Доспехи из чешуи дракона

Прикрывшись щитом, юноша кинулся на сохатку. Он не верил в успех собственной затеи, но по-другому не мог поступить. К тому же шансы на успешное завершение боя таяли с каждым мгновением, а значит, и жизнь его обесценилась фактически до ломаного гроша. С крыши упало еще одно изуродованное тело рыцаря, а в спину защитников стен ударили пятеро неимоверно прыгучих и быстрых кровососущих тварей, кажется, их называли вампирами.

Зарубить рогатую девицу со спины не удалось. Она ловко отскочила в сторону и ударила Семиуна хвостом по лицу. Юноша отпрянул назад и сам не понял, как и зачем ухватился зубами за пролетавшую мимо золотистую кисточку. Девица взвыла, закрутилась на месте юлой и запищала тоненьким, противненьким голоском, который бывает лишь у придворных жеманниц, когда в их миленькие головки приходит идея поиграть в необычайно образованных, культурных особ.

– Гаденыш, мерзавец, подлец! Да вы что, сговорились красоту мою портить?! – заверещала дама, через несколько секунд пришедшая в себя и бойко забарабанившая по щиту юноши копытами. – А ну, отдай! Плюнь, плюнь, я сказала!

До Семиуна вдруг дошло, что он до сих пор держит откушенную кисточку на крошечном кусочке хвоста в зубах. Ему вдруг стало не страшно, не противно, а неимоверно смешно. Пытаясь удержаться от приступа смеха, лекарь чересчур широко открыл рот, чересчур глубоко вдохнул воздух и случайно проглотил столь дорогой рогатой дамочке кусок шерсти и плоти.

Как бы ни хотелось, все равно бы не удалось описать выражение, застывшее на лице оскорбленной, плачущей со злости девицы. Она взревела и, как избалованный трехлетний малыш, у которого родители отняли любимую игрушку, накинулась на Семиуна с кулаками. К счастью, ее кулачки били намного слабее, чем острые копытца, поэтому щит разлетелся лишь на восьмом ударе. Пятившийся назад юноша уткнулся спиною в стену амбара. Ему некуда было больше отступать, и девятый удар должен был стать последним. Семиун понимал, что не успеет отразить несущийся ко лбу кулак мечом, и в душе, как истинный лекарь, порадовался, что смерть его будет безболезненной и быстрой. Однако Судьба решила немного продлить его пребывание на этом свете. Тело сохатки вдруг сложилось пополам, причем верхняя часть повалилась назад, а смертоносный кулак ушел в воздух, как бы грозя небесной выси за то, что сыграла с ней напоследок такую злую шутку. Пронзив насквозь живот, из покрытого розовой шерстью пупка торчал острый обломок позвоночника.

– Шпашибо, парен, тепериша квиты, – прошамкал незакрывающимся, беззубым ртом мерно раскачивающийся, едва державшийся на ногах рыцарь. – Вышивем, шелудок промой, не дело вшяку дрянь внутрь пихать!

Острая кромка его булавы была обагрена кровью. Не каждый удар со спины клеймит твое имя позором, в особенности если ты тем самым спас жизнь совсем незнакомому тебе человеку.

Семиун кинулся на помощь своему спасителю, но Мосо властным жестом руки остановил его благородный порыв.

– Иди, вше коншено, – несвязно пробормотали красные от крови губы рыцаря. – В амбар, шпеши в амбар, продершитешь до утра!

Отдав последний приказ, рыцарь не повалился, не упал, а именно лег на землю и укрыл себя вместе с телом все еще поддергивающей обрубком хвоста сохатки черно-зеленым плащом с золотой каймой. Семиуну показалось это странным, но искать объяснение этому факту у него не было времени. Защитники стен не выдержали напора тварей и, бросив на произвол судьбы попавших в окружение товарищей, спешили укрыться в амбаре. Юноша побежал и едва успел протиснуться боком между закрывавшимися створками ворот. Последний рубеж был не спасением, а всего лишь возможностью для отчаявшихся бойцов продержаться хотя бы еще четверть часа и подороже продать свои жизни.

* * *

В тесном амбаре было душно, он не был рассчитан на двадцать-тридцать человек, большинство из которых было ранено и источало зловонные ароматы пропитанных потом и кровью одежд. Если бы не дыра в крыше, через которую заглядывали звезды и проникала внутрь ночная прохлада, то чудовищам можно было и не идти на штурм: рано или поздно люди сами повылазили бы наружу или погибли от удушья.

Пожалуй, Семиун был единственным, кого не коснулись лапищи тварей. На голове преподобного отца, воспользовавшегося минуткой затишья и отдыхавшего возле ворот, красовалась наспех намотанная, пропитанная насквозь кровью тряпка. Возле ног дремавшего богатыря лежали липкий от крови меч и «утренняя звезда», между мелкими звеньями цепей которой застряли осколки костей и звериного мяса. Никто из солдат не тревожил отдых святого отца и не просил о последнем отпущении. Они уже получили его перед началом боя, да и после такой ночки всем борцам со Злом был гарантирован пропуск на небеса. Кого-то это вдохновляло и обнадеживало, а Семиуна била дрожь при одной только мысли, что он погибнет бесславно, в глуши, а тот, кто ему поручил скитаться по дорогам пограничного графства вместе с бродяжкой– шарлатаном, еще долго не узнает, какая участь постигла его порученца, если узнает об этом вообще.

