Достигнуть границ

— Это не закончено, и я не знаю, как мне это закончить, — перебил я великого математика и физика, фанатом которого до сих пор являюсь.

— Я… можно я возьму это с собой и подумаю, — и, не дожидаясь моего согласия, Эйлер быстро спрятал бумаги во внутренний карман камзола. Я успел что-то крякнуть про то, что, скорее всего, этого не нужно делать, что это всего лишь блажь и вообще все здесь неверно… Куда там, меня только что нагло обворовали, а я мог смотреть на это и глазами хлопать.

— Леонард Паулевич, ты же не за тем пришел, чтобы забирать мои скромные упражнения в математике? — я обошел стол и сел на свое законное место.

— Нет, конечно, нет, — он смотрел на меня с любопытством, и от этого становилось слегка не по себе. — Вот, — и он придвинул ко мне тряпку. — Этот твой замечательно-кошмарный ткач снова едва не совершил катастрофу, которая в очередной раз оказалась неслыханной удачей. — Я моргнул. Что там снова мой чудо-ткач сотворил? Что еще на этом уровне развития мануфактур он смог учудить? И самое главное, как у него это получается делать абсолютно случайно?! — Уж не знаю, как ему это удается, но… — Эйлер развел руками. — Это удачливый неудачник нес отрез денима на покраску, когда случайно опрокинул горячий воск, коим хотели начистить пуговицы на новых комплектах военной формы, в чан с льняным маслом, запнулся, чуть не рухнул в этот чан сам, но удержался на ногах, вот только тот отрез денима все же в том чане очутился. Когда его выловили, я как раз находился в лаборатории мануфактуры. Услышав страшный шум, а это, как оказалось, управляющий пытался бедолагу самого макнуть в получившееся варево, я успел его спасти, и заодно полюбопытствовал, что же у несчастного вышло на этот раз. И вот, — он придвинул ко мне тряпку еще ближе. Я, сгорая от любопытства, развернул ее и прижал ко рту кулак, потому что передо мной лежала самая что ни на есть «масляная кожа». Ее мало того, что можно было использовать как изолирующий материал, пока мы не получили свой каучук, так еще и эта ткань идеально подходила для нужд Эйлера, который никак не оставлял попыток построить дирижабль. При чем у него уже были даже готовые чертежи, которые даже чем-то напоминали знакомые мне цепеллины. Вот только с материалами была проблема, в том числе и с тканью, которую можно использовать. Теперь же как раз эта проблема решена. Остается только гадать, где я возьму столько воска, чтобы обеспечить хотя бы потребность страны в непромокаемой ткани, и как сохранить секретность, хотя бы на первых порах. Подвинув ткань обратно в направлении Эйлера, я кивнул.

— Хорошо, можешь начинать работать. И да, как ты думаешь, Леонард Паулевич, стоит ли нам запереть этого чудесного ткача в лаборатории с наказом ничего там не трогать, чтобы он еще что-нибудь изобрел? — с полминуты Эйлер обдумывал мою идею, затем с сожалением покачал головой.

— Нет, государь. Это случайная искра Божья, коя попала в человека, который не может ею распорядиться правильно. По-другому такое работать не будет, потому отдай только приказ, чтобы его не наказывали до того момента, как мы не изучим последствия его катастроф. Сдается мне, что их было гораздо больше, чем нам в итоге досталось.

Я только хмыкнул, глядя как он уходит. Думать над потерянным методом было лень, сможет разобраться, ну, значит, так тому и быть, не сможет — значит еще не время.

Дверь снова отворилась и на этот раз вошел без представления тот, кого я жду уже с самого утра с таким нетерпением. Лерхе протянул мне увесистый пакет с докладом, я же, кинув его на стол, не сводил с него взгляда.

— Ну что ты молчишь? Что с ней? — я не выдержал и даже повысил голос.

— Ничего страшного нет, государь, — Лерхе улыбнулся. — Государыне нехорошо, потому что, судя по всем признакам, она ожидает рождение двойни.

— Что? — я уставился на него, с размаху сев в кресло. Ни черта себе заявления. Ладно, главное, что и с детьми и с Филиппой все хорошо. Ну а что будет дальше, покажет время.

Глава 18

Кузин дотронулся до рассеченной брови и поморщился. Кровь еле удалось остановить, но, как медикус объяснил, раны в этих местах всегда очень кровавые. Уже второй раз он не смог собраться и ввязался в драку с Волконским, но, когда Митька только смотрел на него, у него в глазах темнело. Этот гад ползучий едва Андрея Ивановича на тот свет не отправил с приятелями своими, а теперь еще и к его дочери клинья подбивать пытается. И он Митька Кузин ничего не может сделать, чтобы защитить дорогих ему людей, потому что князь Волконский выше его во всем: по происхождению, по обеспеченности, и внешне Мишка Волконский красавцем считается, у него же Митьки Кузина нет ничего, почитай сирота, когда тятя помер, без роду и племени, бывший холоп государев, которому повезло однажды в одной карете в качестве слуги с государем прокатиться, и тот его по какой-то причине заметил. И Митька уже и не рад был, что во время службы государю научился многому и, что самое главное, у него появилась гордость. Свое дворянство он честным трудом заслужил и гордился этим. И вот сейчас, когда появился в его жизни Волконский, он, понимая, что болтается на волоске, все равно ничего с собой поделать не мог. Эта самая проклятая гордость не позволяла просто мимо пройти, когда этот гад о Екатерине разные гадости говорить начинает.

