в каждом бродяге, настаивал обшарить мертвеца и забрать все ценные вещи, однако природная осторожность молила обождать со сбором трофеев до установления причины смерти. На самом деле, возможных вариантов случившегося было немного, притом все насильственные отпадали. Долгая болезнь, наконец-то доконавшая организм, разрыв сердца от страха, что еще могло сгубить человека в дороге? Третий, самый худший вариант, напрашивался сам собой: мужик ехал из той части графства, где свирепствовал мор, страшная, заразная болезнь, симптомов которой Шак пока не знал.

Выбирая, что же ему делать: забрать добычу или сжечь телегу вместе с трупом и лошадьми, бродяга внимательно присмотрелся к умершему, прежде всего к его бледному лицу, от которого примерно с полчаса назад отлила кровь.

«Смерть, определенно, произошла из-за остановки сердца, но причина не в испуге, тогда отходят мгновенно, а мужик мучился минут пять, если не более…Вон рубаху на груди порвал да ручищами так сильно в телегу цеплялся, что не заметил, как пару раз об вострый топор резанулся…Глазища выпучены, рот открыт, скорее всего, задыхался перед смертью. Эх, грудину бы его посмотреть, да боязно дотронуться».

Найдя на обочине довольно длинную палку, Шак осторожно раздвинул края порванной рубахи. Грудь мужика была ярко-красной, расчесанной в кровь, а в ладони левой руки, которую бродяга до этого момента не видел, был крепко зажат какой-то предмет на длинном шнурке. Не дотрагиваясь до тела, разжать кулак не представлялось возможным, поэтому Шак взял топор и просунул острие между основанием кисти и фалангами одеревеневших пальцев мертвеца. Всего один резкий нажим, и на песок дороги выпал небольшой кругляш на шнуре.

Из груди шарлатана вырвался протяжный звук, означавший одновременно и облегчение, и удивление. Теперь он точно знал причину смерти «сдиральщика шкур», порадовался, что барахло не заразно, но был поражен, увидев знакомый предмет на этом берегу Удмиры.

* * *

Отстояв в небе положенный срок, солнце, как честно исполнивший свой долг часовой, устало покатилось на отдых, к горизонту. Наступила пора, именуемая в народе ранним вечером, то есть когда детишки еще играют во дворе, а чуткие мамаши, чей смысл существования сводится к заботе о малышах, а зона обитания ограничивается кухней, только приступают к приготовлению ужина.