Достоевский над бездной безумия

Ошибки Алеши при оказании помощи людям, которым он, сострадая, хочет помочь, показательны для выявления динамики отношений в психотерапевтическом общении людей. Казалось бы, простой эпизод. Снегирев отказался от материальной помощи Алеши, хотя отказ от предложенных денег обрек его семью на нищенство. После неудачи Алеша анализирует свою ошибку: «Я вот теперь все думаю: чем он так вдруг обиделся и деньги растоптал... обиделся тем, что слишком скоро меня за своего друга принял... а я вдруг и скажи ему, что если денег у него недостаточно... ему еще дадут... Вот это вдруг его и поразило; зачем, дескать, и я выскочил ему помогать?» (14; 196).

Допущена типичная ошибка неопытного психотерапевта, еще не умеющего правильно оценить отношение субъекта, которому он пытается помочь. Снегирев в своем униженном положении не может еще относиться к Алеше как к брату по духу, так как тот родной брат оскорбителя, представитель чуждого ему сословия. Алеша же испытывает к Снегиреву чувство христианского сострадания и братства. Ошибочно отождествив отношения Снегирева со своими, Алеша только обострил конфликт. Осознав свою ошибку, он начинает понимать, что хоть тот «теперь и горд, а все-таки ведь даже сегодня будет думать о том, какой помощи он лишился... во сне будет видеть...» Намечается тактика поведения при следующей его встрече со Снегиревым. Он предполагает начать беседу так: «Вот... вы гордый человек, вы доказали, ну теперь возьмите, простите нас». И с большим основанием полагает: «Вот тут-то он и возьмет!» (14; 197).

Способность прочувствовать переживания другого явилась для К. Роджерса одной из платформ разработанного им не директивного, а гуманистического метода психотерапии. Мясищев, сближая гуманистический принцип психотерапии Роджерса с разрабатываемой им самим методологией, считает, что центрирование на субъекте правильно тем, что подчеркивает роль в патогенезе невроза «переживаний, являющихся производными и от личности и ее отношений». [117]

Однако правильность установки на максимальное понимание переживаний другого человека, выработанная Алешей в инциденте со Снегиревым, не защишает от ошибки при попытке помочь больному совестью брату Ивану после убийства отца. Он аналогично психологически проигрывает, говоря проникновенно тому: «Убил отца не ты... Ты обвинил себя и признавался себе, что убийца никто как ты... Меня Бог послал тебе это сказать... Я тебе на всю жизнь это слово сказал: не ты!» (15; 40).

117

Психотерапия при нервных и психических заболеваниях. С. 14.

Казалось бы, Алеша сказал самое убедительное, чтобы разрядить эмоциональную напряженность, заставить брата поверить себе. При этом он как бы в себе ощущал присутствие Бога, так как говорил: «как бы не своею волей, повинуясь какому-то непреодолимому велению» (15; 40).

Однако реакция противоположна той, которая ожидалась. Нарушился контакт братьев, углубилось психическое расстройство Ивана.

Можно, конечно, объяснить это с медицинских позиций тем, что Иван находится в той стадии психоза, когда психотерапевтическое воздействие противопоказано, а с религиозно-богословских – тем, что в душе Алеши господствовал Бог (добро), а атеистической душой Ивана овладел черт (зло). Но оба эти варианта объяснения формальны.

Достоевский, как великий реалист, очертил ряд психотерапевтических принципов, исходя из которых вытекает следующее объяснение. Основываясь на божественном происхождении своей убежденности в невиновности Ивана, Алеша не учел коренных отношений Ивана к Богу (противопоставил свою религиозность атеизму Ивана). Столкновение остро протекающих галлюцинаторно-бредовых переживаний с неприемлемой для Ивана верой Алеши провоцирует угрожающие образы. Иван «исступленно» спрашивает Алешу: «Ты был у меня!.. Ты был у меня ночью, когда он приходил... Разве ты знаешь, что он ко мне ходит? Как ты узнал, говори!» (15; 40).

Алеша оказался менее проницателен, чем его наставник Зосима, который при относительном психическом здоровье Ивана заподозрил – не несчастен ли он? Та к на своих ошибках, просчетах учится Алеша в миру искусству целителя человеческих душ.