Скрипнула дверь, ведущая в каземат, что находился здесь же в Лефортовом дворце. Не такие уже они с Волконским преступники, чтобы на них тратиться, отвозя в настоящие казематы, что в подвалах Тайной канцелярии расположены. Здесь же были места для нашкодивших дворян: было чисто, в камерах стояли настоящие кровати, стояли столы и стулья, и ведро с нечистотами ежедневно менялось. Холодновато только, но на кровати лежало одеяло, и можно было в него кутаться, чтобы согреться. Охраны постоянно здесь не было, только гвардейцы Михайлова заходили, еду принести, ведро поменять, вывести куда-нибудь, когда необходимость возникнет. Один раз Андрей Иванович приходил. Ругался дюже, называл мальчишкой несмышленышем, а потом объявил, что должны они с Волконским конский навоз с парковых дорожек вычищать, да щебенку просеивать, чтобы дорожки прямо на загляденье стали. Митька тогда только плечами пожал, признавая приговор справедливым, ну а Волконский почти неделю крепился, зубами только скрежетал, а сегодня вон поди, не сдержался, принялся с самого начала работы выводить Митьку из себя. Почти к обеду он достиг своей цели и надо было такому случиться, когда государь Петр Алексеевич к окну подошел. Видимо судьба решила навечно отвернуться от Митьки Кузина, решив, что слишком уж много ему отвалить успела.

Легкие шаги по коридору не были похожи на тяжелую поступь гвардейцев, и Митьке стало любопытно, кто же это мог быть. Встав с кровати, на которой он полулежал, свесив ноги на пол, чтобы не разуваться, потому что Волконского увели довольно давно, и скоро должны были прийти за ним, он подошел к решетке своей камеры, и увидел, что с той стороны к нему решительно подходит невысокая женская фигурка, одетая в это новое модное платье, которое даже очертания ног могло обрисовывать, и от одного вида женщин в котором у мужчин… хм… душа воспаряла, настолько они считались чуть ли не неприличными. Обнаженные руки, обнаженные плечи, полуобнаженная грудь, волосы забраны вверх, и на плечи падают словно случайно выбившиеся из прически пряди. Первой в подобном наряде он увидел государыню, которая как раз выбирала фасон нового платья, как поговаривали, когда вынуждена была бежать к месту их с Волконским дуэли, чтобы предотвратить катастрофу. Женщина прижалась к решетке и только тогда в тусклом свете одинокого фонаря, освещавшего коридор, Митьке удалось ее рассмотреть.

— Екатерина Андреевна? — в его голосе прозвучало удивление. — Чем обязан такой нечаянной радости видеть тебя в столь неприятном месте? — Митька так сильно вцепился в решетку, что у него пальцы побелели. — Или же ты пришла навестить князя Волконского, так его нет здесь, к государю уже давно увели, и пока не вернули обратно…

— Да кому он нужен, этот Волконский, разве что отцу своему, который так за Мишеньку печется, я тебя, Митя, повидать пришла.

— Это государыня приказала? — Митька все еще пытался найти разумное объяснение этого визита, потому что верить в другое объяснение и хотелось, и было страшно о нем подумать.

— Государыня на сносях, ее сейчас вообще мало что интересует, кроме дитя. Она уже даже разговаривать с ним пытается, хоть животик еще не слишком большой. Песенки ему французские напевает, — и Катя улыбнулась. — Она даже не слишком внимание обратила на то, что вместо Воронцова, к ней секретарем Степана Голицкого приставили.

— Стой, а с государем тогда кто? Кто Петру Алексеевичу помогает в делах разобраться?

— Так Семен и помогает. Бегает туда-сюда, ну и часто не успевает. Если государь еще ждет, то государыня… — Екатерина покачала головой. — Она очень вспыльчивая стала. Накричать может без повода, а потом сама в слезы и извиняется.

— Она дитя ждет, сейчас за двоих живет, они же пока неразлучны, — пожал плечами Митька, который еще в свою бытность холопом успел на беременных женщин насмотреться, коих и среди холопок много бывало. По-разному они, конечно, себя в это время вели, но бывало, что и так же как государыня. Ну что с этим теперь поделать, видимо так ребенок на мать влияет.

— Митя, и пришла, я решилась прийти, потому что… — дверь снова скрипнула, на этот раз по коридору шел гвардеец. Подойдя к камере, в которой сидел Кузин, он покосился на Ушакову, но ничего не сказал, а просто отворил дверь и кивнул на выход.

— Пошли уже, государь ждет, — Митька вышел из камеры, бросил взгляд на Екатерину и быстро пошел по коридору. За ним шел гвардеец, а замыкала как раз Ушакова. Перед тем как выйти, гвардеец повернулся к Кате. — Ну что, успели поговорить? — она только горестно вздохнула и покачала головой. — Ну энто ничего, еще успеете наговориться вдоволь, — гвардеец слегка улыбнулся.

— Ага, ежели успеем, а нечто государь сошлет его в Сибирь? — прошептала бледная Катя.

— Кого, Митьку что ли? — гвардеец не выдержал и хохотнул. — Да он уже давеча шипел, что никто ничего не успевает, и он сам не успевает, потому что Митька остолоп такой зачем-то в ссору с Волконским ввязался. Не переживай, не отправит, ежели только с поручением каким, да и то вряд ли, — он выпустил Екатерину из подвала, в котором и была расположена эта маленькая тюрьма, из шести камер, затерявшаяся между погребами с продуктами и винами, и запер дверь. Все это время Митька терпеливо ждал своего конвоира, не отводя при этом взгляда с Екатерины. Гвардеец подошел к нему ближе и Митька, резко повернувшись, направился впереди своего конвоира по знакомым до последней плитки дороге к кабинету государя.