Вслушиваясь в тихое перешептывание солдат, Семиун частично восстановил картину боя, но ничего нового так и не узнал, кроме того, что благородные рыцари графа Лотара сражались отважно и храбро погибли за дело небес. Кое-кто все-таки задался вопросом, а откуда появились внутри лагеря вампиры, оборотни, сохатки, кривоверты и прочие твари, названий которых никто не знал? Единственный вразумительный ответ, который лекарь услышал, был: «… этому приложил руку сам хозяин нечестивых сил… Глубоко верующих миссионеров он удовлетворил, Семиуна нет, хотя бы потому, что лекарь знал о причастности к нападению на Ольцовку некоего колдуна, за которым они охотились и с которым у Шака были еще и личные счеты.

Рассуждать о том, кто и что приложил к их гибели, можно было бы долго, но, по большому счету, в этом не было смысла. Их не помиловали, приговор был лишь ненадолго отсрочен, но почему-то это «ненадолго» растянулось уже на четверть часа. Любопытство взяло верх над осторожностью, Семиун потихоньку прокрался в темноте между сидящими да лежащими телами и припал глазом к щели в досках сарая. Низшие твари, те самые, что появлялись из жижи и только умели, что рвать на части тела да грозно рычать, лакомились трупами. Возле ворот, вдалеке от остальных, стояли кружком снобы-вампиры в черно-красных одеяниях. Они всем своим видом показывали, что презирают собравшуюся компанию и не желают иметь с ней ничего общего. Лекарь приметил несколько скучавших сувил в высоких кожаных перчатках и парочку пританцовывавших на миниатюрных копытцах сохаток. Дамочки скучали, они предпочитали питаться живыми, а не трупами. Небольшая часть оборотней еще пребывала в зверином обличье, но основная масса перевертышей уже превратилась в людей и занималась богопротивным занятием. Они издевались над трупами, насаживали их на колья, причем особо ценными элементами композиций были тела убитых рыцарей графа Лотара, с которых твари уже успели стащить плащи и доспехи, лежащие в куче возле ворот. Командовал «скульпторами» рослый светловолосый великан в довольно приметных доспехах, точь-в-точь таких же, как те, что принадлежали оборотню, убитому Шаком в особняке.

– Где еще один?! Искать его, живей, живей! Мне что, до рассвета в этой дыре торчать?! – басил командир сборного войска нежити, иногда подхлестывая нерасторопных собратьев кнутом.

«Они не нашли толстяка, а без него композиция не совсем полная, – догадался Семиун, теперь понимая, почему Мосо прикрыл плащом не только себя, но и мертвое тело сохатки. – Твари ориентируются в основном по запаху, у многих даже нет глаз. Но оборотни же видят, а тело умирающего рыцаря лежало всего в шагах семи от амбара. Одно из двух: либо рыцарь очнулся и куда-то отполз, либо черно-зеленые плащи обладают магическими свойствами и делают невидимым для нежити то, что зримо для глаз людей. Глупо, хотя, возможно, и нет». Семиуну вдруг вспомнились пытки в подвале. Дамочка хотела от него узнать, кто таков Шак и почему он увидел гробовщика, значит, теоретическую возможность плащей-невидимок исключать нельзя, как, впрочем, и многое другое…совершенно нереальное, но существующее, чему еще недавно бывший скептиком лекарь уже перестал удивляться.

Семиуна огорчала грядущая смерть, печалила участь, наверняка постигшая Шака, но больше всего беспокойств пареньку доставляла усиливающаяся резь в желудке, хотя, с другой стороны, она его и забавляла. Чудовища пожирают людей, но он, скорее всего, был первым и единственным из человеческого рода, кто додумался полакомиться нежитью. Разве такой парадокс не мог рассмешить, да еще в последние минуты жизни?

– Эй, вы там…крысы церковные! – послышался уже знакомый бас командира-оборотня. – Выходи по одному, иль амбар запалим! Мне все равно, как человечину жрать, прожаренную или сырую! Если по-хорошему вылезете, то поладим…живьем есть не будем!

Бойцы очнулись от дремы и, взяв оружие, встали. Было слишком темно, и юноша не видел, появился ли страх в глазах у филанийцев, но «по-хорошему» они становиться ужином не хотели.

– Пасть мерзкую закрой, а то в нее кадило засуну и…проверну! – выкрикнул в ответ священник, берясь за обагренное нечестивой кровью оружие.

– А-а-а, преподобный отец из Миерна! – губы оборотня растянулись в широкой ухмылке, а в хищно сузившихся глазах появилось злорадство. – Вот тебе-то как раз я ничего и не обещаю, тебя-то я по косточкам разберу и собственные кишки жрать заставлю!