5. Все начинается с детства

То счастье и удовлетворение собой, о котором говорил Достоевский, оно обязывает душу. Оно возбуждает ощущение счастья от хорошего поступка во имя людей или

отдельного человека, и это ощущение хочется повторить, оно придает силы, наполняет смыслом жизнь и именно обязывает душу. Для меня, человека несведующего в педагогике, это было открытием. Д. Гранин

Не только как владеющий животворным словом психотерапевт, но и как достаточно опытный педагог предстает в окружении мальчиков Алеша после развязки трагических событий романа.

После похорон Илюшечки все молча остановились у большого камня, тесно связанного с его небольшой, но трудной жизнью. И тут Алеша обратился с речью к мальчикам, как это часто у Достоевского бывает «вдруг». Но перед этим «вдруг» были похороны, трагедия расставания отца с сыном, детский спор на религиозно-атеистические темы, как бы оставивший в прошлом воспоминания об Илюшечке. И в этот критический момент Алеша, увидев милые, светлые лица Илюшечкиных товарищей, вдруг сказал им: «Господа, мне хотелось бы вам сказать здесь, на этом самом месте одно слово» (15; 194).

Обращаясь к мальчикам, в которых ему видится будущее обновление, нравственное оздоровление России, Алеша выделяет важную педагогико-психотерапевтическую мысль: «Знайте же, что ничего нет выше, и сильнее, и здоровее, и полезнее впредь для жизни, как хорошее какое-нибудь воспоминание и особенно вынесенное еще из детства... Вам много говорят про воспитание ваше, а вот какое-нибудь этакое прекрасное, святое воспоминание, сохраненное с детства, может быть, самое лучшее воспитание и есть. Если много набрать таких воспоминаний с собою в жизнь, то спасен человек... И даже если и одно только хорошее воспоминание при нас останется в нашем сердце, то и то может послужить когда-нибудь нам во спасение» (15; 195).

В своеобразии эмоциональной заряженности этих слов сближены понятия «воспитание» и «здоровье» в едином медико-педагогическом, общечеловеческом подходе к пониманию всеобщего счастья, идеала. Эта идея Достоевского воплощена в системе восстановления психического здоровья В. Н. Мясищева, считавшего, что психотерапия как система воздействия на психику человека «представляет пограничную зону, в которой сочетается лечение, восстановление и воспитание человека».

К искусству овладения словом Алешу приводят его впечатления от речей прокурора и защитника во время суда. Их речи, несмотря на ложность посылок, были талантливы по форме, воздействуя на психику присутствующих. Что касается прокурора, «впечатление, произведенное им, было чрезвычайное» (15; 150), а после речи защитника «женщины плакали, плакали и многие из мужчин, даже два сановника пролили слезы» (15; 173).

«Прелюбодеи мысли», «нанятая совесть», как называл таких юристов Достоевский, вдохновенно излагая даже ложь, переубеждали или убеждали многих. Какой же силой воздействия должно обладать слово, если в нем будет истина, если оно станет животворным?

В своей речи к мальчикам Алеша просил их не забывать никогда, как им было «раз здесь хорошо, всем сообща, соединенным таким хорошим и добрым чувством, которое и нас сделало на это время любви нашей к бедному мальчику лучшими, чем мы есть в самом деле... Будем добры, потом честны, а потом – не будем никогда забывать друг об друге...» (15; 195–196).

Достоевский считал, что воспоминания о действительно хорошем, выявленном в общении, одинаково нужны достигнувшим «почестей», «занятым важными делами» и тем, у кого «великое несчастье». Такое воспоминание как возгордившегося, так и отчаявшегося «от великого зла удержит, и он одумается». Психологическое воздействие слова Алеши усилено тем, что он, учтя отношение мальчиков к церковной догматике, в своей речи полностью исключает религиозную направленность.

Мысль о возможности «восстать из мертвых и увидеть опять друг друга» вводится только как ответ на прямо поставленный вопрос атеистически настроенного Коли Красоткина. Это происходит тогда, когда она уже не вызывает протеста у спрашивающего. Причем то, что Алеша отвечает, «полусмеясь, полуввосторге», в какой-то степени дает основание понимать это предположение не только в прямом, но и в метафорическом смысле (Илюшечка как образ «воскреснет» в памяти присутствующих, и «все они весело и радостно» расскажут «друг другу все, что было»).