Достаточно времени для любви, или жизни Лазаруса Лонга
Шрифт:
Открыть эту дверь значило еще сильнее раздуть полыхающее пламя.
Он не стал более думать: дверь должна оставаться закрытой. Обегая дом вокруг, он приглядывался к окнам на втором этаже, прикидывая, как подняться наверх с помощью лестницы или чего-нибудь еще. Есть ли кто-нибудь дома? Неужели у Брендонов нет даже веревки с узлами на случай пожара? Наверное, нет: хорошие веревки завозили с Земли, они обходились в девяносто долларов за метр, и Харперы о такой ценности не позабыли бы.
Вот окно с открытыми ставнями, вверх струится дым…
Гиббонс завопил:
— Эй! Эй,
У окна появилась фигура и что-то бросила ему.
Он автоматически подставил руки, подхватил — и еще в воздухе заметил, что ему кинули. Он постарался смягчить удар. В руках его оказался маленький ребенок. Гиббонс поглядел вверх и заметил руку, перевесившуюся через подоконник… Но тут крыша обрушилась, рука исчезла. Гиббонс быстро поднялся, держа на руках маленького… нет, это была девочка — и торопливо зашагал прочь от места трагедии. Едва ли в бушевавшем огне кто-то мог остаться в живых; оставалось только надеяться, что хозяева умерли быстро, и Гиббонс постарался не думать об этом.
— С тобой все в порядке, лапуся?
— Наверное, — ответила девочка серьезным тоном, — но маме ужасно плохо.
— Маме сейчас уже очень хорошо, дорогуша, — ласково произнес Гиббонс, — и папе тоже.
— Правда? — Дитя повернулось на его руках и попыталось посмотреть на горящий дом.
Он приподнял плечо.
— Правда. — И, крепко держа ее, направился в город.
На полпути им встретился Клайд Лимер, восседавший верхом на Баке. Клайд остановил мула.
— Вот вы где! Банкир, я хочу поговорить с вами.
— Потом, Клайд.
— Вы что, не понимаете? Мне нужны деньги. Все лето не везет — теряю все, к чему ни прикоснусь…
— Клайд, заткни хлебало!
— Что? — Лимер как будто только сейчас заметил ношу банкира. — Эй! А это не ребенок ли Брендонов?
— Да.
— Так я и подумал. А как насчет займа?..
— Я же велел тебе заткнуться. Банк не одолжит тебе ни доллара.
— Но вы хоть выслушайте. По-моему, общество должно помогать фермерам, если им не везет. Если бы не мы, фермеры…
— Слушай, ты! Если бы ты работал столько же, сколько говоришь, тебе не пришлось бы жаловаться на неудачу. У тебя даже в стойле грязно… А сколько ты хочешь за своего скакуна?
— За Бака? Э, я Бака не собираюсь продавать. Но вот что, банкир, у меня есть предложение. Вы человек добрый, хоть и грубиян, и я знаю, что вы не хотите, чтобы мои дети умерли с голоду. Бак — имущество ценное, и, наверное, его можно заложить за… примерно… ну скажите, за сколько?..
— Клайд, если ты действительно желаешь добра своим детям, перережь себе глотку. Тогда люди усыновят их. Никаких ссуд, Клайд, — ни доллара, ни дайма, но я куплю Бака у тебя прямо сейчас. Называй цену.
Глотнув, Лимер помедлил.
— Двадцать пять тысяч.
Гиббонс направился к городу.
— Двадцать тысяч! — поспешно сказал Лимер.
Гиббонс не отвечал. Лимер объехал банкира и встал перед ним.
— Банкир, вы берете меня за горло. Восемнадцать тысяч — и считайте, что вы обокрали меня.
— Лимер, я ничего не краду у тебя. Если хочешь — выстави его на аукцион, а я приму в нем участие, если пожелаю. Как по-твоему, сколько дадут
за него на аукционе?— Хм… тысяч пятнадцать.
— Ты так полагаешь? А я — нет. Я скажу, сколько ему лет, не заглядывая в зубы, и сколько ты заплатил за него у корабля. Я знаю, что себе могут позволить здешние и сколько могут заплатить. Ну, решай, — он же твой. Только имей в виду, что, сколько бы ты за него ни назначил, все равно придется платить десять процентов аукционеру; даже если мула не продадут. Но это твое дело, Клайд. А теперь убирайся с дороги; я хочу поскорей принести девочку в город и уложить в постель, ей пришлось нелегко.
— Ага… а сколько вы дадите?
— Двенадцать тысяч.
— Ну знаете, это грабеж!
— Можешь не соглашаться. Предположим, на аукционе ты получишь за него пятнадцать тысяч долларов, тогда на руки тебе выдадут тринадцать тысяч пятьсот. Но если аукцион оценит его всего в десять тысяч, — а это я нахожу более вероятным, — ты получишь лишь девять тысяч. Пока, Клайд, я тороплюсь.
— Ну хорошо… тринадцать тысяч.
— Клайд, я уже назвал свою цену. Тебе часто приходилось иметь со мной дело, и ты знаешь, если я сказал — все, значит, все, торговаться бесполезно. Но если добавишь седло, уздечку и ответишь мне на один вопрос, я утешу тебя еще пятью сотнями.
— Какой вопрос?
— Зачем ты подался в эмиграцию?
Похоже, Лимер удивился, потом безрадостно усмехнулся.
— Потому что свихнулся, если хотите знать правду.
— Мы все такие в известной мере. Это не ответ, Клайд.
— Ну что ж… Мой старик был банкиром и такой же цепкий, как и вы. У меня все было хорошо: респектабельная работа, я преподавал в колледже. Но платили не слишком много, а старик мой всегда фыркал, когда я оказывался без денег, совал нос не в свое дело, насмешничал. Наконец мне все так надоело, что я спросил у него: не хочет ли он отдать мне и Ивонне нашу долю, оплатив нам билет в «Энди Джи»? Мы уедем, и он избавится от нас.
К моему удивлению, он согласился. И я не передумал. По-моему, человек с хорошим образованием — как у меня — может преуспевать где угодно… Мы ведь собирались не на дикую планету, все-таки приехали со второй партией — может, вы помните?
Но попали мы не туда, куда ехали, а в самую глушь, и мне пришлось делать такое, чем джентльмену заниматься не положено. Но вы только подождите, банкир; ребята подрастают, им потребуется образование посерьезнее тех пустяков, которые преподает миссис Мейбери в своей так называемой школе. Вот тогда-то я и понадоблюсь — и вы еще будете вежливо говорить со мной, звать профессором. Вы еще увидите!
— Желаю удачи. Так ты принимаешь мое предложение? Двенадцать тысяч пятьсот, включая седло и уздечку.
— Хм… я же сказал — да, разве не так?
— Ты ничего не сказал.
— Хорошо, согласен.
Серьезная девочка спокойно слушала.
— Ты можешь постоять, дорогая? — спросил Гиббонс.
— Да.
Он поставил ее на землю; девочка задрожала и ухватилась за его килт. Гиббонс полез в кожаную сумку, а потом, воспользовавшись широким крупом Бака как столом, выписал чек и акт о продаже и вручил документы Лимеру.